Хмельной монах, длинный и черный, мотаясь над огнем, топырил красные, отекшие пальцы рук.
– Бать! Подбери рясу – погоришь!
– Не убоюсь, братие, огню земного, страшусь огню небесного!
– Вон ты што-о! Мы – так боле земного огню пасемся.
– Великие чудесы изыдут в сии годы, братие!
– Познал небесно, как тебе земного не видать. Лги нам о чем знаешь!
– Глум твой, человеке, празден есть! Зримо мне, о познании моем вам несть заботы.
– Жаждем чуть тебя!
– Чуем!
– Не лжу реку вам, братие, истину, зримую мной не единожды. А истина сия вот – шед по нужде монастырской, узрел.
– Что узрел-то?
– В слободах, кои ближни граду сему, в древлех временах сказуемому Астра-хан погаными…
– Поганые нынь сошли, аль не углядел? Все надолбы своего ямгурчея на переправу изломили!
– И как они, браты, вязью, без топора, переправу сладили?
– К хвосту коня хвост камышиной, да сам как черт плавает…
– Ну, мост! Как лишь из видов сошли; Волга ту переправу в Хвалын снесла!
– Волга – она не стоит, да и стоять не даст на месте!
– Весь черной камыш коло Астрахани посекли на переправу, а мост в две доски с жердиной…
– Чудеси! Весь скот перевели по этакой сходне?..
– Ихние скоты – не наши, обучены к ходу по единой жордке; коль надо, море перейдут!
– Черной-то камыш матерой и леккой!
– Да буде вам! Дайте чернцу сказать!
– И то, сказывай, отец!
– И реку аз о знамении: по дорогам, путям, дворам и селам, братие, по захождении солнца дивное зрели людие многи – затмение истекало…
– Ты, отец, хмелен, так игумна страшишься, не идешь в монастырь!
– Я те вот! Не мешай чернцу.
– От того солнечного западу в тьме является аки звезда великая, и катится та звезда по небу, будто молния, и в тую меру – двоятся небеса, и тянется тогда по разодранному небу, яко змий: голова в огне и хобот. А выказавшись, стоит с получасье, и свет оттого не изречен словесы, и в том свете выспрь в темя человеку зрак: глава, очи, руце и нози разгнуты, и весь тот зрак огнян, яко человек… Годя получасье, небеса затворяются, будто запона сдвинута, и тогда от того знамения на пути, дворы и воды падет мелкий огнь, и тако не един день исходит, братие!
– Молви, что твое видение, чаешь, возвестит?
– Сие не изречение ту, где мног люд!
– Говорили всякое – доводчиков нет!
– Служилой люд зрю, стрельцов!
– Сказывай! Кто налогу тебе сделает, в кирпич закидаем!
– Ох, боюсь тюрьмы каменной монастырской – хладна она!
– Мы за тебя, весь народ!
– Скудным умом мню, братие: придет альбо пришел уже на грады и веси человек огненной, и быти оттого крови многой, ох, многой!
– Ты, отец, единожды узрел то знамение?
– Двожды удостоен аз, грешный! Двожды зрел его…
Кто-то говорит тихо и робко:
– Сказывают, что в соборе астраханском у пречистой негасимая лампада сгасла?
– Сказывают! То истинно, оттого что в сии времена у многих вера сгаснет…
– К тому ведут народ грабежом-побором воеводы!
– А еще быдто за престолом возжигаются сами три свечи, их задуют – они же снова горят!
– Сказали то быдто преосвященному Иосифу-митрополиту, он заплакал и рек: «Многи беды грядут на град сей!»
– Прошел, сказывают, кою ночь человек великий ростом и прямо в кремль сквозь Воскресенские, да там, как свеча, сгорел, и к тому гласит – сгореть кремлю.
На башне прозвонил часовой колокол десять раз.
– Вот те к свету ближе много!
– Помогай, Тришка! Еще два десятка примажем – и спать…
Костер меркнул, никто больше не подживлял огня.
В сумраке густом и черном кто-то черный сказал громко:
– Не дайте головням зачахнуть – с головнями путь справим до дому!
16
В малой столовой горнице воеводской палаты среди горок с серебром, чинно уставленных по стенам, при слабом свете двух свечей и иконостаса в углу, мутно светившего пятнами лампадок, за столом сидел подьячий Алексеев в киндяшном сером кафтане, разбирал бумаги и беззвучно бормотал что-то под нос. Потом насторожился, поправил ремешок на лбу, подвинулся к концу скамьи, крытой ковром; из дальних горниц княжеского дома шлепали чедыги воеводы. В шелковом синем халате поверх шелковой рубахи, в красных сапогах вошел воевода. Подьячий встал со скамьи, поклонился поясно.
– Сиди, Петр! Не до поклонов нынче.
Подьячий сел, сел и воевода на другую скамью за столом, против своего секретаря.
– Еще, Петр, кое-какие бумаги разберем и буде – сон меня долит. Вот уж сколько ночей не спал – маялся, на коне сидя. В глазах туман; бахмата – и того замаял.
– Мочно ба, князинька, опочинути от трудов… Завтре б справили все делы?
– Не успокоюсь, сон некрепок буде. Хочу знать, подобрался ли ты к воровскому стану… Что замышляют казаки и сам ли Разин тута иль иной кто?
– Покудова, ась, князинька, в стану тихо – едино, что стрельцы с усть-моря бражничают с казаками, да кои горожане и городные стрельцы ходют к ним…
– Каки стрельцы? Какие имянно горожане, и о чем совет их?
– В лицо не опознал… Из городных стрельцов как бы те Чикмаз да Красулин быдто. Угляжу и доведу без облыганья. Ямгурчеев городок татара кинули – я уж доводил то – и дальние улусы кинули ж. И куды пошли – сгинут в пути без корму!
– Печаль велика – татарва поганая, да сгинь она!
– Ясак платили, ась, князинька, государеву казну множили.
– Теперь нам не до ясака, да и не сгинут, едино что друг друга побьют… В степи тепло, есть луга середь песков, татарам искони те луга знаемы – весь их скот прокормить мочно… Ведомо, не без запаса пошли, кое охотой проживут… Зимой им опас больший – от воинского многолюдья. Киргизов боятся. Застынут реки, грабеж видимой, всяк к юртам полезет, а нынче, вишь, время – ночь не спим за стенами каменными. Слухи множатся, горят поместя, чернь режет бояр… Ох, отрыгнула мать сыра земля на Дону дива окаянного, ой, Петр! Чую я: много боярских голов с плеч повалится. Нам с тобой, гляди, тоже беда!
– Крепок, ась, город стенами и людьми…
Тусклые глаза воеводы на подьячего засветились строго:
– Ты меня не тешь, Петр! Кому иному – тебе же ведомо, какая сила копится на боярство.
– Ведомо, ась, князинька, и не чаю, что будет!
– Молиться усердно надо господу богу, може, он грозу отведет от Астрахани.
– Молиться завсегда надо, ась, князинька. Может, минует нас погром.
– Слух есть, а правильный ли, что Черной Яр да Царицын воры взяли?
– Чул и то, ась!
– Кого лучше в наведчики того слуху послать?
– Едино все – уловят, князинька! Везде засеки, да дозоры кругом казацки.
– Ну, и вот – беда! Сказывают, волки откель взялись, век их не бывало!
– Чул и то…
– Воронья горазд много припорхнуло. Эта птица впусте не летит – беда множится, парень!
– Оно и впрямь, воронья стало несусветно.
– Ты завтра же вели ко мне идти Тарлыкову Данилке. Ловок и смел голова, надо его наладить в Москву к государю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155