Каждая собака лежала на своем половичке.
- Хорошо возят? - внимательно оглядев собак, спросил Анискин. - Овчарка-то с лайкой не грызутся?
- Чего им грызтися? Собаки грызутся, пока незнакомые, а как признакомятся да поробят вместях, их водой не разольешь.
В заимке было оглушающе тихо: так толсты были ее лиственничные стены, так давил на них бревенчатый нештукатуренный потолок, что ни один звук в дом не проникал. Тишина звенела и покачивалась, тишина желтела и светилась, и Качушин снова почувствовал, что время замерло. Анискин, вдруг заговоривший на чалдонском, местном наречии, крючки самоловов, которыми добывают самую древнюю на земле рыбу - стерлядь, медвежьи и лосиные шкуры на стенах, запах дегтя, звериная настороженность собак, закопченность нештукатуренных стен и трепет фитиля в керосиновой лампе - все делало мир призрачным, словно он снился. И только одно пятно отдохновения, легкости было в комнате - большой и дорогой радиоприемник, стоящий в углу комнаты на низком табурете.
- Флегонт, а Флегонт, - сказал Анискин, - ты, конечно, не любишь, когда к тебе приходит народ, но ты сразу скажи: возьмешь мово дружка на рыбаловку или без внимания оставишь?
Напильник перестал вжикать о металл - это Вершков оторвался от крючков самолова, которые он точил. Он поднял кудрявую голову, большими, черными, открытыми глазами на аскетическом лице внимательно и строго посмотрел на Качушина. Охотник как бы ухватил следователя за воротник куртки, повернул его, висящего в воздухе, перед керосиновой лампой и, усмехнувшись, положил на то место, с которого поднял.
- Не возьму твово дружка на рыбаловку! - ответил Вершков. - Его рыба не примет… Так что ты меня, Федор, извиняй, и вы, товарищ, тоже извиняйте…
Три собаки одновременно вздыбили шерсть на загривках; что-то почуяли они, услышали сквозь толстые стены заимки - поднялись шесть чутких ушей, сверкнули шесть звериных глаз. Затем собаки успокоились.
- Мыши в подполе! - вздохнув, сказал Вершков. - Это, как твои тараканы, Федор, не помыслишь, откудова завелись…
Качушин осторожно пошевелился, опасаясь спугнуть тишину и спокойствие собак, медленным движением положил руки на колени, а ухо повернул туда, где стоял радиоприемник. Из-под блестящего дерева доносился голос: «Большими трудовыми успехами радуют металлурги Запорожья…»
- Значит, не возьмешь мово дружка на рыбаловку и охоту? Не показался он тебе?
- Не показался. Извиняйте!
- Тогда мы пошли! - сказал участковый, поднимаясь. - Ты нас тоже извиняй, что помешали, извиняй.
Когда Анискин, стараясь не скрипеть половицами, пошел к дверям, собаки поднялись с половичков; каждая сделала по шагу вперед, но затем все остановились и сели, высунув языки. Участковый посмотрел на них, улыбнулся отчего-то и спросил:
- Флегонт, а позавчера ночью, когда ты в тайге был, второго выстрела не слыхать было?
Керосиновая лампа висела в центре потолка, сапожный стул стоял посередине пола, и потому лицо охотника виделось так четко, словно его специально осветили; каждая морщинка, каждый мускул были ярко освещены, но Качушин ничего не мог понять по умному и сильному лицу Вершкова: оно было бесстрастно и замкнуто, дремуче и первобытно, как коричневое лицо индейца из куперовского романа.
- Был второй выстрел! - наконец ответил Вершков. - Это обязательно правда, что был второй выстрел.
Участковый все-таки снял со штыря полушубок, держа его в руках, повернулся к охотнику, и собаки приглушенно зарычали. Лениво шагая, поблескивая шерстью на двигающихся мускулах, они подошли к участковому, полуокружив его, сели и опять вывалили жаркие языки. Натасканные на уход незнакомого человека, собаки только и ждали знака хозяина, чтобы, распластавшись в стремительном бесшумном прыжке, броситься на участкового.
