Ха-ха-ха! А вот поведу рукой да гикну, подымется голутьба – посадят тебя в воду!
Дремлет и видит атаман: пришли на пир матерые казаки, вооруженные: Осип Калуженин, Михаил Самаренин-старый, хитрый, рыжеватый Логин Семенов. Принесли, гремя саблями, кандалы.
– Добро, атаманы-молодцы! А ну, будем ковать хрестника! – кричит Корней, трясет седой головой с белой косичкой, прыгает в ухе хитрого старика серебряная серьга с изумрудом. – Гей, коваля сюда!
Атаман улыбнулся во сне, нахмурил черные брови и вскинул глаза. В шатре перед ним стоит его помощник, есаул Степан Наумов:
– Батько, воевода с войском за Свиягой.
– Дуже гарно, хлопец! Сон я зрел занятной – будто на Дону… будто б на Дону Корней-хрестной кричит, велит меня в железа ковать.
– Тому не бывать, батько! А чуешь, сказываю: воевода к Свияге движется, и рать его устроена.
– Лень мне, Степан! Неохота великая, не мой нынче черед – твой, веди порядок у наших, прикажи готовиться завтра к бою… Воевода сколь верст от нас?
– В трех альбо в четырех.
– Стоит ли, движется к переправе?
– Стоит, не идет к реке.
– Добро! В ночь переправу не затеет, а ночь скоро – к ночному бою мы с него охоту скинули… Вот! Надень мою шапку, кафтан черный, коня бери моего и гони народ – чувашей, мордву, пущай перед Свиягой роют вал во весь город. В валу – проломы для выхода боевого народу, прогалки; у прогалок – рогатки из рогатин и вил железных на жердях, чтоб когда свои идут ли, едут, – рогатки на сторону! Чужие – тогда рогатки вдвинуть, занять им прогалки. Сколь у нас пушек?
– Пушек мало. Каменные от многого огня полопались, деревянные, к бонбам кои, погорели на осаде под рубленым городом от их приметов, у железных и медных вполу всего чета измялись от гару запалы…
– Чего ж глядел, Наумыч, не чинил?
– Оружейников нет, а слободские кузнецы худо справляют… И еще мекал: воеводе не справиться на обрат в месяц.
– Так вот, Степан! За твою поруху наши с тобой головы, гляди, пойдут! Я не о своей пекусь… Моя голова на то дана – твою жалею! Без пушек полбоя утеряли – не меряясь силой.
Атаман задумался, есаул стоял потупясь, потом сказал:
– Мыслил я, батько, выжечь бояр из кремля и в верхний город народ затворить – тогда мы ба сладили без пушек. В городе рубленом пушки есть и справ боевой…
Разин взмахнул рукой, кинул чашу. Татарчонок поймал брошенное, налил вина, ждал зова.
– А ну, сатана царева, будем мы с тобой биться саблями, не станет сабель, так кулаками и брюхом давить! Дадим же память воеводам… Ты, Степанко, в день покудова выкинь вал повыше, копай ров во весь город от Свияги, рвы рой глубже, а вверху вала колья крепкие. В ночь с Волги в Свиягу переволоки струги, те, что легше. На стругах переправим пеших в битву, конные переплывут, а татары и калмыки не сядут в струги – они завсегда плавью. Лазаря бери в подмогу. Знай, коли же ставить придется и самому держать ратной строй: татар ставь справа боя, калмыков – слева, в середку казаков. Казаков не густо ставь, чтоб меж двумя конными был пеший с копьем и карабином от вражьих конных. Калмыки – болваномолы, татары – мухаммедовой веры, а завсе меж ими спор, потому делить их надо – или свара в бою, тогда кинь дело! Они же дики да своевольны. Еще: кто из упрямых мужиков, горожан ли, чуваши, вал взводить не пойдет, того секи, саблю вон и секи! Иножды скотина моста боится и тут же брюхом на кол лезет – ту скотину крепко бьют! Секи.
– Не пей, батько! Познали наши, что монахи отравное зелье в вино мечут… На моих глазах много мужиков и черемисы меж себя порубились спьяну. Сон брал на работе: свалится человек и спит – не добудиться.
– То оговор на чернцов, Степан! Вино их пью сколь, а цел. Воевода к переправе не придет, бой завтра – седни пью!
Есаул, одетый Разиным, поднял народ. Все шли и работали без отговорок, усердно. Перед Синбирском ночью с запада, в подгорье зачернел высокий вал с узкими проходами, в проходах рогатки из вил и рогатин. На Свияге с синбирского берега колыхались пятьдесят малых стругов и десять больших, изготовленные для переправы войска. Воевода к реке не двинулся, стоял, как прежде.
7
С рассветом в тумане от мелкого дождя Разин высадил свои войска за Свиягой.
Раздался его громовой голос:
– Гей, браты! Помни всяк, что идет за волю… Сомнут нас бояра, и будет снова всем рабство, кнут и правеж!
Грянула тысяча голосов!
– Не сдадим, батько!..
– Татары! Бейтесь, не жалея себя. Ваших мурз, когда побьем бояр, не будут имать аманатами. Ясак закинут брать – будете вольные и молиться зачнете по-своему, без помехи!
