Имейте в виду, товарищи; резервов у нас нет, надейтесь только на себя. К тому же предупреждаю: нам придется еще брать у вас людей для переброски на секторы, где возникнет напряженное положение. Уточняю. Комиссар идет в караул «Москва» на центральном направлении; товарищ Корнилов — на «Волгу». Лейтенант Сергеев берет на себя «Киев». Я буду в карауле «Передовой». Начальник штаба Петропавловский остается тут, в штабе: будет поддерживать связь с караулами, информировать меня. В качестве связных использовать пионеров — Дубинина, Гриценко, Ковалева. Связным быть пока здесь, остальных ребят — на нижний горизонт. Все ясно? Есть вопросы?
— Пить зверски хочется, — сказал Сергеев, — во рту сухота, плюнуть нечем.
— Хорошо, — согласился Лазарев. — Если немцы начнут штурм, выдать каждому сверх нормы по стакану воды. Сообщите Манто… Комиссар, хочешь сказать что-нибудь? Добавишь?
Котло медленно встал, слегка наклонив голову и расправляя свои широкие плечи, словно хотел подпереть ими тяжелый каменный свод, все принять на себя. И Володя, всегда немного робевший перед ним, в который раз подивился, как это может такой суровый с виду человек смотреть на людей с какой-то особой, доверчивой лаской.
Видно было, что каждый из присутствующих очень дорог Котло и комиссар желает ему добра. Только массивные складки возле тяжелого, решительного рта говорили о том, что комиссар никому не простит сегодня ни малейшей слабости — никому!
— Все ясно, — сказал он, — говорить не о чем. Твердо верю, что каждый сделает все возможное, а если понадобится, то и невозможное…
Два взрыва, каких еще не слыхивали в каменоломнях, два свирепых громовых удара такой силы, словно раскололась над головой вся твердь земная, вынудили комиссара замолчать. Каменный пол заколебался под ногами. Плащ-палатка, висевшая у входа, поднялась, как от ветра. Облачко известковой пыли влетело в помещение штаба и заволокло его мутью. Все вскочили, кроме командира.
— Ну вот, кажется, и началось, — спокойно привставая, сказал Лазарев. — Начальникам караулов можно расходиться по своим местам. Желаю успеха, товарищи!
Поправляя на ходу свои шахтерки, подвинчивая фитили в фонарях «летучая мышь», покидали штаб начальники караулов. Слабо загудел один из телефонов. Лазарев поднял трубку:
— Я — центральная. Да, Лазарев. Слушаю. Так. Где? В старом шурфе? Вся стена? Сейчас вышлю. — Положив трубку, он кивнул Володе: — Беги быстро в санчасть, скажи: в старом шурфе стеной завалило Сердюкова и Носкина. Одну из докториц немедленно туда. Потом пусть доложат мне. А ты сейчас же обратно. Не вздумай туда соваться. Слышал?
— Есть не вздумать соваться!
— То-то! Ну, товарищ лейтенант, я пошел на «Передовой». Держи со мной связь.
Гул еще нескольких мощных взрывов прошел по подземным галереям. Где-то глухо прогремели три-четыре отдаленных удара.
— Шурфы бомбят. Хотят отвлечь наше внимание от входов, — сказал Петропавловский. — Это своего рода артиллерийская подготовка.
Опять грохнуло. Потом где-то застучали, отдаваясь эхом в ходах и переходах подземной крепости, выстрелы. Раскатился треск залпов, затараторили пулеметы, и с этой минуты все под землей заполнилось кисловатым запахом взрывчатки, тяжелым гулом частых взрывов, дымом и пылью, разъедавшей глаза, забивавшейся в рот и ноздри.
Немцы начали генеральный штурм каменоломен.
Да, это был страшный день. Тот, кто пережил его, никогда о нем не забудет, но вряд ли сможет точно восстановить в памяти все, что пришлось испытать защитникам подземной крепости в те долгие, гибельные часы, иногда сливавшиеся в какой-то один длительный, душный, грохочущий кошмар…
Немцы повели наступление одновременно по всем входам. Взорвав завалы, они подтащили к входам штольни пулеметы и противотанковые пушки и открыли огонь в темноту подземелья. В шурфы полетели мины, взрываясь на глубине, разрушая каменные стенки и баррикады, возведенные партизанами. Немцы не жалели взрывчатки. Из некоторых шурфов, как из жерла вулкана, вылетали обратно на поверхность расколотые взрывами камни. Гитлеровцам приходилось отбегать в сторону, чтобы не оказаться жертвами собственных же мин.
