Пет рассказывала ей о школе, о том, что сейчас читает, о новом платье или телепрограмме. И на прощание Беттина обнимала и целовала дочку. Тогда она выглядела почти нормальной, и Пет всегда спрашивала:
- Папа, почему мама не может поехать с нами домой?
- Не торопись, дорогая. Она еще не поправилась.
- А когда-нибудь она поправится?
- Не знаю, детка. Надеюсь.
В плохие дни Беттина замыкалась, ее лицо напоминало маску, и она молча сидела на софе рядом с мужем, отцом и дочерью, не замечая, что они держат ее руки. Сама же Беттина смотрела в пространство и видела что-то недоступное другим.
Сегодня был хороший день. Джозеф приехал вместе с Пет, и Беттине понравился ее подарок. Позднее они стояли на обрыве и, как обычно, смотрели на реку. Беттина улыбалась, ее глаза светились, когда она вспоминала, как в детстве плавала на лодке в Швенингене.
- Помнишь, папа? - тихо спросила Беттина.
- Да, Тинта, - ответил дедушка так печально, что Пет едва не заплакала. - Помню.
Пет тоже вспоминала мать в обычной, не больничной жизни. Она хотела вытащить ее отсюда, поэтому не позволяла себе забыть прошлое. Когда они шли по парку у реки, держась за руки, Пет воскрешала в памяти, как мама называла по-голландски цветы. Маргаритки - margrietjes, а бархатцы - goudsbloemen, золотые цветы. Ирисы ее мама со смехом называла regenboogen - радуга!
Глядя на бледную кожу Беттины, порозовевшую под летним солнцем, Пет вспоминала их семейные путешествия на пароме, яхте для бедных людей. Они плавали часами, потому что это очень нравилось маме, и она ни за что не хотела возвращаться домой.
Но радостные впечатления редко приходили на ум, гораздо чаще - плохие: свет выключен, мама сидит в кресле и уже несколько дней молчит. Иногда она запиралась с дочкой в туалете, ожидая, «пока уйдет дурной человек». Временами мать плакала, как смертельно раненное животное.
На обратном пути из Йонкерса напротив Пет сидел мужчина с газетой. Когда он перелистывал страницы, перед ней мелькали заголовки и фотографии: драка в аэропорту во время встречи «Битлз», марш за гражданские права в Селме, солдаты, бегущие по рисовому полю во Вьетнаме. Но девочка думала только о том, как давно уже мама не живет дома. Тогда еще не существовало «Битлз» и им не говорили каждый день о Вьетнаме. Пет посмотрела на дедушку:
- Скажи мне правду, дедуля. Как по-твоему, мама когда-нибудь будет снова жить дома?
- Я молюсь об этом, милая, каждую ночь.
- И я тоже.
Пет мечтала, чтобы у мамы было все хорошо, но ничего не могла сделать для нее.
Глава 2
Нью-Йорк, март 1950 года
Стефано вошел в маленькую лавку Джозефа Зеемана на Сорок седьмой улице. Это было его последнее поручение в тот день. По роду занятий - он продавал всякие мелочи для ювелирного дела - ему приходилось встречаться с дилерами и огранщиками.
Многие, включая и этого старого голландца, уехали в Америку от ужасов и разрушений войны, как, впрочем, и сам Стефано. Если бы война не сломала так катастрофически их жизни, они бы достигли гораздо большего. До войны Джозеф был известным огранщиком в Роттердаме, а здесь ему приходилось чинить браслеты и часы.
Сегодня Стефано принес несколько пар серег.
- Купите у меня чудесные старые часы, - предложил Джозеф, когда они покончили с делами. - Я только что отремонтировал их. Я взял бы с вас…
- Мне не нужны часы, - отрезал Стефано.
- Но это женские часы. Они понравятся вашей жене.
- Я не женат. - Предугадывая следующий вопрос мистера Зеемана, Стефано добавил: - И у меня нет девушки.
Он ничуть не удивился, когда голландец предложил познакомить его со своей дочерью.
- Она очень милая девочка, моя Беттина, и красивая.
- Возможно… когда-нибудь, - ответил Стефано. Даже если бы в его сердце зажила рана после утраты Маризы, он не полюбил бы дочь голландского часовщика, румяную девицу, наверняка домовитую пышечку.
Голландец пристально посмотрел на него.
- Подожди здесь. - Через минуту он вернулся с бутылкой genever, голландского джина, наполнил две рюмки, и мужчины выпили. Зееман вдруг заговорил о тяжелых травмах, нанесенных войной, о том, что его дочери нужны любовь и внимание, и тогда она оправилась бы от них.
- А что с ней случилось? - участливо спросил Стефано.
Джозеф рассказал историю жизни своей семьи, и Стефано понял, что голландец впервые после приезда в Америку делится самым сокровенным с чужим человеком.