- На место! - не повышая голоса, сказал Вершков. - Не дури, Белолобый…
Глаза собак потухли, шерсть опустилась, холки по-кошачьи прогнулись; псы отступили назад, легли домашние и ласковые, как кролики.
- Это чего же делается! - удивленно сказал Анискин. - Ты мне обязательно скажи, Флегонт, какой же это такой был второй-то выстрел? И почто я про него не знаю? И опять как же эти-то штукари, Бочинин с Колотовкиным!
Торопливо повесив полушубок на прежнее место, Анискин вернулся на лавку, сел, положил руки на пузо и давай туда-сюда и сюда-туда вертеть заскорузлыми пальцами. Потом он набычил голову, стал задумчиво прицыкивать пустым зубом.
- Это ведь дело менят! - холодно сказал участковый. - Это когда же выстрел был? До Степанова или позже?
- Раньше! - ответил Вершков. - Степанов выстрел, как сам знаешь, был глухой, как бы в подушку, а тот звонкий. Кто-то из леспромхозовских стрелял. - Вершков замолк, раздумывая, положил напильник на колено. Потом он тихо продолжил: - Из двенадцатого калибра стреляли.
- Ты почто знаешь, что леспромхозовский?
- Как не знать! - ответил Вершков и неожиданно весело улыбнулся. - Ты что, не разбирашь, какой заряд в магазинских патронах?
От улыбки лицо охотника помолодело, теперь увиделось, что ему только под шестьдесят, морщины на лбу и у рта неглубоки, губы свежи. Охотник улыбался, и на его лбу расправилась трагическая складка, такая, какая бывает у хороших актеров или у одиноких женщин.
- Так! - сказал Анискин. - Эдак!
Ясноглазый, большелобый и энергичный, сидел на лавке участковый; просторными, резкими движениями он расстегнул все пуговицы на вороте теплой рубахи, погладил седые волосы на груди ладонью, мечтательно прищурившись, с ног до головы оглядел охотника.
- Чего же ты не пошел на второй выстрел, Флегонт? - спросил Анискин.
- Вот ведь понимаешь, что выстрел был диковинный, а не пошел? А, спрашиваю?!
По щекам Вершкова пробежала тень, веки вздрогнули, туго сжались губы. Это заняло мгновение, долю секунды, а потом лицо охотника опять бесстрастно застыло.
- А не хочу, Анискин! - приглушенно ответил Вершков. - Не хочу на выстрелы ходить! - Он еще понизил голос. - Что мне ходить, если леспромхозовские стреляли…
Собаки, уж было мирно задремавшие на половичках, тревожно вскинули головы: верно, в голосе охотника прозвучало что-то такое, что встревожило их. Снова поднялись острые уши, вздыбилась шерсть, оскалились пасти. Ньюфаундленд кляцнул зубами и глухо, как отдаленный гром, зарычал.
- Ишь что с ними делается! - сказал Анискин и внезапно обратился к охотнику: - У тебя ведь есть бескурковка, Флегонт? Дай-ка я на нее гляну.
Поднявшись, участковый снял с оленьих рогов новое ружье марки ИЖ-12 с двумя стволами, положенными друг над другом, и с гладким местом там, где у обычных двустволок стояли напряженные курки. Резким и сильным движением Анискин переломил ружье, щелкнув, вернул стволы в обратное положение и вдруг протянул ружье Качушину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
- Хорошо возят? - внимательно оглядев собак, спросил Анискин. - Овчарка-то с лайкой не грызутся?
- Чего им грызтися? Собаки грызутся, пока незнакомые, а как признакомятся да поробят вместях, их водой не разольешь.
