Я снова отправился изучать списки концлагерей. К вечеру от усталости фамилии начали сливаться в одну непрерывную полосу: «Шебунин, Шевардин, Шевцов, Шевченко, Шевчук, Шейкин, Шелагуров, Шеманский, Шенгелия...»
«...Шенгелия, Шеманский, Шелагуров...» Нет! Не опечатка, не однофамилец. Именно его фамилию, не отдавая себе отчета, я искал и боялся найти все эти дни. Я увидел его таким, как в первый раз, в коридоре Севастопольского училища. Его блестящие черные глаза и крутой чуб. Белоснежный в голубизну китель. Его темные руки. «Шелагуров А. Н., капитан-лейтенант. Черноморский флот». И нет в начале строчки отметки «умер»! А на корешке переплета надпись: «Нойенгамме». Как же добыть его оттуда? Как сдержаться, не показать своего интереса именно к этой фамилии, к одному из тысяч и тысяч хефтлингов, которого я должен спасти.
4
На следующий день мы снова поехали с косым Францем на допрос. В машине он спросил:
— Все-таки будешь стрелять по рюмкам?
— Буду.
— Конечно, — загоготал он, изгибая шею, чтобы заглянуть мне в глаза, — если не будешь, гордость Готфрида пострадает.
Я подумал: пытать человека электрическим током, с их точки зрения, вполне достойное занятие. А не выполнить идиотский пьяный договор — бесчестие.
— Только тебе придется долго ждать, — продолжал Косой, — Готфрид уедет через две недели, а когда вернется — неизвестно.
Мы приехали в отделение службы безопасности района Бюлау. Подследственных обвиняли в сборе военной информации. Рабочего с завода «Пентакон» допрашивали уже больше суток подряд. Следователь уступил место Косому. Я сел рядом.
Подследственный отрицал все: «Ничего не слышал ни о каких прицелах для танков, никому ничего не передавал». Он был уже настолько слаб, что взбадривающие уколы не помогали.
— Включайте ток! — приказал Косой.
Я шепнул ему:
— Погоди, меня тошнит от горелого мяса. В деле говорится, что подследственный передал пакет какому-то Пансимо, не подозревая, что он осведомитель гестапо. Где этот тип? Давай очную ставку, а то оптик подохнет, и мы вообще ничего не добьемся.
Ввели Пансимо. Чернявый красавчик уселся на стул против меня, подобрав маленькие ножки. Его масляный пробор блестел.
Оптика с «Пентакона» привели в чувство, и, когда этот человек, выдержавший всю программу пыток, увидел Пансимо, он понял, что его предали. Впервые на его глазах показались слезы.
Пансимо бойко перечислял фамилии и адреса, уже значившиеся в деле, добавляя новые детали.
— Это моя обязанность перед рейхом, герр следователь. Я надеюсь, человек, передавший мне чертежи, не выйдет отсюда?
Тихие, гладенькие фразы Пансимо сыпались, как блестящие шарики. А я думал о том, что послезавтра воскресенье. Бауэр должен привести своих детишек глядеться в кривые зеркала...
Пансимо сообщил, что оптики «Пентакона» связаны с рабочими завода пишущих машин «Эрика» и завода «Заксенверк». Солдат-стенограф записывал каждое слово провокатора. Но я и без стенограммы запомнил все, даже застенчивую улыбочку и скользящий взгляд этого тихого доносчика.
Вернулся я домой под утро, но Готфрида еще не было. Неужели уехал? А может быть, где-нибудь заночевал по пьянке?
В спальне я обнаружил новый белый костюм и панаму. Такие вещи не нужны в Германии в начале ноября. Осмотреть ящики и шкафы я не рискнул, тем более что такой опытный разведчик, как Динглингер, не стал бы хранить дома секретные документы. На столике у кровати лежала английская книжечка — вовсе не секретная — «Путеводитель по Тегерану с указанием достопримечательностей». Теперь не оставалось сомнений. Как же узнать, зачем он едет туда? Да еще в обществе Скорцени — этого знаменитого мастера убийств и диверсий? Не за коврами же, в самом деле! Передо мной открывается важнейший источник информации. Моя ли это заслуга? Отчасти. Удачное стечение обстоятельств и результат труда тех, кто готовил и направил меня. Но связи нет. Самое ужасное для разведчика — потерять связь. И все-таки я должен выжать из этой ситуации все, что возможно, даже если нет надежды на связь. Впрочем, есть единственная ниточка — Эрих. Придет ли он?
5
В воскресенье я не пошел смотреться в зеркала смеха. В этот день я был далеко от дрезденского парка Гроссер гартен. Накануне меня вызвал фон Ригер. Задание оказалось настолько срочным, что ни мне, ни косому Францу не удалось даже заехать домой. Прямо от шефа мы отправились на вокзал.
