Он лежал еще какое-то время, пока не понял, что это. Попытался встать, но не смог: костыли остались в хижине. Тогда он перевернулся и пополз. Уколы раскаленных игл усилились. Он был очень смелым человеком, но такая смерть показалась ему ужасной. Гай преодолел еще три ярда и тогда почувствовал, что больше не в силах сопротивляться острой режущей боли от укусов насекомых. Он лежал в густой муравьиной массе, отчаянно молотя руками и пронзительно крича.
Билджи услышала эти крики и нашла его. Она была маленькая, хрупкая и не очень сильная, но сумела каким-то чудом вытащить его из этой гущи, поднять и понести, вознося молитвы большому Богу белого человека, а заодно и всем мрачным и кровавым африканским богам. И ее молитва дошла до кого-то из них, а может, даже до нескольких. Потому что нет ложных богов, если верить в них достаточно сильно: каждый человек носит в душе свое собственное божество, наделяя его своим безобразием или озаряя светом своей истины.
Билджи вынесла Гая на высокое место, в стороне от потока муравьев. Они лежали там, тяжело дыша, а когда услышали крики, подползли к краю обрыва и глянули вниз. Кто-то боролся с муравьями из последних сил, но они ничем не могли помочь. Крики перешли в булькающие стоны, и все стихло. Они лежали, держа друг друга в объятиях, и рыдали от сознания собственной беспомощности…
Утром, когда муравьи ушли, Билджи спустилась в покинутую людьми деревню и взяла костыли Гая. Она принесла также его пояс с деньгами и пистолеты, а потом они двинулись вниз по тропке, ведущей к реке и дальше к морю. И прямо под обрывом обнаружили скелет женщины. Одна нога погибшей была прикована к бревну, нетронутыми остались лишь украшения – бусы и браслеты.
– Унга! – пронзительно крикнула Билджи. – Унга! – Она рухнула на колени рядом с этими жалкими останками, сотрясаясь от бурных рыданий.
– Но как… как ты узнала? – прошептал Гай.
– Браслеты! Браслеты Унги, бвана! Но за что? За что монго убил ее?
Гай не ответил ей. Не мог. Но он знал, знал совершенно точно. За то, что Унга передала его записку Моник. И ни за что больше. За это она умерла в мучениях, которые не испытавший укуса бродячего муравья просто не мог бы себе представить…
Билджи обложила его табачными листьями, чтобы муравьиные жала вышли наружу. Он чувствовал себя теперь гораздо лучше. По крайней мере, это можно было сказать о его теле.
Но терзавшие его душевные муки нельзя было описать словами.
Глава 17
21 июня 1852 года Гай Фолк на веранде своей рабовладельческой фактории в Фолкстоне беседовал с капитаном Джеймсом Раджерсом, который, лениво развалившись, сидел на бамбуковом стуле. Годы, проведенные в тюрьме, не прошли бесследно для капитана, и это бросалось в глаза. Гай не знал, каким образом компания добилась его освобождения, и не спрашивал об этом. Если Раджерс захочет, он и сам расскажет, а впрочем, это было не так уж и важно.
С того места, где сидел Гай, был хорошо виден океан. Сразу же за темными купами баобабов, тамариндов и пальм виднелись мачты и спардек «Воладора», судна Джеймса Раджерса, и ползущие к нему по безграничному пространству сверкающих вод, подобно черным насекомым, каноэ, на которых люди из племени кру везли рабов. Джеймсу Раджерсу следовало бы, конечно, быть на борту и следить за погрузкой, но годы заключения так изменили характер уроженца Новой Англии, что он поручил это дело помощнику, а сам посиживал здесь, на веранде.
– Везет же тебе! – проворчал он.
– Везет? – удивился Гай. – С чего ты это взял?
– У тебя есть все, что надо: легкая жизнь, чудесная женщина, которая о тебе заботится…
– Какая женщина? – усмехнулся Гай. – У меня их было не меньше дюжины, с тех пор как ты впервые пришел в Фолкстон…
– Билджи, – решительно сказал Джеймс Раджерс. – Эти португальские квартеронки не в счет.
Они приходят и уходят, но Билджи – надежная помощница.
– Пожалуй, ты прав, – нехотя признал Гай. – Иногда она мне надоедает до смерти. Но я к ней привык. И все-таки не вижу, с чего бы мне так уж везло…
– И все же это так. Самая большая фактория в этой части побережья, а ты – богатейший работорговец в Африке.
– Третий по богатству, – поправил его Гай. – Педро Бланко и да Соуза все еще опережают меня.
– Ну и что? Ты их догонишь. Люди говорят, у тебя больше миллиона долларов разбросано по банкам Лондона и Нью-Йорка.
– Люди болтают много лишнего, – сказал Гай сухо.
