Будете сегодня на музицировании у Галины Прокопьевны? Какая тоска! Зато предвидятся жареные гуси!
Он взял какую-то бумажку и вышел. Но упоминание об общих знакомых и жареных гусях было кстати. Мне предложили сесть.
— Вы молодо выглядите для ваших лет, — заметил эсэсовец.
Я подумал, что выглядел бы еще моложе, если бы не они.
— Да, многие это замечают. Может быть, благодаря тому, что в жилах моих предков текла здоровая арийская кровь.
— Об этом тоже написано, — вяло сказал он, переходя на немецкий язык, — впрочем, проверить сложно. Так что на положение фольксдойче рассчитывать трудно.
Я встал и ответил по-немецки, что, независимо от этого, буду служить великой стране, которую считаю своей родиной.
— Фюреру и рейху! — добавил он, подписывая пропуск.
Я вышел в приемную. Пылинки плавали в солнечном луче, а на полу лежала тень от решетки.
В тот же день, нарядившись в новый костюм, купленный в комиссионке, я явился на музыкальный вечер к пани Семенец. Лемп уже был здесь. Он пел под аккомпанемент Светланы. Я похвалил его манеру исполнения. Лемп поблагодарил и тут же спросил:
— У вас дела в СД? Работаете на них помаленьку?
— Всякий разумный человек работает сейчас на Германию.
— На Германию можно работать по разным каналам, — сказал он.
Светлана безжалостно дубасила по клавишам, кто-то играл на скрипке, наконец появились жареные гуси. Странный разговор с Лемпом больше не возобновлялся. Я вернулся домой поздно. Три раза предъявлял по дороге ночной пропуск. Болела голова. Не пить за фюрера и великую Германию было невозможно.
Не успел я улечься, как в окошко, выходившее в сад, постучал Чижик. Терентьич просил срочно назначить встречу.
Стоял знойный украинский июль, но южнобугские пляжи пустовали. Напрасно надрывалась местная газетка: «Купальный сезон в разгаре, а население почему-то считает, что купаться нельзя. Городской пляж открыт, работает паром». Рядом с этим призывом была изображена красотка в купальном костюме.
Ну что ж, воспользуемся предложением заботливых властей! Встречу с Терентьичем я назначил на городском пляже.
6
На следующее утро я спустился к реке по старинной каменной лестнице. Воспоминания окружали меня. Сколько раз мы ходили здесь с Анни! Сколько раз съезжали с ребятами вниз по перилам! Теперь перила были сломаны. Между плитами ступеней пробилась трава.
Маленькими рывками паром шел по ржавому тросу поперек реки. На той стороне была станция «Динамо». Тогда! В той жизни.
Как все здесь изменилось с тех пор! На месте лодочной пристани — фанерные купаленки с черной надписью: «Badehauser». Вот отсюда, кажется, начинались мостки.
...Анни бежала по мокрым доскам и поскользнулась. Я кинулся спасать ее и зарылся носом в тину... Воспоминание об Анни было таким свежим, что, казалось, сейчас услышу ее голос.
Круглые камни высовывались из воды, блестящие, как спины бегемотов. Я спрыгнул с парома на один из них. На пляже было десятка два купальщиков, внявших, очевидно, призыву печати. Среди них я увидел Терентьича. Он загорал в длинных выцветших трусах, подставив солнцу белую грудь. Я разделся и лег рядом. Новость действительно оказалась важной: нам посылают оружие и рацию.
Подпольщику Феде с лесопилки передали записку. Неизвестный просил встретиться за штабелями бревен для продажи «румынского табака». Этим паролем пользовались до потери связи с разведцентром. По совету Терентьича Федя пошел на свидание и узнал, что в ночь на воскресенье груз доставят к устью речки Черешни, за бывшей психиатрической больницей.
Меня возмутила доверчивость Терентьича. Как он мог разрешить такой разговор с незнакомым человеком?
— А т-ты не г-горячись! — сказал Терентьич, переворачиваясь на живот. — Пароль п-правильный. Пойду сам.
Он объяснил, что в этом месте они дважды встречали связного разведцентра. Все было гладко. Провалы пошли потом.
Точка встречи была выбрана в самом деле удачно. Там и до войны редко кто бывал. Захватив город, немцы расстреляли всех больных из пулемета, а в больнице устроили склад. Наша авиация разбомбила его. Сейчас на пять километров в округе никого не встретишь. Это место я знал очень хорошо. Мы с ребятами не раз купались там, а потом с братом Николаем искали клад в пещере среди скал у речки Черешни.
— Ну вот что, Терентьич, пойдем вчетвером: я, ты, тот парень с лесопилки и Чижик. Сбор — засветло, по одному в устье Черешни. Захвати с собой гранаты и несколько свечей.
— Это еще зачем? — удивился он. — Где их взять, свечи?