В начале нацистской оккупации Голландии Зееманы жили почти так же, как раньше. Их дом, к счастью, уцелел после бомбежек Роттердама. Джозеф работал огранщиком, его жена вела хозяйство, а Беттина ездила на велосипеде в ближайшую уцелевшую школу, находившуюся в нескольких милях от их жилья.
Разговоры о том, что евреев хватают и отправляют в трудовые лагеря, не слишком встревожили Джозефа.
- Конечно, мы сочувствовали арестованным, - иронически заметил он, - и нас шокировала такая жестокость. Но мы были тихие обыватели и не входили в Сопротивление. Поэтому считали, что нам нечего бояться.
Когда протестант Джозеф женился на еврейке, она отказалась от всех иудейских обычаев. Разве что по-прежнему покупала мясо в кошерной лавке, а хлеб - у булочника-еврея, как всегда делала ее мать, считая, что говядина там лучше, а хлеб свежее.
- Но однажды, - продолжал Джозеф, - вооруженные нацисты пришли на улицу Нассау, где многие магазины принадлежали евреям. Была пятница, и женщины покупали продукты для шабата. Моя Аннеке была там…
Его жена оказалась одной из женщин, которых согнали в грузовики и увезли.
- Сначала я полагал, что произошла ужасная ошибка. А как же иначе? Я отправился к властям. Но нацисты сказали, что это не ошибка.
Вскоре Джозеф услышал, что немцы забирают еврейских детей прямо из школ. Беттина была в опасности. Хотя девочка ни разу не зашла в синагогу, нацисты считали ее еврейкой, как и ее маму. Джозеф Зееман решил во что бы то ни стало спасти Беттину и спрятался с ней.
Старый друг, доктор, предоставил им убежище на чердаке своего дома. В этом крошечном помещении без окон и без воды они решили переждать войну.
- Доктор приносил еду и выносил мусор, - сказал Джозеф. - Раз в неделю, ночью, мы осторожно выползали, чтобы помыться. Три с половиной года жили как крысы в клетке.
Как-то так получилось, что и Стефано рассказал старому голландцу обо всех ужасах и потерях, пережитых им во время войны. Долгие годы он хранил память о Маризе, чувствовал боль и считал себя виноватым в ее ужасной смерти. Но genever развязал ему язык. Стефано надеялся убедить Зеемана, что тот исполнил свой долг - спас дочь. Беттина осталась жива, и у нее впереди долгая жизнь.
Джозеф покачал головой, и его глаза увлажнились, когда Стефано рассказал, как нашел тело Маризы.
- Может, вы как-нибудь вечером заглянете ко мне и познакомитесь с моей Беттиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
- Папа, почему мама не может поехать с нами домой?
- Не торопись, дорогая. Она еще не поправилась.
- А когда-нибудь она поправится?
- Не знаю, детка. Надеюсь.
В плохие дни Беттина замыкалась, ее лицо напоминало маску, и она молча сидела на софе рядом с мужем, отцом и дочерью, не замечая, что они держат ее руки. Сама же Беттина смотрела в пространство и видела что-то недоступное другим.
Сегодня был хороший день. Джозеф приехал вместе с Пет, и Беттине понравился ее подарок. Позднее они стояли на обрыве и, как обычно, смотрели на реку. Беттина улыбалась, ее глаза светились, когда она вспоминала, как в детстве плавала на лодке в Швенингене.
- Помнишь, папа? - тихо спросила Беттина.
- Да, Тинта, - ответил дедушка так печально, что Пет едва не заплакала. - Помню.
Пет тоже вспоминала мать в обычной, не больничной жизни. Она хотела вытащить ее отсюда, поэтому не позволяла себе забыть прошлое. Когда они шли по парку у реки, держась за руки, Пет воскрешала в памяти, как мама называла по-голландски цветы. Маргаритки - margrietjes, а бархатцы - goudsbloemen, золотые цветы. Ирисы ее мама со смехом называла regenboogen - радуга!
Глядя на бледную кожу Беттины, порозовевшую под летним солнцем, Пет вспоминала их семейные путешествия на пароме, яхте для бедных людей. Они плавали часами, потому что это очень нравилось маме, и она ни за что не хотела возвращаться домой.
Но радостные впечатления редко приходили на ум, гораздо чаще - плохие: свет выключен, мама сидит в кресле и уже несколько дней молчит. Иногда она запиралась с дочкой в туалете, ожидая, «пока уйдет дурной человек». Временами мать плакала, как смертельно раненное животное.
На обратном пути из Йонкерса напротив Пет сидел мужчина с газетой. Когда он перелистывал страницы, перед ней мелькали заголовки и фотографии: драка в аэропорту во время встречи «Битлз», марш за гражданские права в Селме, солдаты, бегущие по рисовому полю во Вьетнаме. Но девочка думала только о том, как давно уже мама не живет дома. Тогда еще не существовало «Битлз» и им не говорили каждый день о Вьетнаме. Пет посмотрела на дедушку:
- Скажи мне правду, дедуля. Как по-твоему, мама когда-нибудь будет снова жить дома?
