Горизонт и озеро исчезли в тумане, слышатся монотонная ярость волн и гудок судна, дрожат оконные стекла и скрипят створки окон, но телефон продолжает молчать и по-прежнему не слышно человеческих голосов. Уже вечер, наверное, придется пойти куда-нибудь поужинать, потому что из комнаты обслуживания не отвечают: может, объявили ядерную тревогу и второпях все забыли о негре-носильщике и единственном клиенте. Однако негра тоже уже нет в вестибюле: возможно, он скрылся в убежище в последний момент, волоча свои доисторические ботинки, хотя в его возрасте и состоянии ему, наверное, уже все равно. На стойке администратора до сих пор лежит второй конверт с ключами – значит, фанатик «Валькирии» и «Ассоциации разработчиков и производителей» все еще не прибыл. Наверное, он плутает по шоссе и пригородам, похожим на роскошные кладбища, сдавшись на милость таксиста – литовца или малайца, или, может быть, вовремя узнал о ядерной тревоге и произносит свою речь перед теми, кому посчастливится остаться в живых. Справа от вестибюля находится зал в стиле начала XIX века, с неоклассическим камином, белой лепниной на потолке, мебелью из красного дерева и фортепьяно с поднятой крышкой и открытой партитурой над клавишами: Шуберт, «Смерть и девушка». Кажется, будто это не зал отеля, а гостиная дома, чьи хозяева ушли за несколько минут до прихода неосторожного гостя, возможной жертвы. На камине даже стоит овальная фотография девушки с локонами на висках, в обтягивающем декольтированном платье – чахоточной барышни, более века назад игравшей Шуберта на фортепьяно, умолкнувшем с тех пор и звучащем, хотя к нему никто не прикасается, в грозовые ночи.
Ветер несет человека, как газетный лист, нужно быть осторожным: могут упасть на голову электрические провода и черепицы. Улицы безлюдны, и за деревьями, в окнах с прозрачными занавесками горят огни и смутно видны комфортабельные старозаветные интерьеры. Флаги, развевающиеся на самом верху флагштоков, щелкают, как корабельные паруса. Неоготическая церковь, нечто вроде Парфенона – по-видимому муниципалитет, торговый центр, освещенный и почти пустой «Макдоналдс» и везде – флаги. Полицейская машина – такая же огромная и синяя, как в телесериалах, – медленно движется вдоль тротуара и почти останавливается рядом с, наверное, единственным сумасшедшим, шагающим в этот вечер по городу. «Спокойно, не смотри на них, иди как ни в чем не бывало: каким бы подозрительным не казался, ты не похож на насильника, грабителя или араба. Действуй, как когда за поворотом появлялся джип «серых» и от их фар впереди тебя ложилась тень: пальцы ищут паспорт в кармане, голова вскинута над поднятым воротником полупальто». Красные и голубые лучи освещают асфальт, витрину закрытого оружейного магазина, полицейский вопросительно смотрит из окна. Патрульная машина набирает скорость и поворачивает на перекрестке с мучительно знакомым скрипом колес – кажется, что сейчас зазвучит музыка и в темноте появятся титры фильма. Но в действительности передо мной появляется неоновая вывеска ирландского бара «Бенниганс»: в этих местах это все равно что увидеть свет в окошке в темном сказочном лесу. Стекла на окнах запотели, внутри жаркая, плотная от голосов и дыма атмосфера, длинная стойка из темного дерева, золоченые краны пивных бочонков, музыкальный автомат, играющий на полную громкость песню Ареты Франклин. У посетителей красные, не внушающие доверия лица, деревянный пол забросан окурками и мусором, женщина, возвышающаяся на табурете, держит в руке стакан виски и хохочет, не вынимая изо рта сигарету. Кажется, будто здесь собрались все распутники Среднего Запада – те, кто не запирается дома при наступлении темноты, единственные, не послушавшиеся официальной рекомендации спрятаться в противоядерном убежище. Я облокотился на стойку с таким удовольствием, будто находился на родине, заказал темное пиво с густой теплой пеной, большой гамбургер, возбуждающий и утоляющий аппетит. Потом – внезапная перемена настроения, делающая приятным все вокруг: лица