Когда Володя спешил обратно из санчасти в штаб, взрывные волны несколько раз сшибали его с ног или больно приплющивали к каменной стене. Во время падения он разбил стекло фонаря. Рывком взбудораженного воздуха огонек в горелке загасило. Володя двигался в полной темноте, слыша со всех сторон накатывающийся грохот штурма. Внезапно кто-то тихонько заплакал возле самых его ног. Он наклонился и почувствовал, как маленькие задрогшие руки цепляются за него во мраке.
— Я бою-у-усь… Я к маме хочу… Я потерялась… — услышал он и узнал маленькую Олю, дочку командира.
Он подхватил ее на руки и пошел, выставив локоть и плечо вперед, чтобы не ушибить девочку о какой-нибудь выступ стены.
— Ты это кто? — спрашивала Оля по пути.
— Я — Володя Дубинин.
— А-а-а… Я тебя не узнала. Темно. Я нюхала, нюхала и не узнала. Теперь все похоже пахнут: огуречиками и как лампа, когда коптит.
Медленно пророкотал далекий обвал.
— Сегодня гром гремит какой, — сказала Оля. — А дождик будет? Вот бы был, а то мы уже весь чай выпили… Мама не дает больше.
Володя вбежал в штаб, передал Олю забредшему сюда ее братишке и попросил у Петропавловского, чтобы тот позволил мальчику доставить сестренку на нижний ярус, к тетке Киле. Петропавловский разрешил и тут же дал Володе новое задание.
Надо было немедленно пробраться в «автохозяйство Любкина» и предупредить его о том, что туда двинулись гестаповцы — их заметили с одного из наблюдательных постов верхнего яруса.
— Только будь осторожен: это ведь почти на самом верху. Подбирайся потихоньку, а то можешь напороться, — предупредил Петропавловский.
Но Володя уже выбежал с пригашенной шахтеркой, которой он заменил разбитый фонарь, по направлению к далекой штольне. Он бежал, спотыкаясь, карабкаясь через рухнувшие камни. Обрез больно стукал его по плечу. Володя очень спешил. Каждое мгновение было дорого: требовалось вовремя предупредить Любкина о грозящей ему беде.
Задыхаясь от бега, он наконец выбрался в большую наклонную штольню. Примерно в полутораста метрах от входа с поверхности ее перегораживала стена, возведенная партизанами. У бойниц этой стены, которые слабо просвечивали в темноте, и должны были находиться Любкин и Макаров. Володя еще издали прошептал: «Шепетовка… Шепетовка…» — и, услышав нужный отзыв: «Штык», — вскарабкался к подножию баррикады.
— Это ты, Вовка, что ли? — узнал его Любкин.
— Ну да, я. Вам начальник штаба велел передать, что к вам опять фашисты спускаются, целая рота…
— Что это, опять фрицев на автомобиль потянуло?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151
— Пить зверски хочется, — сказал Сергеев, — во рту сухота, плюнуть нечем.
— Хорошо, — согласился Лазарев. — Если немцы начнут штурм, выдать каждому сверх нормы по стакану воды. Сообщите Манто… Комиссар, хочешь сказать что-нибудь? Добавишь?
Котло медленно встал, слегка наклонив голову и расправляя свои широкие плечи, словно хотел подпереть ими тяжелый каменный свод, все принять на себя. И Володя, всегда немного робевший перед ним, в который раз подивился, как это может такой суровый с виду человек смотреть на людей с какой-то особой, доверчивой лаской.
Видно было, что каждый из присутствующих очень дорог Котло и комиссар желает ему добра. Только массивные складки возле тяжелого, решительного рта говорили о том, что комиссар никому не простит сегодня ни малейшей слабости — никому!
— Все ясно, — сказал он, — говорить не о чем. Твердо верю, что каждый сделает все возможное, а если понадобится, то и невозможное…
Два взрыва, каких еще не слыхивали в каменоломнях, два свирепых громовых удара такой силы, словно раскололась над головой вся твердь земная, вынудили комиссара замолчать. Каменный пол заколебался под ногами. Плащ-палатка, висевшая у входа, поднялась, как от ветра. Облачко известковой пыли влетело в помещение штаба и заволокло его мутью. Все вскочили, кроме командира.
— Ну вот, кажется, и началось, — спокойно привставая, сказал Лазарев. — Начальникам караулов можно расходиться по своим местам. Желаю успеха, товарищи!
Поправляя на ходу свои шахтерки, подвинчивая фитили в фонарях «летучая мышь», покидали штаб начальники караулов. Слабо загудел один из телефонов. Лазарев поднял трубку:
— Я — центральная. Да, Лазарев. Слушаю. Так. Где? В старом шурфе? Вся стена? Сейчас вышлю. — Положив трубку, он кивнул Володе: — Беги быстро в санчасть, скажи: в старом шурфе стеной завалило Сердюкова и Носкина. Одну из докториц немедленно туда. Потом пусть доложат мне. А ты сейчас же обратно. Не вздумай туда соваться. Слышал?