- Я молюсь об этом, милая, каждую ночь.
- И я тоже.
Пет мечтала, чтобы у мамы было все хорошо, но ничего не могла сделать для нее.
Глава 2
Нью-Йорк, март 1950 года
Стефано вошел в маленькую лавку Джозефа Зеемана на Сорок седьмой улице. Это было его последнее поручение в тот день. По роду занятий - он продавал всякие мелочи для ювелирного дела - ему приходилось встречаться с дилерами и огранщиками.
Многие, включая и этого старого голландца, уехали в Америку от ужасов и разрушений войны, как, впрочем, и сам Стефано. Если бы война не сломала так катастрофически их жизни, они бы достигли гораздо большего. До войны Джозеф был известным огранщиком в Роттердаме, а здесь ему приходилось чинить браслеты и часы.
Сегодня Стефано принес несколько пар серег.
- Купите у меня чудесные старые часы, - предложил Джозеф, когда они покончили с делами. - Я только что отремонтировал их. Я взял бы с вас…
- Мне не нужны часы, - отрезал Стефано.
- Но это женские часы. Они понравятся вашей жене.
- Я не женат. - Предугадывая следующий вопрос мистера Зеемана, Стефано добавил: - И у меня нет девушки.
Он ничуть не удивился, когда голландец предложил познакомить его со своей дочерью.
- Она очень милая девочка, моя Беттина, и красивая.
- Возможно… когда-нибудь, - ответил Стефано. Даже если бы в его сердце зажила рана после утраты Маризы, он не полюбил бы дочь голландского часовщика, румяную девицу, наверняка домовитую пышечку.
Голландец пристально посмотрел на него.
- Подожди здесь. - Через минуту он вернулся с бутылкой genever, голландского джина, наполнил две рюмки, и мужчины выпили. Зееман вдруг заговорил о тяжелых травмах, нанесенных войной, о том, что его дочери нужны любовь и внимание, и тогда она оправилась бы от них.
- А что с ней случилось? - участливо спросил Стефано.
Джозеф рассказал историю жизни своей семьи, и Стефано понял, что голландец впервые после приезда в Америку делится самым сокровенным с чужим человеком.
В начале нацистской оккупации Голландии Зееманы жили почти так же, как раньше. Их дом, к счастью, уцелел после бомбежек Роттердама. Джозеф работал огранщиком, его жена вела хозяйство, а Беттина ездила на велосипеде в ближайшую уцелевшую школу, находившуюся в нескольких милях от их жилья.
Разговоры о том, что евреев хватают и отправляют в трудовые лагеря, не слишком встревожили Джозефа.
- Конечно, мы сочувствовали арестованным, - иронически заметил он, - и нас шокировала такая жестокость. Но мы были тихие обыватели и не входили в Сопротивление. Поэтому считали, что нам нечего бояться.
Когда протестант Джозеф женился на еврейке, она отказалась от всех иудейских обычаев. Разве что по-прежнему покупала мясо в кошерной лавке, а хлеб - у булочника-еврея, как всегда делала ее мать, считая, что говядина там лучше, а хлеб свежее.
- Но однажды, - продолжал Джозеф, - вооруженные нацисты пришли на улицу Нассау, где многие магазины принадлежали евреям. Была пятница, и женщины покупали продукты для шабата. Моя Аннеке была там…
Его жена оказалась одной из женщин, которых согнали в грузовики и увезли.
- Сначала я полагал, что произошла ужасная ошибка. А как же иначе? Я отправился к властям. Но нацисты сказали, что это не ошибка.
Вскоре Джозеф услышал, что немцы забирают еврейских детей прямо из школ. Беттина была в опасности. Хотя девочка ни разу не зашла в синагогу, нацисты считали ее еврейкой, как и ее маму. Джозеф Зееман решил во что бы то ни стало спасти Беттину и спрятался с ней.
Старый друг, доктор, предоставил им убежище на чердаке своего дома. В этом крошечном помещении без окон и без воды они решили переждать войну.
- Доктор приносил еду и выносил мусор, - сказал Джозеф. - Раз в неделю, ночью, мы осторожно выползали, чтобы помыться. Три с половиной года жили как крысы в клетке.
Как-то так получилось, что и Стефано рассказал старому голландцу обо всех ужасах и потерях, пережитых им во время войны. Долгие годы он хранил память о Маризе, чувствовал боль и считал себя виноватым в ее ужасной смерти. Но genever развязал ему язык. Стефано надеялся убедить Зеемана, что тот исполнил свой долг - спас дочь. Беттина осталась жива, и у нее впереди долгая жизнь.
Джозеф покачал головой, и его глаза увлажнились, когда Стефано рассказал, как нашел тело Маризы.
- Может, вы как-нибудь вечером заглянете ко мне и познакомитесь с моей Беттиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115