посетителей, голоса. Автоматическая привычка задумываться об их происхождении, спокойная сонливость перед стаканом виски с колотым льдом, старое удовольствие заводить разговор на иностранном языке. У туалетов, рядом с автоматом, продающим сигареты, находится общественный телефон: пиво и виски придают духу позвонить еще раз, для этого даже не нужны монеты – телефоном можно пользоваться, вставив в щель кредитную карточку. Указательный палец нажимает одну за другой квадратные металлические кнопки, и после недолгой тишины раздаются гудки: первый, более длинный, врывающийся через долю секунды в нью-йоркскую квартиру, опять тишина. Возможно, Эллисон услышала звонок из кухни, и он раздастся еще два-три раза, прежде чем она подойдет к телефону. Еще два гудка: быть может, она так крепко спит, что не слышит его, или вышла из лифта и бежит к двери, боясь, что телефон перестанет звонить за секунду до того, как она успеет ответить. Но опять слышится трение пленки автоответчика, и оскорбительно невозмутимый металлический голос перечисляет цифры с такой безукоризненностью, как в первом уроке курса английского языка. Сигнал для начала сообщения и напрасное вслушивание в уже давно знакомую тишину. Полторы минуты тишины прерываются резким сигналом, когда гаснет красная лампочка на автоответчике, и мужской голос так и не записывает на пленке ни единого слова.
Ну и не важно, что ее нет: забыть не так уж сложно, проще простого. Наверное, она так и сделала: два месяца назад провела ночь с незнакомцем в Мадриде, а на следующее утро вернулась в Америку и больше не вспоминала о нем, а если и вспоминает, то с уверенностью, что никогда больше не увидит его и ей не угрожает посредственная встреча, потому что это было какое-то мимолетное чудо, а чудеса не повторяются, возможно даже, что они никогда и не происходят, а только кажутся. Но тогда – для чего записка с номером телефона на ночном столике, последние слова, услышанные им уже сквозь сон: – Не пропадай…
Для чего этот прощальный жест – пальцы у только что накрашенных губ, в восемь утра, когда в гостиничном номере уже светлело, а они к этому времени даже не смыкали глаз? Возможно, так оно и лучше: ни будущего, ни прошлого, ни предчувствий, ни воспоминаний, а не навязчивые собственные генеалогии, придумываемые любовниками, не взаимное тщеславие от обладания друг другом, не фанатичное отречение от прежних страстей, не стремление очистить память, как будто повергая статуи и сжигая храмы прежнего культа, чтобы, с неистовостью обращенных, служить новой религии. Благодарность – и ничего более, внутренняя независимость, доля здравомыслия, необходимого для понимания, что именно неожиданное отсутствие той женщины делает ее столь желанной, но не до такой степени, чтобы его перестали привлекать другие женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
Ветер несет человека, как газетный лист, нужно быть осторожным: могут упасть на голову электрические провода и черепицы. Улицы безлюдны, и за деревьями, в окнах с прозрачными занавесками горят огни и смутно видны комфортабельные старозаветные интерьеры. Флаги, развевающиеся на самом верху флагштоков, щелкают, как корабельные паруса. Неоготическая церковь, нечто вроде Парфенона – по-видимому муниципалитет, торговый центр, освещенный и почти пустой «Макдоналдс» и везде – флаги. Полицейская машина – такая же огромная и синяя, как в телесериалах, – медленно движется вдоль тротуара и почти останавливается рядом с, наверное, единственным сумасшедшим, шагающим в этот вечер по городу. «Спокойно, не смотри на них, иди как ни в чем не бывало: каким бы подозрительным не казался, ты не похож на насильника, грабителя или араба. Действуй, как когда за поворотом появлялся джип «серых» и от их фар впереди тебя ложилась тень: пальцы ищут паспорт в кармане, голова вскинута над поднятым воротником полупальто». Красные и голубые лучи освещают асфальт, витрину закрытого оружейного магазина, полицейский вопросительно смотрит из окна. Патрульная машина набирает скорость и