— Ну, факелов, что ли, наделай. Надо.
Мы искупались и разошлись. Субботний день тянулся томительно. Велле попросил сводку. Составляя ее по-немецки, я добросовестно сделал несколько орфографических ошибок. Потом перевел на украинский язык распоряжение рейхскомиссара Украины Коха о новых ценах на мясо. В пять часов я пообедал в закусочной, зашел домой за пистолетом и отправился к устью Черешни.
7
Тропинка тянулась вдоль Буга, по косогору между скал. Когда-то здесь брали камень. Гранит отступил в глубь берега, в заросли дикой черешни, от которой получила название заболоченная речушка. Она незаметно подкрадывалась к Бугу в густой осоке и неслышно вливалась в него.
Все было здесь, как в мои школьные годы. Жара не спадала, хоть солнце уже катилось в желтые холмы за реку. Вслед за Федей с лесопилки появился Терентьич с корзиной.
— Вы что, на базар собрались?
Терентьич вытащил из корзинки керосиновую лампу:
— Факелы — неудобно. Как их понесешь? А теперь г-говори, командующий, к чему эта иллюминация?
— Пригодится. А где гранаты?
— Вот, в буханке хлеба одна. Больше нету, — сказал Федя.
Терентьич грустно покачал головой:
— Эх, нет с нами одного хлопца! Вот была голова! Мины замедленного действия делал... Постой-ка! Идут!
Из кустов вышел Алеша Чижик. Его промасленная кепка была полна черешен.
— Сладкие, как мед!
Черешни действительно были сладкие. Они уже перезрели и немного подсохли.
— Так что за парень такой, Терентьич? — спросил я.
— Горовиц Витька.
— Витька! Он тут?
— Был, — хмуро выдохнул Терентьич. — Застрелил его Шоммер собственной рукой. Будяк видел.
Оказалось, Витька был в организации с первых дней. Работал под чистильщика-грека, даже усы отрастил. И при провале уцелел.
— Ну, а потом?..
Чижов рассердился, черешни посыпались из его фуражки.
— «Потом, потом»! Опознал его потом один подонок. Так до конца и не узнали, что был Витька подпольщиком. Просто расстреляли как еврея, и все тут!
Кажется, пора бы мне привыкнуть к потерям друзей, но Витька!.. Я не знал его на войне. Для меня он ушел прямо со школьной парты. Тишайший пророчил ему будущность математика...
С трудом разжав губы, я спросил:
— А известно, кто продал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Он взял какую-то бумажку и вышел. Но упоминание об общих знакомых и жареных гусях было кстати. Мне предложили сесть.
— Вы молодо выглядите для ваших лет, — заметил эсэсовец.
Я подумал, что выглядел бы еще моложе, если бы не они.
— Да, многие это замечают. Может быть, благодаря тому, что в жилах моих предков текла здоровая арийская кровь.
— Об этом тоже написано, — вяло сказал он, переходя на немецкий язык, — впрочем, проверить сложно. Так что на положение фольксдойче рассчитывать трудно.
Я встал и ответил по-немецки, что, независимо от этого, буду служить великой стране, которую считаю своей родиной.
— Фюреру и рейху! — добавил он, подписывая пропуск.
Я вышел в приемную. Пылинки плавали в солнечном луче, а на полу лежала тень от решетки.
В тот же день, нарядившись в новый костюм, купленный в комиссионке, я явился на музыкальный вечер к пани Семенец. Лемп уже был здесь. Он пел под аккомпанемент Светланы. Я похвалил его манеру исполнения. Лемп поблагодарил и тут же спросил:
— У вас дела в СД? Работаете на них помаленьку?
— Всякий разумный человек работает сейчас на Германию.
— На Германию можно работать по разным каналам, — сказал он.
Светлана безжалостно дубасила по клавишам, кто-то играл на скрипке, наконец появились жареные гуси. Странный разговор с Лемпом больше не возобновлялся. Я вернулся домой поздно. Три раза предъявлял по дороге ночной пропуск. Болела голова. Не пить за фюрера и великую Германию было невозможно.
Не успел я улечься, как в окошко, выходившее в сад, постучал Чижик. Терентьич просил срочно назначить встречу.
Стоял знойный украинский июль, но южнобугские пляжи пустовали. Напрасно надрывалась местная газетка: «Купальный сезон в разгаре, а население почему-то считает, что купаться нельзя. Городской пляж открыт, работает паром». Рядом с этим призывом была изображена красотка в купальном костюме.
Ну что ж, воспользуемся предложением заботливых властей! Встречу с Терентьичем я назначил на городском пляже.
6
На следующее утро я спустился к реке по старинной каменной лестнице. Воспоминания окружали меня. Сколько раз мы ходили здесь с Анни! Сколько раз съезжали с ребятами вниз по перилам! Теперь перила были сломаны. Между плитами ступеней пробилась трава.