– Уж я-то тебя знаю! Бьюсь об заклад, они скорее недооценивают, чем переоценивают твое богатство…
Капитан был прав. К тому времени Гай имел на банковском счету в Лондоне четверть миллиона, но в фунтах, а не в долларах, и еще семьсот тысяч долларов в банках Бостона, Филадельфии и Нью-Йорка.
– Интересно устроена жизнь, – проговорил капитан Раджерс в задумчивости. – Звезда одного человека восходит, другого – падает вниз. Слышал, как плохо идут дела у монго?
– Да, – ответил Гай. – Крошка Моник ему недешево обходится.
– Не в этом дело. До того как ты завел свою факторию, он мог себе позволить потакать ее прихотям. Она очаровательная женщина. И ребенок у них чудесный.
– Слышал.
– На берегах Понго слишком тесно для двух факторий такого размера, как Фолкстон и Понголенд. А после тебя монго остаются одни объедки…
– Я же не заставляю караваны идти сюда, – возразил Гай.
– Разве? Твои подарки богаче, чем у кого-либо, включая Бланко и да Соузу. Ты тратишь больше денег на угощения, чем все пять остальных владельцев факторий вместе взятые. Ты платишь больше других за негров. Ясно, что тебе достаются самые лучшие.
– А потом я продаю их по более высоким ценам. Это умение хорошо вести дела, капитан, не более того. А посмотри, что творится у монго. Жалкое зрелище! Ниггеры грабят его на каждом шагу. Он не умеет или не желает вести учет. Бьюсь об заклад, что он ни разу не проверял свои бухгалтерские книги с тех пор, как я ушел от него.
– Я в этом и не сомневаюсь. Но уж если говорить о прихлебателях-неграх, то и у тебя их немало. Кстати, у здешнего вождя есть брат-близнец, вождь какого-то лесного племени?
– Да. Флонкерри – брат-близнец Флэмбури, который живет выше по реке, за владениями монго. А что?
– Видишь ли, я видел второго брата, Флэм… Флэм…
– Флэмбури.
– На днях Флэмбури имел задушевную беседу с монго. Думаю, что его милость не упустил случая разжечь вражду между этими, похожими друг на друга как две капли воды, порождениями смертного греха в надежде, что и Фолкстон будет в нее вовлечен…
– Ты немного отстал от жизни, капитан, – рассмеялся Гай. – Монго давно их пытается столкнуть. Флон и Флэм родились одновременно, кто раньше, не может сказать ни их мать, ни повивальная бабка, – так что им пришлось разделить власть над племенем между собой. И теперь у фольджи два вождя, что сразу внесло смуту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Билджи услышала эти крики и нашла его. Она была маленькая, хрупкая и не очень сильная, но сумела каким-то чудом вытащить его из этой гущи, поднять и понести, вознося молитвы большому Богу белого человека, а заодно и всем мрачным и кровавым африканским богам. И ее молитва дошла до кого-то из них, а может, даже до нескольких. Потому что нет ложных богов, если верить в них достаточно сильно: каждый человек носит в душе свое собственное божество, наделяя его своим безобразием или озаряя светом своей истины.
Билджи вынесла Гая на высокое место, в стороне от потока муравьев. Они лежали там, тяжело дыша, а когда услышали крики, подползли к краю обрыва и глянули вниз. Кто-то боролся с муравьями из последних сил, но они ничем не могли помочь. Крики перешли в булькающие стоны, и все стихло. Они лежали, держа друг друга в объятиях, и рыдали от сознания собственной беспомощности…
Утром, когда муравьи ушли, Билджи спустилась в покинутую людьми деревню и взяла костыли Гая. Она принесла также его пояс с деньгами и пистолеты, а потом они двинулись вниз по тропке, ведущей к реке и дальше к морю. И прямо под обрывом обнаружили скелет женщины. Одна нога погибшей была прикована к бревну, нетронутыми остались лишь украшения – бусы и браслеты.
– Унга! – пронзительно крикнула Билджи. – Унга! – Она рухнула на колени рядом с этими жалкими останками, сотрясаясь от бурных рыданий.
– Но как… как ты узнала? – прошептал Гай.
– Браслеты! Браслеты Унги, бвана! Но за что? За что монго убил ее?
Гай не ответил ей. Не мог. Но он знал, знал совершенно точно. За то, что Унга передала его записку Моник. И ни за что больше. За это она умерла в мучениях, которые не испытавший укуса бродячего муравья просто не мог бы себе представить…
Билджи обложила его табачными листьями, чтобы муравьиные жала вышли наружу. Он чувствовал себя теперь гораздо лучше. По крайней мере, это можно было сказать о его теле.
Но терзавшие его душевные муки нельзя было описать словами.