— Есть не вздумать соваться!
— То-то! Ну, товарищ лейтенант, я пошел на «Передовой». Держи со мной связь.
Гул еще нескольких мощных взрывов прошел по подземным галереям. Где-то глухо прогремели три-четыре отдаленных удара.
— Шурфы бомбят. Хотят отвлечь наше внимание от входов, — сказал Петропавловский. — Это своего рода артиллерийская подготовка.
Опять грохнуло. Потом где-то застучали, отдаваясь эхом в ходах и переходах подземной крепости, выстрелы. Раскатился треск залпов, затараторили пулеметы, и с этой минуты все под землей заполнилось кисловатым запахом взрывчатки, тяжелым гулом частых взрывов, дымом и пылью, разъедавшей глаза, забивавшейся в рот и ноздри.
Немцы начали генеральный штурм каменоломен.
Да, это был страшный день. Тот, кто пережил его, никогда о нем не забудет, но вряд ли сможет точно восстановить в памяти все, что пришлось испытать защитникам подземной крепости в те долгие, гибельные часы, иногда сливавшиеся в какой-то один длительный, душный, грохочущий кошмар…
Немцы повели наступление одновременно по всем входам. Взорвав завалы, они подтащили к входам штольни пулеметы и противотанковые пушки и открыли огонь в темноту подземелья. В шурфы полетели мины, взрываясь на глубине, разрушая каменные стенки и баррикады, возведенные партизанами. Немцы не жалели взрывчатки. Из некоторых шурфов, как из жерла вулкана, вылетали обратно на поверхность расколотые взрывами камни. Гитлеровцам приходилось отбегать в сторону, чтобы не оказаться жертвами собственных же мин.
Когда Володя спешил обратно из санчасти в штаб, взрывные волны несколько раз сшибали его с ног или больно приплющивали к каменной стене. Во время падения он разбил стекло фонаря. Рывком взбудораженного воздуха огонек в горелке загасило. Володя двигался в полной темноте, слыша со всех сторон накатывающийся грохот штурма. Внезапно кто-то тихонько заплакал возле самых его ног. Он наклонился и почувствовал, как маленькие задрогшие руки цепляются за него во мраке.
— Я бою-у-усь… Я к маме хочу… Я потерялась… — услышал он и узнал маленькую Олю, дочку командира.
Он подхватил ее на руки и пошел, выставив локоть и плечо вперед, чтобы не ушибить девочку о какой-нибудь выступ стены.
— Ты это кто? — спрашивала Оля по пути.
— Я — Володя Дубинин.
— А-а-а… Я тебя не узнала. Темно. Я нюхала, нюхала и не узнала. Теперь все похоже пахнут: огуречиками и как лампа, когда коптит.
Медленно пророкотал далекий обвал.
— Сегодня гром гремит какой, — сказала Оля. — А дождик будет? Вот бы был, а то мы уже весь чай выпили… Мама не дает больше.
Володя вбежал в штаб, передал Олю забредшему сюда ее братишке и попросил у Петропавловского, чтобы тот позволил мальчику доставить сестренку на нижний ярус, к тетке Киле. Петропавловский разрешил и тут же дал Володе новое задание.
Надо было немедленно пробраться в «автохозяйство Любкина» и предупредить его о том, что туда двинулись гестаповцы — их заметили с одного из наблюдательных постов верхнего яруса.
— Только будь осторожен: это ведь почти на самом верху. Подбирайся потихоньку, а то можешь напороться, — предупредил Петропавловский.
Но Володя уже выбежал с пригашенной шахтеркой, которой он заменил разбитый фонарь, по направлению к далекой штольне. Он бежал, спотыкаясь, карабкаясь через рухнувшие камни. Обрез больно стукал его по плечу. Володя очень спешил. Каждое мгновение было дорого: требовалось вовремя предупредить Любкина о грозящей ему беде.
Задыхаясь от бега, он наконец выбрался в большую наклонную штольню. Примерно в полутораста метрах от входа с поверхности ее перегораживала стена, возведенная партизанами. У бойниц этой стены, которые слабо просвечивали в темноте, и должны были находиться Любкин и Макаров. Володя еще издали прошептал: «Шепетовка… Шепетовка…» — и, услышав нужный отзыв: «Штык», — вскарабкался к подножию баррикады.
— Это ты, Вовка, что ли? — узнал его Любкин.
— Ну да, я. Вам начальник штаба велел передать, что к вам опять фашисты спускаются, целая рота…
— Что это, опять фрицев на автомобиль потянуло?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151