Колотится, дрожмя дрожит, зуб на зуб не уловит, во рту – зима.
«Пусти, Матрена! Я твой Иван».
А молодая высунулась в окно:
«Лжешь! Мой Иван дома, только что пир отпировали, поезжан-гостей спать по домам наладили и сами полегли – поди, шалой…»
– Сказывают, твово целовальника атаман Разин к сундуку с пропойной казной на луду приторочил? Эй, ярыга!
– Я не ведаю того… «Побежал, братие, глупой к попу. Стучит в окно:
«Батюшко! У меня дома неладно: батько, матка глухие, древние, а молодуха в дом не пущает. Ты венчал!»
«Што те надобно?»
«Уговори бабу – пущай домой пустит».
«Не мое то дело, свет!»
«Как же не твое? Ты поп, всех учишь…»
«Давай пойдем коли – усовещу!»
А поп-то знал, что девка путаная, да денег ему дали, он и скрыл худое – венчал… Поп надел шубу да шапку кунью – студено в ночь стало. Пришли. Стучал, колотился поп. И почала их та молодуха ругать:
«Ах вы, мать вашу! Неладные, чего, куда лезете?»
Покудова полоумный к попу бежал, она скот застала и еще крепче ворота приперла…»
– Сказывают – эй, ярыга! – и тебя пытали казаки-т каленым железом?
– Кабы пытали, так и к вам не пришел – вишь, сижу, вино пью… «Муж мой Иван дома, сам же ты, долговолосой, венчал, а тут гольца привел, навязываешь в дом пустить – пойду ужо воеводе жалобиться!»
Спугался поп, зрит и теперь лишь углядел, что парень в одной рубахе: «Впрямь, тут неладно». Пошел поп прочь, малоумной не отстает, ловит попа за шубу. Поп бежать. Иван не отстает. В шубе жар сдолил попа – кинул шубу и шапку, наддал по холоду. Иван подобрал шубу, оделся, а за попом бежит. Но поп утонил, забежал домой, двери замкнул, и остался малоумной на улице.
Слезно стало Ивану и хоть зябнуть не зяб, да к жене охота… Выл, выл по-волчьи, вспомнил: «А дай пойду к бабке!»
Жила-была та бабка старая недалеко, слыла колдуньей, но обиженных из беды вызволяла и за то судейских и иных посулов не брала. Прибрел малоумной к ей – плачет, а она ему: «Ляжь спать – дело твое в утре!»
Лег и заснул Иван»…
– Эй, ярыга, ужли не видал? С луды, сказывают, струги сволокли, закропали, да на теи струги с анбаров всю муку стащили судовые казаки.
– Гляньте сами, робята! Я не ведаю.
– Ну-ка, уйди на Волгу, воевода так выпарит, что из спины палочье сколь вымать придетца!
– Оттого нам не сказывает, что к воеводе тайно налажен.
– У кого ноги, глаза да уши, время пришло тем! Воевод не боятся они…
– Вишь, что сказал! Знать, не к воеводе сшел.
Холопы пошептались, потом один, крепкий парень, придвинулся к ярыге.
– Ты не бойсь! Меж нас языков до воеводы нет… Мы все глядим, ищем льготы, чтоб боя нам меньше, и в казаки уйдем – голов на дело не жаль…
– То ладно! Потом увидите, что к вам пришел. Не доводчик я на вас воеводе…
– А ну вирай коли до конца сказку…
– «Утром старая сказала Ивану:
«Вот те плат! Приди домой, бабе слова не говори, на глаза ей не кажись – тайно чтоб. Залезь под кровать. И как твоя жена с любым своим лягут, а ты на плате узел завяжи. Сам узнаешь, что делать с ними, да попа сдуй – он знал, кого венчал и за что с худой девки деньги принял».