Маленькими рывками паром шел по ржавому тросу поперек реки. На той стороне была станция «Динамо». Тогда! В той жизни.
Как все здесь изменилось с тех пор! На месте лодочной пристани — фанерные купаленки с черной надписью: «Badehauser». Вот отсюда, кажется, начинались мостки.
...Анни бежала по мокрым доскам и поскользнулась. Я кинулся спасать ее и зарылся носом в тину... Воспоминание об Анни было таким свежим, что, казалось, сейчас услышу ее голос.
Круглые камни высовывались из воды, блестящие, как спины бегемотов. Я спрыгнул с парома на один из них. На пляже было десятка два купальщиков, внявших, очевидно, призыву печати. Среди них я увидел Терентьича. Он загорал в длинных выцветших трусах, подставив солнцу белую грудь. Я разделся и лег рядом. Новость действительно оказалась важной: нам посылают оружие и рацию.
Подпольщику Феде с лесопилки передали записку. Неизвестный просил встретиться за штабелями бревен для продажи «румынского табака». Этим паролем пользовались до потери связи с разведцентром. По совету Терентьича Федя пошел на свидание и узнал, что в ночь на воскресенье груз доставят к устью речки Черешни, за бывшей психиатрической больницей.
Меня возмутила доверчивость Терентьича. Как он мог разрешить такой разговор с незнакомым человеком?
— А т-ты не г-горячись! — сказал Терентьич, переворачиваясь на живот. — Пароль п-правильный. Пойду сам.
Он объяснил, что в этом месте они дважды встречали связного разведцентра. Все было гладко. Провалы пошли потом.
Точка встречи была выбрана в самом деле удачно. Там и до войны редко кто бывал. Захватив город, немцы расстреляли всех больных из пулемета, а в больнице устроили склад. Наша авиация разбомбила его. Сейчас на пять километров в округе никого не встретишь. Это место я знал очень хорошо. Мы с ребятами не раз купались там, а потом с братом Николаем искали клад в пещере среди скал у речки Черешни.
— Ну вот что, Терентьич, пойдем вчетвером: я, ты, тот парень с лесопилки и Чижик. Сбор — засветло, по одному в устье Черешни. Захвати с собой гранаты и несколько свечей.
— Это еще зачем? — удивился он. — Где их взять, свечи?
— Ну, факелов, что ли, наделай. Надо.
Мы искупались и разошлись. Субботний день тянулся томительно. Велле попросил сводку. Составляя ее по-немецки, я добросовестно сделал несколько орфографических ошибок. Потом перевел на украинский язык распоряжение рейхскомиссара Украины Коха о новых ценах на мясо. В пять часов я пообедал в закусочной, зашел домой за пистолетом и отправился к устью Черешни.
7
Тропинка тянулась вдоль Буга, по косогору между скал. Когда-то здесь брали камень. Гранит отступил в глубь берега, в заросли дикой черешни, от которой получила название заболоченная речушка. Она незаметно подкрадывалась к Бугу в густой осоке и неслышно вливалась в него.
Все было здесь, как в мои школьные годы. Жара не спадала, хоть солнце уже катилось в желтые холмы за реку. Вслед за Федей с лесопилки появился Терентьич с корзиной.
— Вы что, на базар собрались?
Терентьич вытащил из корзинки керосиновую лампу:
— Факелы — неудобно. Как их понесешь? А теперь г-говори, командующий, к чему эта иллюминация?
— Пригодится. А где гранаты?
— Вот, в буханке хлеба одна. Больше нету, — сказал Федя.
Терентьич грустно покачал головой:
— Эх, нет с нами одного хлопца! Вот была голова! Мины замедленного действия делал... Постой-ка! Идут!
Из кустов вышел Алеша Чижик. Его промасленная кепка была полна черешен.
— Сладкие, как мед!
Черешни действительно были сладкие. Они уже перезрели и немного подсохли.
— Так что за парень такой, Терентьич? — спросил я.
— Горовиц Витька.
— Витька! Он тут?
— Был, — хмуро выдохнул Терентьич. — Застрелил его Шоммер собственной рукой. Будяк видел.
Оказалось, Витька был в организации с первых дней. Работал под чистильщика-грека, даже усы отрастил. И при провале уцелел.
— Ну, а потом?..
Чижов рассердился, черешни посыпались из его фуражки.
— «Потом, потом»! Опознал его потом один подонок. Так до конца и не узнали, что был Витька подпольщиком. Просто расстреляли как еврея, и все тут!
Кажется, пора бы мне привыкнуть к потерям друзей, но Витька!.. Я не знал его на войне. Для меня он ушел прямо со школьной парты. Тишайший пророчил ему будущность математика...
С трудом разжав губы, я спросил:
— А известно, кто продал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119