любовь к детям, любовь к жене, неудовлетворенность собственным браком и мальчишеское возбуждение, вызываемое посетительницами бара. Он наклонился к Зое. Ее волосы, еще влажные после ванны, благоухали, но, наслаждаясь чувством отцовства, он в то же время ощущал себя сторонним наблюдателем. Левти понимал, что не в состоянии примирить в себе все эти чувства. Поэтому, насладившись красотой детских лиц, он поднял их с кровати и перенес в детскую, потом вернулся и лег рядом со спящей Дездемоной. Он начал нежно поглаживать ее, пробираясь под ночную сорочку. И вдруг она открыла глаза.
- Что ты делаешь!
- А ты как думаешь?
- Я сплю.
- А я тебя бужу.
- Как тебе не стыдно, - оттолкнула его бабка. Левти уступил и обиженно отвернулся, надолго замолчав.
- Я от тебя ничего не получаю. Целый день работаю и ничего не получаю.
- А я не работаю? Я забочусь о двух детях.
- Если бы ты была нормальной женой, тогда мне стоило бы столько работать.
- Если бы ты был нормальным мужем, ты бы помогал мне ухаживать за детьми.
- Как я могу тебе помочь? Tы даже не понимаешь, чего стоит зарабатывать здесь деньги. Ты что, считаешь, я там, внизу, развлекаюсь?
- Ты слушаешь музыку и пьешь. Я все слышу на кухне.
- Это моя работа. Именно поэтому ко мне и приходят люди. А если они перестанут приходить, мы не сможем оплачивать счета. Ведь все держится только на мне. А ты этого не понимаешь. Я работаю днем и ночью, а когда прихожу сюда, мне даже лечь некуда. Потому что место занято.
- Мильтону приснился страшный сон.
- А я живу как в страшном сне.
Он включил свет, и Дездемона вдруг увидела, что лицо ее мужа искажено злобой, которую она никогда раньше не замечала. Это уже был не Левти, ни тот, который был ей братом, ни тот, который являлся ее мужем. Это был чужой, посторонний человек, с которым она жила.
И вдруг это новое неизвестное лицо выдало ультиматум.
- Завтра с утра отправишься устраиваться на работу, - рявкнул Левти.
На следующий день, когда к ланчу пришла Лина, Дездемона попросила прочитать ей газетные объявления.
- Как я могу работать? Я даже английского не знаю.
- Немного знаешь.
- Надо было оставаться в Греции. Там мужья не заставляют своих жен работать.
- Не волнуйся, - откликнулась Лина, беря газету. В 1932 году объявления в детройтской «Тайме» составляли чуть больше одной колонки. Сурмелина сощурилась и начала подыскивать что-нибудь подходящее.
- Официантка, - прочитала она.
- Нет.
- Почему нет?
- Со мной будут флиртовать мужчины.
- А тебе не нравится флиртовать?
- Читай дальше, - потребовала Дездемона.
- Оборудование и покраска. Бабка нахмурилась.
- Что это значит?
- Не знаю.
- Покраска ткани?
- Может быть.
- Дальше, - распорядилась Дездемона.
- Рабочая по скручиванию сигар, - продолжила Лина.
- Я не люблю сигарный дым.
- Домработница.
- Лина, пожалуйста. Я не могу заниматься еще одним домом.
- Рабочая по шелку.
- Что?
- Рабочая по шелку. Больше здесь ничего не сказано. И адрес.
- Рабочая по шелку? Я все знаю про шелк.
- Тогда поздравляю - у тебя есть работа. Если она не исчезнет, пока ты собираешься.
Через час, одевшись для устройства на работу, моя бабка неохотно вышла из дома. Сурмелина попробовала ее убедить взять у нее платье с глубоким вырезом:
- Надень его, и никто не обратит внимание на то, как ты говоришь по-английски.
Но Дездемона надела свое платье, серое в коричневый горошек, и решительно направилась к трамвайной остановке. Туфли, шляпка и сумочка тоже были коричневыми и почти гармонировали с платьем.
Хотя трамваи нравились Дездемоне больше, чем автомобили, но и они не вызывали у нее особого восторга. Ей было трудно различать маршруты. Судорожно передвигавшиеся вагоны постоянно неожиданно сворачивали и забрасывали Дездемону в совершенно неизвестные ей части города.
- В центр? - крикнула она кондуктору.
Тот кивнул, она залезла в трамвай, устроилась на сиденье, достала из сумочки адрес, который записала ей Лина, и показала его кондуктору, когда тот проходил мимо.
- Гастингс-стрит? Вам туда?
- Да.
- Доезжайте до Гратиот, а там пересядете на другой трамвай.