Курьерский поезд пересек всю Германию с востока на северо-запад: Лейпциг... Ганновер... Бремен... Ольденбург... В Вильгельмсхафене — с перрона — в машину. Косой пил в поезде коньяк. Теперь он приставал ко мне в пьяном раже:
— Это же твой родной город! Есть же тут веселые места?!
— Франц, ты сошел с ума! Девочки будут в Дрездене.
Пока машина мчалась по темному городу, я думал о коммерсанте по имени Хедвиг Ангстрем, который сейчас находится на борту шведского теплохода «Густав I», идущего из Канады рейсом Галифакс — Гётеборг. Там, в Гётеборге, мы должны встретить этого коммерсанта, доставить его через пролив Каттегат в Данию, а оттуда — на специальном самолете — в Берлин, прямехонько на Принц Альбрехтштрассе, в имперское управление безопасности. Только особо важные причины могли заставить Ангстрема предпринять опаснейшее путешествие через Атлантику, хотя бы и под флагом нейтральной страны. Я знал, что на «Густаве I» почти нет пассажиров. Рейс явно убыточный.
Проскочив под мостом, машина остановилась прямо на пирсе, у трапа эсминца. Матросы помогли Косому подняться на ют. Рыжебородый командир корабля встретил нас с иронической любезностью. Меня он явно принимал за переодетого эсэсовца.
— Не зацепитесь за трос, герр штурмфюрер! — Он вздернул свою бородку. — Мат! Проводите наших гостей в каюту.
— С вашего разрешения, у меня такое же звание, как у вас, герр корветен-капитан.
Не ожидая приглашения, я прошел по шкафуту, поднялся на ходовой мостик. Туман с дождем закрывал рейд, но я различил силуэты нескольких подводных лодок, отходивших от соседнего пирса. Через полчаса снялся со швартовых и наш эсминец. Матрос принес мне реглан. Командир больше не обращал на меня внимания.
Справа по борту остался остров Альте-Меллум. Потом прошли остров Вангероге — самый восточный из Фризских островов. Косого укачало. Он отлеживался в каюте, проклиная море и «болванов, которые разъезжают на шведских теплоходах».
Этот «болван», как я понимал, нужен позарез, если для его доставки предпринимается целая экспедиция. Кто он — швед или немец? Я знал только его позывной «Меркурий» и свой пароль «Морицбург».
Было уже совсем темно, когда прямо по курсу я различил желтые проблески маяка на острове Гельголанд. Командиру подали какую-то бумагу. Он долго читал ее при свете индикаторной лампочки у приборов, потом шепотом посоветовался со своим старпомом и протянул бумагу мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
«...Шенгелия, Шеманский, Шелагуров...» Нет! Не опечатка, не однофамилец. Именно его фамилию, не отдавая себе отчета, я искал и боялся найти все эти дни. Я увидел его таким, как в первый раз, в коридоре Севастопольского училища. Его блестящие черные глаза и крутой чуб. Белоснежный в голубизну китель. Его темные руки. «Шелагуров А. Н., капитан-лейтенант. Черноморский флот». И нет в начале строчки отметки «умер»! А на корешке переплета надпись: «Нойенгамме». Как же добыть его оттуда? Как сдержаться, не показать своего интереса именно к этой фамилии, к одному из тысяч и тысяч хефтлингов, которого я должен спасти.
4
На следующий день мы снова поехали с косым Францем на допрос. В машине он спросил:
— Все-таки будешь стрелять по рюмкам?
— Буду.
— Конечно, — загоготал он, изгибая шею, чтобы заглянуть мне в глаза, — если не будешь, гордость Готфрида пострадает.
Я подумал: пытать человека электрическим током, с их точки зрения, вполне достойное занятие. А не выполнить идиотский пьяный договор — бесчестие.
— Только тебе придется долго ждать, — продолжал Косой, — Готфрид уедет через две недели, а когда вернется — неизвестно.
Мы приехали в отделение службы безопасности района Бюлау. Подследственных обвиняли в сборе военной информации. Рабочего с завода «Пентакон» допрашивали уже больше суток подряд. Следователь уступил место Косому. Я сел рядом.
Подследственный отрицал все: «Ничего не слышал ни о каких прицелах для танков, никому ничего не передавал». Он был уже настолько слаб, что взбадривающие уколы не помогали.
— Включайте ток! — приказал Косой.
Я шепнул ему:
— Погоди, меня тошнит от горелого мяса. В деле говорится, что подследственный передал пакет какому-то Пансимо, не подозревая, что он осведомитель гестапо. Где этот тип? Давай очную ставку, а то оптик подохнет, и мы вообще ничего не добьемся.
Ввели Пансимо. Чернявый красавчик уселся на стул против меня, подобрав маленькие ножки. Его масляный пробор блестел.
Оптика с «Пентакона» привели в чувство, и, когда этот человек, выдержавший всю программу пыток, увидел Пансимо, он понял, что его предали. Впервые на его глазах показались слезы.
