Черненко прав. Мелкие диверсии — не мое дело. Но связи нет. Знаю, какие части стоят в окрестностях, сколько в них танков, сколько самолетов на аэродроме. Знаю, какие части прошли на фронт по железной дороге. А связи нет!
— Давай конкретно! — сказал Черненко. — Что предлагаешь?
Давно ушел связной к Веденееву. Потом — другой на поиски партизан, но след Запашного пропал. Летние дожди смыли объявления, где за его голову предлагалось десять тысяч марок. «Южнобузькі вісті» сообщили, что он пойман, но исчезали сельские полицаи, горели стога, а в селе Макаровка партизаны вывезли зерно из амбаров.
Что я мог предложить? Искусство разведчика не только в действии, но и в умении ждать своего часа. Так говорил Степовой.
А на фронте тяжело! В июле немцы взяли Миллерово, Ворошиловград, Ростов. А в августе наши оставили Краснодар и Майкоп. Бои идут на Кавказе, под Сталинградом...
Когда же придет наконец сентябрь и вместе с ним связной от Веденеева! Ночами мне слышался доносящийся за сотни километров орудийный гул. Но это были только отзвуки далеких гроз. Душный август плыл надо мной. Вот снова наступит утро. Надену чесучовый пиджачок и отправлюсь на службу.
«Гутен морген, пан Пацько! Как спалось?» — скажет Велле.
Он до тошнотворности вежлив, до тошнотворности пунктуален. А я стараюсь быть еще вежливее и пунктуальнее.

5
Километров за двадцать от города стоит на высоком каменном пьедестале придорожный крест. Наверно, он постарше тех деревьев, что уже много лет шуршат под его плечами, пористыми от времени. Только вековые дубы с противоположной стороны шоссе накрывают его своими черно-зелеными плащами, когда солнце закатывается за реку.
У этого креста я назначил встречу связному Веденеева, если до конца августа не смогу подать весть о себе. Место было выбрано удачно. Даже если крест свалило разрывом, каменный пьедестал никуда не делся. Связной начертит на нем с восточной стороны два косых крестика углем.
Прошел август. Отцвела липа. Облетел тополиный пух. Желтая акация покрылась маленькими стручками, из которых в детстве получались великолепные свистульки. Надо откусить кончик стручка, высыпать созревшие зернышки — и готово. Свистулька издает звук, наподобие свиста той пташки, которая любит селиться в густых деревьях на берегах рек. Этот звук не спутаешь ни с каким другим. Он и будет сигналом связного.
Каждый день наши люди осматривали придорожный крест, но на нем не появлялось никаких знаков.
Я жил теперь на новой квартире, в доме с мезонином на Пироговской улице. Каменная лестница вела прямо с тротуара ко мне в мезонин. Можно было пройти и по внутренней лестнице. Был у меня еще один выход — через окно, по старому каштану. Поздно вечером я сидел у этого окна и думал о том, где базируются сейчас черноморские корабли. 9 сентября наши оставили Новороссийск. Может быть, в Поти или в Батуми?
Неожиданно появился Чижик. Ему не полагалось приходить сюда. Связь со мной шла только через лавочку Софранской.
— Что стряслось? Ведь уговорились сюда не соваться?
— Уговорились, командир! — Чижик сиял, как именинник. Наклонившись ко мне, он произнес: — Старый крест. Связной!
Сколько я ждал этого дня! Кажется, не месяцы, а годы. Кто этот связной: партизан, красноармеец, старик или мальчик? Может быть, женщина? Ничего этого Алеша Чижов не знал. Связной прибыл. Он ждет меня в корчме, неподалеку от того самого креста.
На следующий же день, с разрешения Велле, на попутном грузовичке я отправился на Королёвский сахарный завод. Дорога шла вдоль реки, которая то исчезала, то снова взблескивала за густыми деревьями. В эту пору ранней осени деревья вели себя по-разному. Акация оставалась яркой и свежей, а липа светилась кое-где красной медью. Дуб и не собирался желтеть. Он покрывается листвой позже всех и позже всех сбрасывает ее. Так и люди по-разному проявляют скрытые до поры качества. Почему этот лист зелен и свеж, а соседний сморщился коричневым старичком? Почему одни люди распрямляются в беде, а другие никнут?
Буг остался влево. В последний раз он открылся на повороте, и распахнулись на том берегу до дальнего синего леса освещенные солнцем поля. Вот и старый крест. Лес будто отступил от шоссе, освобождая ему место.
За поворотом дороги, у сгоревшей мельницы, стоял шинок. Их много развелось во время оккупации. Приказ властей строго запрещал варить самогон, но доходов шинкаря хватало и для кубышки, и для глубоких карманов тех, кто издавал приказы.
В прохладном полумраке шинка худющий, как кощей, мужик полоскал стаканы в тазу. В углу, спиной к двери, сидел единственный посетитель. Нудно зудела муха под низким потолком. Я поздоровался. Кощей, не взглянув на меня, пробурчал:
— Самогону нема. Пиво и квас.
Я протянул бумажку — карбованец с оторванным уголком:
— Квас так квас, абы с ног валил зараз!
Шинкарь не успел ответить на пароль. Сидевший в углу резко отодвинул от себя стол, шагнул ко мне. Васька Голованов!
Он прибыл два дня назад, оставил метки на кресте, но на связь не выходил. Думал, приду я, а появляется неизвестный дядька. Неизвестным был шинкарь. По приказу Черненко он дежурил в лесу, пока не дождался Голованова. Толковый оказался мужик и не пьющий. Все вокруг пьют, а он подливает и деньгами шуршит.
— Так что прошу любить, и жаловать, — смеялся Голованов. — Аусвайс — люкс, на мое имя. По специальности машинист, родом из Одессы, родных нет, в Красной Армии не служил. Сидел при Советской власти, а немцы выпустили. Вот так!
Мы уплетали зеленый борщ деревянными ложками из одной миски. Шинкарь принес по стопке. Голованов рассказывал:
— От тебя — ничего. Рация молчит. Меня должны были послать в другое место. Попросил Веденеева, чтоб отправили к тебе. Разрешили. Добрался без приключений вместе с супругой.
— Какая супруга? Опять подначиваешь?
— А что, я не имею права жениться?
Он порядком помучил меня, прежде чем сказал, что под видом его жены в Южнобугск приехала Катя. Веденеев выполнил обещание: забрал ее с Караваевых Дач вскоре после моего отъезда.
— Толковая дивчина! — продолжал Голованов. — Будь сейчас мирное время, так я, может, и вправду бы на ней женился. За месяц освоила рацию на второй класс.
— Так где же она? Чего ты тянешь?! — Я не верил своему счастью. Двое ближайших друзей — здесь, со мной!
Мне не терпелось увидеть Катю. Только через два дня мы встретились у Софранской. Это было ранним утром. Терентьич повел Голованова на завод. Люди очень нужны, особенно котельные машинисты. А потом можно будет подумать и о работе для Кати.
Катя сильно повзрослела. Она даже выросла немножко. Щеки обветрились. Из-под платка смотрели на меня все те же черные глаза, которые умели становиться то нежными, то гневными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119