При упоминании Гратиот Дездемона почувствовала облегчение. Она с Левти уже ездила по этому маршруту в греческий квартал, и теперь до нее начало доходить. «Так, значит, в Детройте не занимаются изготовлением шелка? - торжествующе вопрошала она своего отсутствующего мужа. - Ну конечно, ты же всё знаешь». Трамвай меж тем набирал скорость. Мимо проносились фасады магазинов на Мак-авеню, большая часть которых стояла с замазанными витринами и была закрыта. Дездемона прижалась лицом к оконному стеклу и разразилась новым внутренним монологом в адрес Левти: «Если бы эти полицейские на острове Эллис не отобрали у меня коконы, я могла бы разводить гусениц на заднем дворе. Тогда мне не нужно было бы устраиваться на работу. Тогда бы у нас было достаточно денег. А ведь я говорила». Пассажиры в то время хотя и одевались еще прилично, однако их одежда выглядела уже изрядно поношенной: шляпы не чистились месяцами, подолы и обшлага обтрепались, галстуки и лацканы были покрыты пятнами. На тротуаре стоял мужчина с написанным от руки плакатом: «Мне нужна работа, а не подаяние. Помогите найти работу. Семь лет в Детройте. Не осталось ни цента. Отделка квартир. Самые положительные рекомендации». «Нет, ты только посмотри на этого беднягу. Похож на беженца. Чем это отличается от Смирны?» Трамвай катил дальше, все больше удаляясь от известных Дездемоне мест - зеленной лавки, кинотеатра, пожарных гидрантов и газетных щитов. Дездемона, привыкшая у себя в деревне с первого взгляда определять разницу между деревом и кустарником, вглядывалась в надписи, состоявшие из бессмысленных латинских букв, перетекавших друг в друга, и оборванные плакаты с американскими лицами, с которых слезла кожа, а у других отсутствовали глаза и рот. Заметив диагонально уходящий Гратиот, Дездемона встала и выкрикнула звонким голосом: «Сукисын». Она не имела ни малейшего представления, что означает это английское слово, зато слышала, как его произносит Сурмелина, проехав нужную остановку. И оно сработало. Вагоновожатый нажал на тормоз, и пассажиры расступились, пропуская ее к выходу. Когда она, проходя мимо, улыбалась и благодарила их, на лицах у них отражалось изумление.
Пересев в следующий трамвай, она сообщила кондуктору, что ей надо на Гастингс-стрит.
- Гастингс? Вы уверены? - поинтересовался кондуктор.
Она показала ему бумажку с адресом и повторила: «Гастингс-стрит».
- Хорошо. Я вас предупрежу, - ответил кондуктор.
И трамвай двинулся по направлению к греческому кварталу. Дездемона посмотрела на свое отражение в оконном стекле и поправила шляпку. После родов она немного растолстела и набрала вес, но ее кожа и волосы все еще были прекрасны, и она продолжала оставаться привлекательной женщиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
- Что ты делаешь!
- А ты как думаешь?
- Я сплю.
- А я тебя бужу.
- Как тебе не стыдно, - оттолкнула его бабка. Левти уступил и обиженно отвернулся, надолго замолчав.
- Я от тебя ничего не получаю. Целый день работаю и ничего не получаю.
- А я не работаю? Я забочусь о двух детях.
- Если бы ты была нормальной женой, тогда мне стоило бы столько работать.
- Если бы ты был нормальным мужем, ты бы помогал мне ухаживать за детьми.
- Как я могу тебе помочь? Tы даже не понимаешь, чего стоит зарабатывать здесь деньги. Ты что, считаешь, я там, внизу, развлекаюсь?
- Ты слушаешь музыку и пьешь. Я все слышу на кухне.
- Это моя работа. Именно поэтому ко мне и приходят люди. А если они перестанут приходить, мы не сможем оплачивать счета. Ведь все держится только на мне. А ты этого не понимаешь. Я работаю днем и ночью, а когда прихожу сюда, мне даже лечь некуда. Потому что место занято.
- Мильтону приснился страшный сон.
- А я живу как в страшном сне.
Он включил свет, и Дездемона вдруг увидела, что лицо ее мужа искажено злобой, которую она никогда раньше не замечала. Это уже был не Левти, ни тот, который был ей братом, ни тот, который являлся ее мужем. Это был чужой, посторонний человек, с которым она жила.
И вдруг это новое неизвестное лицо выдало ультиматум.
- Завтра с утра отправишься устраиваться на работу, - рявкнул Левти.
На следующий день, когда к ланчу пришла Лина, Дездемона попросила прочитать ей газетные объявления.
- Как я могу работать? Я даже английского не знаю.
- Немного знаешь.
- Надо было оставаться в Греции. Там мужья не заставляют своих жен работать.
- Не волнуйся, - откликнулась Лина, беря газету. В 1932 году объявления в детройтской «Тайме» составляли чуть больше одной колонки. Сурмелина сощурилась и начала подыскивать что-нибудь подходящее.
- Официантка, - прочитала она.