Пансимо бойко перечислял фамилии и адреса, уже значившиеся в деле, добавляя новые детали.
— Это моя обязанность перед рейхом, герр следователь. Я надеюсь, человек, передавший мне чертежи, не выйдет отсюда?
Тихие, гладенькие фразы Пансимо сыпались, как блестящие шарики. А я думал о том, что послезавтра воскресенье. Бауэр должен привести своих детишек глядеться в кривые зеркала...
Пансимо сообщил, что оптики «Пентакона» связаны с рабочими завода пишущих машин «Эрика» и завода «Заксенверк». Солдат-стенограф записывал каждое слово провокатора. Но я и без стенограммы запомнил все, даже застенчивую улыбочку и скользящий взгляд этого тихого доносчика.
Вернулся я домой под утро, но Готфрида еще не было. Неужели уехал? А может быть, где-нибудь заночевал по пьянке?
В спальне я обнаружил новый белый костюм и панаму. Такие вещи не нужны в Германии в начале ноября. Осмотреть ящики и шкафы я не рискнул, тем более что такой опытный разведчик, как Динглингер, не стал бы хранить дома секретные документы. На столике у кровати лежала английская книжечка — вовсе не секретная — «Путеводитель по Тегерану с указанием достопримечательностей». Теперь не оставалось сомнений. Как же узнать, зачем он едет туда? Да еще в обществе Скорцени — этого знаменитого мастера убийств и диверсий? Не за коврами же, в самом деле! Передо мной открывается важнейший источник информации. Моя ли это заслуга? Отчасти. Удачное стечение обстоятельств и результат труда тех, кто готовил и направил меня. Но связи нет. Самое ужасное для разведчика — потерять связь. И все-таки я должен выжать из этой ситуации все, что возможно, даже если нет надежды на связь. Впрочем, есть единственная ниточка — Эрих. Придет ли он?
5
В воскресенье я не пошел смотреться в зеркала смеха. В этот день я был далеко от дрезденского парка Гроссер гартен. Накануне меня вызвал фон Ригер. Задание оказалось настолько срочным, что ни мне, ни косому Францу не удалось даже заехать домой. Прямо от шефа мы отправились на вокзал.
Курьерский поезд пересек всю Германию с востока на северо-запад: Лейпциг... Ганновер... Бремен... Ольденбург... В Вильгельмсхафене — с перрона — в машину. Косой пил в поезде коньяк. Теперь он приставал ко мне в пьяном раже:
— Это же твой родной город! Есть же тут веселые места?!
— Франц, ты сошел с ума! Девочки будут в Дрездене.
Пока машина мчалась по темному городу, я думал о коммерсанте по имени Хедвиг Ангстрем, который сейчас находится на борту шведского теплохода «Густав I», идущего из Канады рейсом Галифакс — Гётеборг. Там, в Гётеборге, мы должны встретить этого коммерсанта, доставить его через пролив Каттегат в Данию, а оттуда — на специальном самолете — в Берлин, прямехонько на Принц Альбрехтштрассе, в имперское управление безопасности. Только особо важные причины могли заставить Ангстрема предпринять опаснейшее путешествие через Атлантику, хотя бы и под флагом нейтральной страны. Я знал, что на «Густаве I» почти нет пассажиров. Рейс явно убыточный.
Проскочив под мостом, машина остановилась прямо на пирсе, у трапа эсминца. Матросы помогли Косому подняться на ют. Рыжебородый командир корабля встретил нас с иронической любезностью. Меня он явно принимал за переодетого эсэсовца.
— Не зацепитесь за трос, герр штурмфюрер! — Он вздернул свою бородку. — Мат! Проводите наших гостей в каюту.
— С вашего разрешения, у меня такое же звание, как у вас, герр корветен-капитан.
Не ожидая приглашения, я прошел по шкафуту, поднялся на ходовой мостик. Туман с дождем закрывал рейд, но я различил силуэты нескольких подводных лодок, отходивших от соседнего пирса. Через полчаса снялся со швартовых и наш эсминец. Матрос принес мне реглан. Командир больше не обращал на меня внимания.
Справа по борту остался остров Альте-Меллум. Потом прошли остров Вангероге — самый восточный из Фризских островов. Косого укачало. Он отлеживался в каюте, проклиная море и «болванов, которые разъезжают на шведских теплоходах».
Этот «болван», как я понимал, нужен позарез, если для его доставки предпринимается целая экспедиция. Кто он — швед или немец? Я знал только его позывной «Меркурий» и свой пароль «Морицбург».
Было уже совсем темно, когда прямо по курсу я различил желтые проблески маяка на острове Гельголанд. Командиру подали какую-то бумагу. Он долго читал ее при свете индикаторной лампочки у приборов, потом шепотом посоветовался со своим старпомом и протянул бумагу мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119