Татарам крикнул Разин на их языке. Калмыкам тоже закричал по-калмыцки:
– Вы, тайши и рядовые калмыки! Схапите свою вольную степь и волю отцов, дедов – бейтесь за волю, не жалея себя, бейтесь за жон, детей и улусы!..
Стена войска воеводы стояла не двигаясь. Ударили в литавры, и разинцы кинулись на царское войско.
Послышался голос воеводы:
– Палена мышь! Середние, раздайсь!
– Гей, раздвиньсь мои – калмыки влево, татара двинь своих вправо-о!..
Те и другие по команде раздались вширь. Бухнули воеводские пушки, но мало кого задели ядра; зашумела, забулькала вода в Свияге от царских ядер.
– Ломи в притин, браты!
Битва перешла в рукопашную. Разин среди своих появлялся везде – добрый Лазункин конь носил его, краснела шапка атамана тут и там, перевитая нитками крупного жемчуга. Лазарь Тимофеев, Степан Наумов командовали казакам, рубились, не жалея себя. По убитым лошадям, воинам шли новые с той и другой стороны: одни – исполненные ненависти, другие – давшие клятву служить царю. Стрелы татар и калмыков засыпали саранчой вражьи головы. Рейтары, пораженные в лицо, носились по полю мертвые на обезумевших конях, утыканных стрелами. Лежали со сбитыми черепами косоглазые воины в овчинах, зажав в руках сабли. Мокрый туман поля все больше начинал пахнуть кровью. Ветер дышал по лицам людей свежим навозом развороченных конских животов. Воронье, не боясь боя, привыкшее, слеталось с граем черными облаками. Гремели со стороны воеводы пушки, срывая головы казаков, калеча коней. Редко били пушки атамана, – их было четыре, – гул их терялся в стуке, лязге сабель по доспехам рейтар и драгун. С той и другой стороны кружились знамена, били барабаны, литавры. Знамена падали на уплотненную кровавую землю, ставшую липкой от боя, вновь поднимались древки знамен, снова падали и опять плыли над головами, бороздя бойцов по лицам…
День в бою прошел до полудня. Вспыхнуло где-то в сером тусклое солнце. Подались враги в поле от Свияги и как бы приостановились, но гикнули визгливо татары, кидаясь на драгун, калмыки засверкали кривыми саблями на рейтар – застучало железо колонтарей. Иные казаки, кинув убитых лошадей, обок со стрельцами рубились саблей, а где тесно – хватали врагов за горло, падали под копыта лошадей и, подымаясь, снова схватывались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Дремлет и видит атаман: пришли на пир матерые казаки, вооруженные: Осип Калуженин, Михаил Самаренин-старый, хитрый, рыжеватый Логин Семенов. Принесли, гремя саблями, кандалы.
– Добро, атаманы-молодцы! А ну, будем ковать хрестника! – кричит Корней, трясет седой головой с белой косичкой, прыгает в ухе хитрого старика серебряная серьга с изумрудом. – Гей, коваля сюда!
Атаман улыбнулся во сне, нахмурил черные брови и вскинул глаза. В шатре перед ним стоит его помощник, есаул Степан Наумов:
– Батько, воевода с войском за Свиягой.
– Дуже гарно, хлопец! Сон я зрел занятной – будто на Дону… будто б на Дону Корней-хрестной кричит, велит меня в железа ковать.
– Тому не бывать, батько! А чуешь, сказываю: воевода к Свияге движется, и рать его устроена.
– Лень мне, Степан! Неохота великая, не мой нынче черед – твой, веди порядок у наших, прикажи готовиться завтра к бою… Воевода сколь верст от нас?
– В трех альбо в четырех.
– Стоит ли, движется к переправе?
– Стоит, не идет к реке.
– Добро! В ночь переправу не затеет, а ночь скоро – к ночному бою мы с него охоту скинули… Вот! Надень мою шапку, кафтан черный, коня бери моего и гони народ – чувашей, мордву, пущай перед Свиягой роют вал во весь город. В валу – проломы для выхода боевого народу, прогалки; у прогалок – рогатки из рогатин и вил железных на жердях, чтоб когда свои идут ли, едут, – рогатки на сторону! Чужие – тогда рогатки вдвинуть, занять им прогалки. Сколь у нас пушек?
– Пушек мало. Каменные от многого огня полопались, деревянные, к бонбам кои, погорели на осаде под рубленым городом от их приметов, у железных и медных вполу всего чета измялись от гару запалы…
– Чего ж глядел, Наумыч, не чинил?
– Оружейников нет, а слободские кузнецы худо справляют… И еще мекал: воеводе не справиться на обрат в месяц.
– Так вот, Степан! За твою поруху наши с тобой головы, гляди, пойдут! Я не о своей пекусь… Моя голова на то дана – твою жалею! Без пушек полбоя утеряли – не меряясь силой.
Атаман задумался, есаул стоял потупясь, потом сказал:
– Мыслил я, батько, выжечь бояр из кремля и в верхний город народ затворить – тогда мы ба сладили без пушек. В городе рубленом пушки есть и справ боевой…
Разин взмахнул рукой, кинул чашу. Татарчонок поймал брошенное, налил вина, ждал зова.