- Нет.
- Почему нет?
- Со мной будут флиртовать мужчины.
- А тебе не нравится флиртовать?
- Читай дальше, - потребовала Дездемона.
- Оборудование и покраска. Бабка нахмурилась.
- Что это значит?
- Не знаю.
- Покраска ткани?
- Может быть.
- Дальше, - распорядилась Дездемона.
- Рабочая по скручиванию сигар, - продолжила Лина.
- Я не люблю сигарный дым.
- Домработница.
- Лина, пожалуйста. Я не могу заниматься еще одним домом.
- Рабочая по шелку.
- Что?
- Рабочая по шелку. Больше здесь ничего не сказано. И адрес.
- Рабочая по шелку? Я все знаю про шелк.
- Тогда поздравляю - у тебя есть работа. Если она не исчезнет, пока ты собираешься.
Через час, одевшись для устройства на работу, моя бабка неохотно вышла из дома. Сурмелина попробовала ее убедить взять у нее платье с глубоким вырезом:
- Надень его, и никто не обратит внимание на то, как ты говоришь по-английски.
Но Дездемона надела свое платье, серое в коричневый горошек, и решительно направилась к трамвайной остановке. Туфли, шляпка и сумочка тоже были коричневыми и почти гармонировали с платьем.
Хотя трамваи нравились Дездемоне больше, чем автомобили, но и они не вызывали у нее особого восторга. Ей было трудно различать маршруты. Судорожно передвигавшиеся вагоны постоянно неожиданно сворачивали и забрасывали Дездемону в совершенно неизвестные ей части города.
- В центр? - крикнула она кондуктору.
Тот кивнул, она залезла в трамвай, устроилась на сиденье, достала из сумочки адрес, который записала ей Лина, и показала его кондуктору, когда тот проходил мимо.
- Гастингс-стрит? Вам туда?
- Да.
- Доезжайте до Гратиот, а там пересядете на другой трамвай.
При упоминании Гратиот Дездемона почувствовала облегчение. Она с Левти уже ездила по этому маршруту в греческий квартал, и теперь до нее начало доходить. «Так, значит, в Детройте не занимаются изготовлением шелка? - торжествующе вопрошала она своего отсутствующего мужа. - Ну конечно, ты же всё знаешь». Трамвай меж тем набирал скорость. Мимо проносились фасады магазинов на Мак-авеню, большая часть которых стояла с замазанными витринами и была закрыта. Дездемона прижалась лицом к оконному стеклу и разразилась новым внутренним монологом в адрес Левти: «Если бы эти полицейские на острове Эллис не отобрали у меня коконы, я могла бы разводить гусениц на заднем дворе. Тогда мне не нужно было бы устраиваться на работу. Тогда бы у нас было достаточно денег. А ведь я говорила». Пассажиры в то время хотя и одевались еще прилично, однако их одежда выглядела уже изрядно поношенной: шляпы не чистились месяцами, подолы и обшлага обтрепались, галстуки и лацканы были покрыты пятнами. На тротуаре стоял мужчина с написанным от руки плакатом: «Мне нужна работа, а не подаяние. Помогите найти работу. Семь лет в Детройте. Не осталось ни цента. Отделка квартир. Самые положительные рекомендации». «Нет, ты только посмотри на этого беднягу. Похож на беженца. Чем это отличается от Смирны?» Трамвай катил дальше, все больше удаляясь от известных Дездемоне мест - зеленной лавки, кинотеатра, пожарных гидрантов и газетных щитов. Дездемона, привыкшая у себя в деревне с первого взгляда определять разницу между деревом и кустарником, вглядывалась в надписи, состоявшие из бессмысленных латинских букв, перетекавших друг в друга, и оборванные плакаты с американскими лицами, с которых слезла кожа, а у других отсутствовали глаза и рот. Заметив диагонально уходящий Гратиот, Дездемона встала и выкрикнула звонким голосом: «Сукисын». Она не имела ни малейшего представления, что означает это английское слово, зато слышала, как его произносит Сурмелина, проехав нужную остановку. И оно сработало. Вагоновожатый нажал на тормоз, и пассажиры расступились, пропуская ее к выходу. Когда она, проходя мимо, улыбалась и благодарила их, на лицах у них отражалось изумление.
Пересев в следующий трамвай, она сообщила кондуктору, что ей надо на Гастингс-стрит.
- Гастингс? Вы уверены? - поинтересовался кондуктор.
Она показала ему бумажку с адресом и повторила: «Гастингс-стрит».
- Хорошо. Я вас предупрежу, - ответил кондуктор.
И трамвай двинулся по направлению к греческому кварталу. Дездемона посмотрела на свое отражение в оконном стекле и поправила шляпку. После родов она немного растолстела и набрала вес, но ее кожа и волосы все еще были прекрасны, и она продолжала оставаться привлекательной женщиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164