Глава 17
21 июня 1852 года Гай Фолк на веранде своей рабовладельческой фактории в Фолкстоне беседовал с капитаном Джеймсом Раджерсом, который, лениво развалившись, сидел на бамбуковом стуле. Годы, проведенные в тюрьме, не прошли бесследно для капитана, и это бросалось в глаза. Гай не знал, каким образом компания добилась его освобождения, и не спрашивал об этом. Если Раджерс захочет, он и сам расскажет, а впрочем, это было не так уж и важно.
С того места, где сидел Гай, был хорошо виден океан. Сразу же за темными купами баобабов, тамариндов и пальм виднелись мачты и спардек «Воладора», судна Джеймса Раджерса, и ползущие к нему по безграничному пространству сверкающих вод, подобно черным насекомым, каноэ, на которых люди из племени кру везли рабов. Джеймсу Раджерсу следовало бы, конечно, быть на борту и следить за погрузкой, но годы заключения так изменили характер уроженца Новой Англии, что он поручил это дело помощнику, а сам посиживал здесь, на веранде.
– Везет же тебе! – проворчал он.
– Везет? – удивился Гай. – С чего ты это взял?
– У тебя есть все, что надо: легкая жизнь, чудесная женщина, которая о тебе заботится…
– Какая женщина? – усмехнулся Гай. – У меня их было не меньше дюжины, с тех пор как ты впервые пришел в Фолкстон…
– Билджи, – решительно сказал Джеймс Раджерс. – Эти португальские квартеронки не в счет.
Они приходят и уходят, но Билджи – надежная помощница.
– Пожалуй, ты прав, – нехотя признал Гай. – Иногда она мне надоедает до смерти. Но я к ней привык. И все-таки не вижу, с чего бы мне так уж везло…
– И все же это так. Самая большая фактория в этой части побережья, а ты – богатейший работорговец в Африке.
– Третий по богатству, – поправил его Гай. – Педро Бланко и да Соуза все еще опережают меня.
– Ну и что? Ты их догонишь. Люди говорят, у тебя больше миллиона долларов разбросано по банкам Лондона и Нью-Йорка.
– Люди болтают много лишнего, – сказал Гай сухо.
– Уж я-то тебя знаю! Бьюсь об заклад, они скорее недооценивают, чем переоценивают твое богатство…
Капитан был прав. К тому времени Гай имел на банковском счету в Лондоне четверть миллиона, но в фунтах, а не в долларах, и еще семьсот тысяч долларов в банках Бостона, Филадельфии и Нью-Йорка.
– Интересно устроена жизнь, – проговорил капитан Раджерс в задумчивости. – Звезда одного человека восходит, другого – падает вниз. Слышал, как плохо идут дела у монго?
– Да, – ответил Гай. – Крошка Моник ему недешево обходится.
– Не в этом дело. До того как ты завел свою факторию, он мог себе позволить потакать ее прихотям. Она очаровательная женщина. И ребенок у них чудесный.
– Слышал.
– На берегах Понго слишком тесно для двух факторий такого размера, как Фолкстон и Понголенд. А после тебя монго остаются одни объедки…
– Я же не заставляю караваны идти сюда, – возразил Гай.
– Разве? Твои подарки богаче, чем у кого-либо, включая Бланко и да Соузу. Ты тратишь больше денег на угощения, чем все пять остальных владельцев факторий вместе взятые. Ты платишь больше других за негров. Ясно, что тебе достаются самые лучшие.
– А потом я продаю их по более высоким ценам. Это умение хорошо вести дела, капитан, не более того. А посмотри, что творится у монго. Жалкое зрелище! Ниггеры грабят его на каждом шагу. Он не умеет или не желает вести учет. Бьюсь об заклад, что он ни разу не проверял свои бухгалтерские книги с тех пор, как я ушел от него.
– Я в этом и не сомневаюсь. Но уж если говорить о прихлебателях-неграх, то и у тебя их немало. Кстати, у здешнего вождя есть брат-близнец, вождь какого-то лесного племени?
– Да. Флонкерри – брат-близнец Флэмбури, который живет выше по реке, за владениями монго. А что?
– Видишь ли, я видел второго брата, Флэм… Флэм…
– Флэмбури.
– На днях Флэмбури имел задушевную беседу с монго. Думаю, что его милость не упустил случая разжечь вражду между этими, похожими друг на друга как две капли воды, порождениями смертного греха в надежде, что и Фолкстон будет в нее вовлечен…
– Ты немного отстал от жизни, капитан, – рассмеялся Гай. – Монго давно их пытается столкнуть. Флон и Флэм родились одновременно, кто раньше, не может сказать ни их мать, ни повивальная бабка, – так что им пришлось разделить власть над племенем между собой. И теперь у фольджи два вождя, что сразу внесло смуту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119