они на полной скорости мчались мимо каменной стены больницы Сантьяго, и машина, с громким скрипом тормозов, остановилась лишь на углу, потому что загорелся красный свет.
– Извини, со мной всегда происходит одно и то же: я начинаю говорить и забываю, что веду машину.
Лампы, освещавшие фасад и башни больницы, излучали под дождем грустный оранжевый свет, навсегда оставшийся для меня светом воскресных вечеров на этой окраине Махины, в конце улицы Нуэва, в безлюдном и мрачноватом месте, где поворачивали обратно почтенные и скучающие супружеские пары, влюбленные и стайки девушек, возвращаясь к площади Генерала Ордуньи, чтобы не идти дальше, в глубь бесприютной ночной дороги, ведущей в столицу провинции. Лишь обнявшиеся парочки, искавшие уединения, заходили дальше – за бассейн и бензоколонку, чьи белые огни казались своего рода границей между городом и неизвестным. Надя сказала «ничего страшного», попросила высадить ее и даже взялась за ручку дверцы, чтобы выйти из машины. Дождь кончился, и можно было добраться домой за несколько минут ходьбы, но она не вышла, хотя было достаточно одного слова, одного движения руки – спонтанного и простого жеста, способного погубить или спасти жизнь человека.
– Но тогда все было уже потеряно, – сказала мне Надя, – я смотрела на улицу через окно машины, как на что-то далекое, как смотрит похищенный человек или арестант, прижавший лицо к металлической решетке тюремного фургона.
Оранжевые лампы, желтые фонари на углах улиц, неторопливо шагающие парочки влюбленных под зонтами, припозднившиеся крестьяне, возвращавшиеся с поля, ведя за повод животных. Большие руки Праксиса вцепились в руль, и он резко повернул направо.
– Покажи мне, где это, я высажу тебя у двери твоего дома.
Когда «дворники» расчистили полукруг на грязном стекле, она увидела перед собой шоссе и последние здания и испугалась не того, что машина поедет дальше за бензоколонку, а своего желания, чтобы это случилось. Надя сидела в темноте рядом с незнакомцем, разговаривавшим, не глядя на нее, и касавшимся ее ног правой рукой, и спрашивала себя, сколько сейчас времени. Ей казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как они вышли из «Консуэло», и что она покорно соскальзывает в бездну, где ее не спасут воля и мудрость ее отца. Но именно это, в глубине души, и привлекало ее: не этот человек тридцати с лишним лет, старавшийся украдкой прикоснуться к ней и тотчас отстранявшийся, как от удара электрическим током, а захватывающее чувство опасности и свободы, в которой она не могла рассчитывать ни на кого, кроме самой себя. Надя показала на одну из последних боковых улиц.
– Там, – сказала она, – справа.
Праксис тотчас подчинился, и они поехали вверх по направлению к Мадридскому шоссе и кварталу Кармен. Увидев издалека белые ограды вокруг коттеджей и высокие силуэты деревьев, Надя почувствовала облегчение с некоторой примесью разочарования, страх сразу же показался ей детским, а время на наручных часах снова вернулось к обычному ритму: была не полночь, она не сбежала и ничего не потеряла. Часы показывали всего восемь – она часто возвращалась в это время, и, возможно, отца еще не было дома или он не придавал значения ее долгому отсутствию, погрузившись в чтение книги или газеты. Он поднимет на мгновение глаза и посмотрит на дочь поверх очков, когда она войдет в эту столовую со старой, взятой напрокат мебелью, среди которой он чувствовал себя довольным жильцом, почти хозяином, чего никогда не испытывал в своем доме в Америке.
Но свет в доме был зажжен, а шторы отдернуты: яркое пятно разливалось по маленькому саду, засыпанному листьями после первых зимних бурь, и доходило до самой ограды. Надя увидела отца, стоящего перед окном в столовой, и пожелала, чтобы Праксис не выходил из машины, хотя сейчас не чувствовала ни недоверия, ни влечения к нему. Оба не знали, как им следует проститься. Хосе Мануэль заглушил мотор, и в неловкой тишине они слышали сильный шум зимнего ветра среди деревьев квартала. Повернувшись вполоборота к ней, он закурил сигарету, и огонек зажигалки осветил его лицо, уже не казавшееся молодым – лицо с отпечатком жизненного опыта зрелого человека. Надя подумала, что Хосе Мануэль собирается поцеловать ее, и, возможно, она согласится. Ей вспомнились другие подобные прощания, рядом с белой деревянной террасой их дома в Куинсе, когда друзья по средней школе, подвозившие ее после вечеринки на машинах своих отцов, жадно и неловко пытались поцеловать и оставляли во рту горький привкус пива и табака.
– Ну ладно, – сказала Надя, улыбаясь с преувеличенной официальностью и протягивая Праксису руку в тесном пространстве машины, как будто прощаясь с ним в вестибюле, – теперь мне точно пора.
Может, следовало пригласить его войти – по крайней мере чтобы дать возможность поблагодарить за приглашение и отказаться от него, извинившись? Но она смутно подозревала, что если пригласит его войти, он согласится, и тогда невозможно представить, как встретит гостя ее отец, как неприязненно будет оглядывать с головы до ног из-за его неряшливости и говорливости. Туманно они договорились, что встретятся снова: Праксис пожал ее руку, задержав не дольше нескольких секунд, и не завел мотор, не зажег фары до тех пор, пока Надя не исчезла за оградой. Зная, что Хосе Мануэль смотрит вслед, она перешла улицу, неестественно вытянувшись, осознавая каждое свое движение и чувствуя себя так неловко, словно шла на каблуках. Открывая калитку, Надя хотела было обернуться, чтобы помахать ему рукой на прощание, но с облегчением услышала звук заводящегося мотора и увидела тень от своей фигуры и прутьев решетки, легшую на гравий сада от света фар. Снова погрузившись в темноту, пахнувшую влажной землей и гнилыми листьями, она открыла дверь дома и вытерла сапоги о коврик с надписью «Добро пожаловать». Повесив куртку на вешалку в прихожей, она заметила, что пальто и шляпа отца все еще мокрые: конечно же, он сам только что вернулся и еще не успел заволноваться из-за ее отсутствия. Надя решила, что, если отец спросит, она не станет лгать, но он ничего не спросил. Сидя на диване спиной к окну, рядом с низким столиком, где стояли зажженная лампа и две рюмки коньяка, с книгой на коленях и маленьким электрическим обогревателем у ног, он совсем не походил на того человека, чей темный силуэт она видела несколько минут назад у окна. Но Наде были прекрасно известны те примитивные приемы, под которыми мужчины скрывают свои чувства, и она поняла, что отец притворяется: он ждал ее, стоя у окна, видел машину и пытался разглядеть лицо сидевшего за рулем мужчины, а услышав, как открывается калитка, поспешил сесть на диван и сделать вид, будто так увлечен чтением, что даже не заметил возвращения дочери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161