поворачивает на перекрестке с мучительно знакомым скрипом колес – кажется, что сейчас зазвучит музыка и в темноте появятся титры фильма. Но в действительности передо мной появляется неоновая вывеска ирландского бара «Бенниганс»: в этих местах это все равно что увидеть свет в окошке в темном сказочном лесу. Стекла на окнах запотели, внутри жаркая, плотная от голосов и дыма атмосфера, длинная стойка из темного дерева, золоченые краны пивных бочонков, музыкальный автомат, играющий на полную громкость песню Ареты Франклин. У посетителей красные, не внушающие доверия лица, деревянный пол забросан окурками и мусором, женщина, возвышающаяся на табурете, держит в руке стакан виски и хохочет, не вынимая изо рта сигарету. Кажется, будто здесь собрались все распутники Среднего Запада – те, кто не запирается дома при наступлении темноты, единственные, не послушавшиеся официальной рекомендации спрятаться в противоядерном убежище. Я облокотился на стойку с таким удовольствием, будто находился на родине, заказал темное пиво с густой теплой пеной, большой гамбургер, возбуждающий и утоляющий аппетит. Потом – внезапная перемена настроения, делающая приятным все вокруг: лица посетителей, голоса. Автоматическая привычка задумываться об их происхождении, спокойная сонливость перед стаканом виски с колотым льдом, старое удовольствие заводить разговор на иностранном языке. У туалетов, рядом с автоматом, продающим сигареты, находится общественный телефон: пиво и виски придают духу позвонить еще раз, для этого даже не нужны монеты – телефоном можно пользоваться, вставив в щель кредитную карточку. Указательный палец нажимает одну за другой квадратные металлические кнопки, и после недолгой тишины раздаются гудки: первый, более длинный, врывающийся через долю секунды в нью-йоркскую квартиру, опять тишина. Возможно, Эллисон услышала звонок из кухни, и он раздастся еще два-три раза, прежде чем она подойдет к телефону. Еще два гудка: быть может, она так крепко спит, что не слышит его, или вышла из лифта и бежит к двери, боясь, что телефон перестанет звонить за секунду до того, как она успеет ответить. Но опять слышится трение пленки автоответчика, и оскорбительно невозмутимый металлический голос перечисляет цифры с такой безукоризненностью, как в первом уроке курса английского языка. Сигнал для начала сообщения и напрасное вслушивание в уже давно знакомую тишину. Полторы минуты тишины прерываются резким сигналом, когда гаснет красная лампочка на автоответчике, и мужской голос так и не записывает на пленке ни единого слова.
Ну и не важно, что ее нет: забыть не так уж сложно, проще простого. Наверное, она так и сделала: два месяца назад провела ночь с незнакомцем в Мадриде, а на следующее утро вернулась в Америку и больше не вспоминала о нем, а если и вспоминает, то с уверенностью, что никогда больше не увидит его и ей не угрожает посредственная встреча, потому что это было какое-то мимолетное чудо, а чудеса не повторяются, возможно даже, что они никогда и не происходят, а только кажутся. Но тогда – для чего записка с номером телефона на ночном столике, последние слова, услышанные им уже сквозь сон: – Не пропадай…
Для чего этот прощальный жест – пальцы у только что накрашенных губ, в восемь утра, когда в гостиничном номере уже светлело, а они к этому времени даже не смыкали глаз? Возможно, так оно и лучше: ни будущего, ни прошлого, ни предчувствий, ни воспоминаний, а не навязчивые собственные генеалогии, придумываемые любовниками, не взаимное тщеславие от обладания друг другом, не фанатичное отречение от прежних страстей, не стремление очистить память, как будто повергая статуи и сжигая храмы прежнего культа, чтобы, с неистовостью обращенных, служить новой религии. Благодарность – и ничего более, внутренняя независимость, доля здравомыслия, необходимого для понимания, что именно неожиданное отсутствие той женщины делает ее столь желанной, но не до такой степени, чтобы его перестали привлекать другие женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161