Так и сошлось, братие: ночь накатила, залез Иван под кровать, а молодуха с миляшом на кровать, и завязал малоумной на плате узел первой… Слышит, завозились на кровати, баба ругается, гонит миляша от себя, а ему от ее оторваться не можно… Утро пришло, а бабин миляш, как был, чего людям казать нельзя, с бабой ночью, так и остался… Баба воет – и туда и сюда повернется, а мужик к ей как прирос… Надо уж скот назрить – поить, доить коров, лошади ржут, стаи ломают, а баба с мужиком мается, хоть на деревню в эком виде катись аль к воде. Пришел старик отец, мать старуха, крестятся, плюются – глядят: сноха приросла к чужому мужику. Старуха их ухватом – не помогат!
Послали за попом: «Пущай и крест несет – неладное в дому!»
Суседи попа привели.
Поп молитву чел – не помогат, дьякон кадил – не помогат, все пели молитвы, а дьячок подпевал – нет, все ништо! Иван под кроватью ну узлы на плате вязать. Завязал узел, попа кинуло на мужика и бабу, даже крест уронил, и прилип поп. От иного узла на плате дьякон прилип, и дьячок прилип. Тогда малоумной из-под кровати вылез, дубину сыскал:
Ра-а-аз дьячка! Развязал узел – отпустил. Ра-а-аз, два, дьякона! Узел развязал – спустил. Попу дубин десять дал, спустил. А миленька на бабе уби-и…»
В избу вбежали две девушки:
– Настаха! Сколь ищем, воеводча велит к ей идти…
– Вот наше житье, – сказал кто-то, – уж ежели воеводча девок послала за какой да иных звать велит, то быть девке стеганой.
– Помни, Настя! Я тебя от боя воеводчина выручу, – крикнул ярыга.
Девка вздрогнула, коротко вскинула глаза на сказочника и, потупясь, пошла в горницу воеводы.
11
– А ну, снимай сарафан! – Воеводша подошла к Насте, сорвала с ее волос повязку, кинула на пол. – Будешь помнить, как ладом боярину пугвицы пришивать…
Девица, раздеваясь, начала плакать.
– Плачь не плачь, псица, а задом кверху ляжь!
Настя разделась до рубахи, села.
– Не чинись, стерва, ляжь! – приказал воевода.
Девка легла животом на скамью, подсунула голые руки к лицу, вытянулась.
– Что спать улеглась!
Воевода велел заворотить девке рубаху. Воеводша отстегнула шелковые нарукавники, в жирные руки забрала крепко пук розог.
– Стой ужо, боярыня, зажгу свет!
Воевода высек огня на трут, раздул тонкую лучинку, зажег одну свечу, другую, третью.
– Буде, хозяин! Не трать свет.
– Свет земской: мало свечей – старосту по роже: соберет…
Грузная воеводша, сжимая розги, ожила, шагнула, расставив ноги, уперлась и ударила: раз!
– Чтите бои, девки!
– Чтем, боярыня!
– Вот тебе, стерво! Вот! Сколько боев, хозяин?
– Двадцать за мой срам не много.
Воевода продолжал зажигать свечи.
– Сколько?
– Девки-и!..
– Чтем мы: тринадцать, четырнадцать…
– Мало ерепенится… Должно, не садко у тя идет, Дарья?
– Уж куды садче – глянь коли.
– Дай сам я – знакомо дело!
Воевода взял у девки новый пук розог, мотнул в руке, крякнул и, ударив, дернул на себя.
– А-ай! О-о-о! – завыла битая.
– Ну, Петрович, ты садче бьешь!
– Нет, еще не… вот! а вот!
Воевода хлестал и дергал при каждом ударе.
– Идет садко, зад у стервы тугой.
К двадцати ударам девка не кричала. Воевода приказал вынести ее на двор, полить водой. Он поправил сдвинутые рукава кафтана, задул свечи и, подойдя, крепко за жирную талию обнял воеводшу.
– Да што ты, хозяин, щипешься?
– Дородна ты!.. Щупом чую, как из тебя сок идет.
– Какую бог дал.
– Дать-то он дал, а покормиться не лишне, проголодался я, – собери-ка вели ужинать.
– Ой, и то! Я тоже покушаю.
– Дела в приказной к полуночи кончу без палача с дьяками…
Из холопьей избы в окна и прикрытую из сеней дверь глядели холопи: девки на дворе отливали битую. Ярыга сказал:
– Вот, братие!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
«Пусти, Матрена! Я твой Иван».