– А ну, сатана царева, будем мы с тобой биться саблями, не станет сабель, так кулаками и брюхом давить! Дадим же память воеводам… Ты, Степанко, в день покудова выкинь вал повыше, копай ров во весь город от Свияги, рвы рой глубже, а вверху вала колья крепкие. В ночь с Волги в Свиягу переволоки струги, те, что легше. На стругах переправим пеших в битву, конные переплывут, а татары и калмыки не сядут в струги – они завсегда плавью. Лазаря бери в подмогу. Знай, коли же ставить придется и самому держать ратной строй: татар ставь справа боя, калмыков – слева, в середку казаков. Казаков не густо ставь, чтоб меж двумя конными был пеший с копьем и карабином от вражьих конных. Калмыки – болваномолы, татары – мухаммедовой веры, а завсе меж ими спор, потому делить их надо – или свара в бою, тогда кинь дело! Они же дики да своевольны. Еще: кто из упрямых мужиков, горожан ли, чуваши, вал взводить не пойдет, того секи, саблю вон и секи! Иножды скотина моста боится и тут же брюхом на кол лезет – ту скотину крепко бьют! Секи.
– Не пей, батько! Познали наши, что монахи отравное зелье в вино мечут… На моих глазах много мужиков и черемисы меж себя порубились спьяну. Сон брал на работе: свалится человек и спит – не добудиться.
– То оговор на чернцов, Степан! Вино их пью сколь, а цел. Воевода к переправе не придет, бой завтра – седни пью!
Есаул, одетый Разиным, поднял народ. Все шли и работали без отговорок, усердно. Перед Синбирском ночью с запада, в подгорье зачернел высокий вал с узкими проходами, в проходах рогатки из вил и рогатин. На Свияге с синбирского берега колыхались пятьдесят малых стругов и десять больших, изготовленные для переправы войска. Воевода к реке не двинулся, стоял, как прежде.
7
С рассветом в тумане от мелкого дождя Разин высадил свои войска за Свиягой.
Раздался его громовой голос:
– Гей, браты! Помни всяк, что идет за волю… Сомнут нас бояра, и будет снова всем рабство, кнут и правеж!
Грянула тысяча голосов!
– Не сдадим, батько!..
– Татары! Бейтесь, не жалея себя. Ваших мурз, когда побьем бояр, не будут имать аманатами. Ясак закинут брать – будете вольные и молиться зачнете по-своему, без помехи!
Татарам крикнул Разин на их языке. Калмыкам тоже закричал по-калмыцки:
– Вы, тайши и рядовые калмыки! Схапите свою вольную степь и волю отцов, дедов – бейтесь за волю, не жалея себя, бейтесь за жон, детей и улусы!..
Стена войска воеводы стояла не двигаясь. Ударили в литавры, и разинцы кинулись на царское войско.
Послышался голос воеводы:
– Палена мышь! Середние, раздайсь!
– Гей, раздвиньсь мои – калмыки влево, татара двинь своих вправо-о!..
Те и другие по команде раздались вширь. Бухнули воеводские пушки, но мало кого задели ядра; зашумела, забулькала вода в Свияге от царских ядер.
– Ломи в притин, браты!
Битва перешла в рукопашную. Разин среди своих появлялся везде – добрый Лазункин конь носил его, краснела шапка атамана тут и там, перевитая нитками крупного жемчуга. Лазарь Тимофеев, Степан Наумов командовали казакам, рубились, не жалея себя. По убитым лошадям, воинам шли новые с той и другой стороны: одни – исполненные ненависти, другие – давшие клятву служить царю. Стрелы татар и калмыков засыпали саранчой вражьи головы. Рейтары, пораженные в лицо, носились по полю мертвые на обезумевших конях, утыканных стрелами. Лежали со сбитыми черепами косоглазые воины в овчинах, зажав в руках сабли. Мокрый туман поля все больше начинал пахнуть кровью. Ветер дышал по лицам людей свежим навозом развороченных конских животов. Воронье, не боясь боя, привыкшее, слеталось с граем черными облаками. Гремели со стороны воеводы пушки, срывая головы казаков, калеча коней. Редко били пушки атамана, – их было четыре, – гул их терялся в стуке, лязге сабель по доспехам рейтар и драгун. С той и другой стороны кружились знамена, били барабаны, литавры. Знамена падали на уплотненную кровавую землю, ставшую липкой от боя, вновь поднимались древки знамен, снова падали и опять плыли над головами, бороздя бойцов по лицам…
День в бою прошел до полудня. Вспыхнуло где-то в сером тусклое солнце. Подались враги в поле от Свияги и как бы приостановились, но гикнули визгливо татары, кидаясь на драгун, калмыки засверкали кривыми саблями на рейтар – застучало железо колонтарей. Иные казаки, кинув убитых лошадей, обок со стрельцами рубились саблей, а где тесно – хватали врагов за горло, падали под копыта лошадей и, подымаясь, снова схватывались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155