Гай подался вперед. Вся неутоленная жажда знаний, снедавшая его, прозвучала в голосе мальчика:
– А ты меня научишь? Не очень-то много довелось мне учиться. Научишь, Джо?
– Конечно, – молвила маленькая богиня. – Давай-ка спустимся к пруду…
Этот день стал началом целой череды таких же волшебных дней. Они ездили верхом, смеялись, плескались вместе в пруду, после того как Гай научил ее плавать, – ведь даже в четырнадцать лет он не утратил еще невинности детства. Их не смущала нагота друг друга.
Но помимо этого было еще одно обстоятельство, столь же драгоценное, сколь и редкое: тогда, в длинные дни этого первого лета, когда теплые бризы колыхали многолетнее сорго, из сосняка доносился плачущий голос горлицы, а охотничьи псы жалобно выли в дубовой роще, словно пели свою древнюю песнь погони и смерти, далекую и грустную, растворенную в беспредельности воздуха, подобную звону колокольчиков на ветру, они научились любить друг друга задолго до того, как в них проснулись настоятельные веления плоти и когда они впервые поцеловались, крепко прижимаясь ртами, смущенные от охвативших их чувств. И, когда эти желания пришли к ним, им было чем их оправдать, поэтому темное волшебство ищущих рук и тесных объятий никогда полностью не заменило им яркого волшебства дружбы, привязанности друг к другу, общности. Хорошо, когда бывает именно так, но это случается очень редко.
Осенним днем они ехали верхом через дубовую рощу, через груды опавших листьев, красных и золотых, гонимых ветром.
– Я не смогу быть завтра, – сказала Джо Энн. – Снова надо браться за учебу. Эта противная мисс Брэнвелл приезжает.
– И я бы хотел начать заниматься, – откликнулся Гай. – Нужно много знать, так как же не учиться…
Джо Энн повернулась в седле и посмотрела на него.
– Я поговорю с папой! – воскликнула она. – Прямо сейчас попрошу его!
– Он никогда не согласится!
– Согласится, вот увидишь! – заявила Джо Энн самодовольно. – Папа сделает все, о чем бы я его ни попросила. Пойдем!
Они поехали к дому. Один из негров вышел им навстречу и взял поводья.
Джо Энн схватила Гая за руку и потащила за собой вверх по лестнице.
– Уж и не знаю, – сказал Гай. – Никогда не бывал у вас. А вдруг твоей маме это не понравится?
– О, не беспокойся! – рассмеялась Джо Энн. – Она очень изменилась за это лето. И кричит гораздо меньше, чем раньше. Папа говорит, он сам не может понять, что с ней стало.
Они поднялись по лестнице на галерею, а оттуда – в большой зал. Гай отстал, разглядывая все вокруг. Он был поражен непривычным великолепием огромных канделябров из граненого стекла, позванивающих, как миллионы хрустальных колокольчиков, при малейшем движении воздуха, и ковров, в которых нога утопала по щиколотку. Мягко отсвечивала дорогая мебель темного цвета, отполированная заботливыми руками, одни занавески и портьеры стоили больше, чем дом, в котором жил теперь Гай со своей семьей, а со стен, ряд за рядом, хмуро смотрели на него Фолксы, воинственные и суровые предки, их одежда менялась от поколения к поколению – великолепные кавалеры в сверкающих переливчатых шелках и кружевах, плюмажах и париках, завитые и напудренные.
Здесь было над чем задуматься: вот его предки, всегда, с самого начала его рода, избранные, все сплошь лорды и леди, мужчины властного вида, женщины непревзойденной прелести.
Гай почувствовал прилив гордости. Он замер, огонь запрыгал и затанцевал в его темных глазах.
– Я – Фолкс, – прошептал он. – Я потомок этих людей. Таких замечательных людей, и я буду…
– Ну пошли же! – позвала его Джо Энн.
Она распахнула дверь в кабинет и остановилась, до них донесся голос Джеральда:
– Но должно же быть какое-то объяснение, Речел. Ты никогда раньше не ездила верхом ночи напролет. Если не можешь заснуть, я вызову доктора Уильямса, чтобы он прописал тебе…
– А мне нравится ездить верхом в темноте. Это чудесное, чудесное ощущение, Джерри. Наплыв темноты, ветер свистит у тебя за спиной, но ты этого не поймешь. Ты всегда страдал от недостатка воображения, да и многих других качеств тебе недостает.
– Возможно, – голос Джеральда вдруг стал ледяным, ломким, – у меня больше воображения, чем ты думаешь, Речел. Мне приходилось его несколько обуздывать в последнее время. Не добивайся, чтобы я дал ему волю. Последствия могут быть…
Его слова внезапно оборвал звенящий, как серебро, смех Речел:
– Гибельными? Возможно, Джерри, но для кого? Говоришь, ты сдерживаешь свое воображение? А зачем, трусишка? Ведь в душе ты трус и знаешь это. Невыгодно иметь слишком богатое воображение, не правда ли? Того, о чем ты думаешь, конечно нет, тем хуже…
– Речел!
Она спокойно продолжала говорить, как будто не слышала его:
– …ведь так ты мог бы наконец узнать, что такое Фолкс и что такое мужчина…
– А ты, значит, узнала?
– Я узнала, – грустно сказала Речел, – только одно, Джеральд Фолкс, если у тебя есть хоть какое-то право называть себя так, – что такое мужская честь. А этого ты тоже не поймешь. И не приставай ко мне, Джерри, а то я…
– Папа, – сказала Джо Энн, – я хочу…
Родители обернулись. Джеральд поймал взгляд жены.
– Думаешь, они… – начал он.
– Нет. А если и слышали, то не поняли. Входите оба! Какого дьявола вам нужно?
– Я хочу, чтобы Гай приходил и учился вместе со мной, – твердо сказала Джо Энн. Она не испытывала чувства благоговения к матери. В их отношениях уже появились ростки отчуждения, которое нередко впоследствии переходит во вражду.
– Не знаю даже, – нерешительно проговорил Джеральд, глядя на жену.
– Что уж там, – сказала она, – пусть приходит. В конце концов, он Фолкс, и, насколько я могла видеть, настоящий Фолкс.
Она приблизилась к детям и, внезапно протянув руку, положила ее на темноволосую голову Гая.
– Ты добьешься, – мягко сказала она, – вот увидишь, ты многого добьешься. Думаю, из тебя выйдет толк – ты сделан из хорошего материала…
Вот так это началось, войдя в его жизнь как нечто очень важное, а точнее, продолжилось, а не началось. Отец учил Гая читать вначале по складам, когда ему было восемь – он уже тогда был худым и мускулистым, – вечерами, когда вспыхивал огонь в камине и трещали сосновые сучья.
Ум был и гордостью, и проклятием Гая. Читать он научился за считанные дни. И вот уже его глаза так быстро пробегали текст, что обгоняли палец, которым он вначале водил по строчкам.
С тех пор его сдерживало лишь одно – почти полное отсутствие каких-либо книг. Но дружба с Джо Энн положила этому конец: библиотека Фэроукса содержала бесконечное множество, целый мир книг. Он набросился на них, поглощал их, наслаждался ими до пресыщения. А потом, когда его память уже не могла больше удерживать огромного количества непереваренной информации, он пытался втиснуть ее в голову усилием воли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119