А молодая высунулась в окно:
«Лжешь! Мой Иван дома, только что пир отпировали, поезжан-гостей спать по домам наладили и сами полегли – поди, шалой…»
– Сказывают, твово целовальника атаман Разин к сундуку с пропойной казной на луду приторочил? Эй, ярыга!
– Я не ведаю того… «Побежал, братие, глупой к попу. Стучит в окно:
«Батюшко! У меня дома неладно: батько, матка глухие, древние, а молодуха в дом не пущает. Ты венчал!»
«Што те надобно?»
«Уговори бабу – пущай домой пустит».
«Не мое то дело, свет!»
«Как же не твое? Ты поп, всех учишь…»
«Давай пойдем коли – усовещу!»
А поп-то знал, что девка путаная, да денег ему дали, он и скрыл худое – венчал… Поп надел шубу да шапку кунью – студено в ночь стало. Пришли. Стучал, колотился поп. И почала их та молодуха ругать:
«Ах вы, мать вашу! Неладные, чего, куда лезете?»
Покудова полоумный к попу бежал, она скот застала и еще крепче ворота приперла…»
– Сказывают – эй, ярыга! – и тебя пытали казаки-т каленым железом?
– Кабы пытали, так и к вам не пришел – вишь, сижу, вино пью… «Муж мой Иван дома, сам же ты, долговолосой, венчал, а тут гольца привел, навязываешь в дом пустить – пойду ужо воеводе жалобиться!»
Спугался поп, зрит и теперь лишь углядел, что парень в одной рубахе: «Впрямь, тут неладно». Пошел поп прочь, малоумной не отстает, ловит попа за шубу. Поп бежать. Иван не отстает. В шубе жар сдолил попа – кинул шубу и шапку, наддал по холоду. Иван подобрал шубу, оделся, а за попом бежит. Но поп утонил, забежал домой, двери замкнул, и остался малоумной на улице.
Слезно стало Ивану и хоть зябнуть не зяб, да к жене охота… Выл, выл по-волчьи, вспомнил: «А дай пойду к бабке!»
Жила-была та бабка старая недалеко, слыла колдуньей, но обиженных из беды вызволяла и за то судейских и иных посулов не брала. Прибрел малоумной к ей – плачет, а она ему: «Ляжь спать – дело твое в утре!»
Лег и заснул Иван»…
– Эй, ярыга, ужли не видал? С луды, сказывают, струги сволокли, закропали, да на теи струги с анбаров всю муку стащили судовые казаки.
– Гляньте сами, робята! Я не ведаю.
– Ну-ка, уйди на Волгу, воевода так выпарит, что из спины палочье сколь вымать придетца!
– Оттого нам не сказывает, что к воеводе тайно налажен.
– У кого ноги, глаза да уши, время пришло тем! Воевод не боятся они…
– Вишь, что сказал! Знать, не к воеводе сшел.
Холопы пошептались, потом один, крепкий парень, придвинулся к ярыге.
– Ты не бойсь! Меж нас языков до воеводы нет… Мы все глядим, ищем льготы, чтоб боя нам меньше, и в казаки уйдем – голов на дело не жаль…
– То ладно! Потом увидите, что к вам пришел. Не доводчик я на вас воеводе…
– А ну вирай коли до конца сказку…
– «Утром старая сказала Ивану:
«Вот те плат! Приди домой, бабе слова не говори, на глаза ей не кажись – тайно чтоб. Залезь под кровать. И как твоя жена с любым своим лягут, а ты на плате узел завяжи. Сам узнаешь, что делать с ними, да попа сдуй – он знал, кого венчал и за что с худой девки деньги принял».
Так и сошлось, братие: ночь накатила, залез Иван под кровать, а молодуха с миляшом на кровать, и завязал малоумной на плате узел первой… Слышит, завозились на кровати, баба ругается, гонит миляша от себя, а ему от ее оторваться не можно… Утро пришло, а бабин миляш, как был, чего людям казать нельзя, с бабой ночью, так и остался… Баба воет – и туда и сюда повернется, а мужик к ей как прирос… Надо уж скот назрить – поить, доить коров, лошади ржут, стаи ломают, а баба с мужиком мается, хоть на деревню в эком виде катись аль к воде. Пришел старик отец, мать старуха, крестятся, плюются – глядят: сноха приросла к чужому мужику. Старуха их ухватом – не помогат!
Послали за попом: «Пущай и крест несет – неладное в дому!»
Суседи попа привели.
Поп молитву чел – не помогат, дьякон кадил – не помогат, все пели молитвы, а дьячок подпевал – нет, все ништо! Иван под кроватью ну узлы на плате вязать. Завязал узел, попа кинуло на мужика и бабу, даже крест уронил, и прилип поп. От иного узла на плате дьякон прилип, и дьячок прилип. Тогда малоумной из-под кровати вылез, дубину сыскал:
Ра-а-аз дьячка! Развязал узел – отпустил. Ра-а-аз, два, дьякона! Узел развязал – спустил. Попу дубин десять дал, спустил. А миленька на бабе уби-и…»
В избу вбежали две девушки:
– Настаха! Сколь ищем, воеводча велит к ей идти…
– Вот наше житье, – сказал кто-то, – уж ежели воеводча девок послала за какой да иных звать велит, то быть девке стеганой.
– Помни, Настя! Я тебя от боя воеводчина выручу, – крикнул ярыга.
Девка вздрогнула, коротко вскинула глаза на сказочника и, потупясь, пошла в горницу воеводы.
11
– А ну, снимай сарафан! – Воеводша подошла к Насте, сорвала с ее волос повязку, кинула на пол. – Будешь помнить, как ладом боярину пугвицы пришивать…
Девица, раздеваясь, начала плакать.
– Плачь не плачь, псица, а задом кверху ляжь!
Настя разделась до рубахи, села.
– Не чинись, стерва, ляжь! – приказал воевода.
Девка легла животом на скамью, подсунула голые руки к лицу, вытянулась.
– Что спать улеглась!
Воевода велел заворотить девке рубаху. Воеводша отстегнула шелковые нарукавники, в жирные руки забрала крепко пук розог.
– Стой ужо, боярыня, зажгу свет!
Воевода высек огня на трут, раздул тонкую лучинку, зажег одну свечу, другую, третью.
– Буде, хозяин! Не трать свет.
– Свет земской: мало свечей – старосту по роже: соберет…
Грузная воеводша, сжимая розги, ожила, шагнула, расставив ноги, уперлась и ударила: раз!
– Чтите бои, девки!
– Чтем, боярыня!
– Вот тебе, стерво! Вот! Сколько боев, хозяин?
– Двадцать за мой срам не много.
Воевода продолжал зажигать свечи.
– Сколько?
– Девки-и!..
– Чтем мы: тринадцать, четырнадцать…
– Мало ерепенится… Должно, не садко у тя идет, Дарья?
– Уж куды садче – глянь коли.
– Дай сам я – знакомо дело!
Воевода взял у девки новый пук розог, мотнул в руке, крякнул и, ударив, дернул на себя.
– А-ай! О-о-о! – завыла битая.
– Ну, Петрович, ты садче бьешь!
– Нет, еще не… вот! а вот!
Воевода хлестал и дергал при каждом ударе.
– Идет садко, зад у стервы тугой.
К двадцати ударам девка не кричала. Воевода приказал вынести ее на двор, полить водой. Он поправил сдвинутые рукава кафтана, задул свечи и, подойдя, крепко за жирную талию обнял воеводшу.
– Да што ты, хозяин, щипешься?
– Дородна ты!.. Щупом чую, как из тебя сок идет.
– Какую бог дал.
– Дать-то он дал, а покормиться не лишне, проголодался я, – собери-ка вели ужинать.
– Ой, и то! Я тоже покушаю.
– Дела в приказной к полуночи кончу без палача с дьяками…
Из холопьей избы в окна и прикрытую из сеней дверь глядели холопи: девки на дворе отливали битую. Ярыга сказал:
– Вот, братие!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155