В заимке было оглушающе тихо: так толсты были ее лиственничные стены, так давил на них бревенчатый нештукатуренный потолок, что ни один звук в дом не проникал. Тишина звенела и покачивалась, тишина желтела и светилась, и Качушин снова почувствовал, что время замерло. Анискин, вдруг заговоривший на чалдонском, местном наречии, крючки самоловов, которыми добывают самую древнюю на земле рыбу - стерлядь, медвежьи и лосиные шкуры на стенах, запах дегтя, звериная настороженность собак, закопченность нештукатуренных стен и трепет фитиля в керосиновой лампе - все делало мир призрачным, словно он снился. И только одно пятно отдохновения, легкости было в комнате - большой и дорогой радиоприемник, стоящий в углу комнаты на низком табурете.
- Флегонт, а Флегонт, - сказал Анискин, - ты, конечно, не любишь, когда к тебе приходит народ, но ты сразу скажи: возьмешь мово дружка на рыбаловку или без внимания оставишь?
Напильник перестал вжикать о металл - это Вершков оторвался от крючков самолова, которые он точил. Он поднял кудрявую голову, большими, черными, открытыми глазами на аскетическом лице внимательно и строго посмотрел на Качушина. Охотник как бы ухватил следователя за воротник куртки, повернул его, висящего в воздухе, перед керосиновой лампой и, усмехнувшись, положил на то место, с которого поднял.
- Не возьму твово дружка на рыбаловку! - ответил Вершков. - Его рыба не примет… Так что ты меня, Федор, извиняй, и вы, товарищ, тоже извиняйте…
Три собаки одновременно вздыбили шерсть на загривках; что-то почуяли они, услышали сквозь толстые стены заимки - поднялись шесть чутких ушей, сверкнули шесть звериных глаз. Затем собаки успокоились.
- Мыши в подполе! - вздохнув, сказал Вершков. - Это, как твои тараканы, Федор, не помыслишь, откудова завелись…
Качушин осторожно пошевелился, опасаясь спугнуть тишину и спокойствие собак, медленным движением положил руки на колени, а ухо повернул туда, где стоял радиоприемник. Из-под блестящего дерева доносился голос: «Большими трудовыми успехами радуют металлурги Запорожья…»
- Значит, не возьмешь мово дружка на рыбаловку и охоту? Не показался он тебе?
- Не показался. Извиняйте!
- Тогда мы пошли! - сказал участковый, поднимаясь. - Ты нас тоже извиняй, что помешали, извиняй.
Когда Анискин, стараясь не скрипеть половицами, пошел к дверям, собаки поднялись с половичков; каждая сделала по шагу вперед, но затем все остановились и сели, высунув языки. Участковый посмотрел на них, улыбнулся отчего-то и спросил:
- Флегонт, а позавчера ночью, когда ты в тайге был, второго выстрела не слыхать было?
Керосиновая лампа висела в центре потолка, сапожный стул стоял посередине пола, и потому лицо охотника виделось так четко, словно его специально осветили; каждая морщинка, каждый мускул были ярко освещены, но Качушин ничего не мог понять по умному и сильному лицу Вершкова: оно было бесстрастно и замкнуто, дремуче и первобытно, как коричневое лицо индейца из куперовского романа.
- Был второй выстрел! - наконец ответил Вершков. - Это обязательно правда, что был второй выстрел.
Участковый все-таки снял со штыря полушубок, держа его в руках, повернулся к охотнику, и собаки приглушенно зарычали. Лениво шагая, поблескивая шерстью на двигающихся мускулах, они подошли к участковому, полуокружив его, сели и опять вывалили жаркие языки. Натасканные на уход незнакомого человека, собаки только и ждали знака хозяина, чтобы, распластавшись в стремительном бесшумном прыжке, броситься на участкового.
- На место! - не повышая голоса, сказал Вершков. - Не дури, Белолобый…
Глаза собак потухли, шерсть опустилась, холки по-кошачьи прогнулись; псы отступили назад, легли домашние и ласковые, как кролики.
- Это чего же делается! - удивленно сказал Анискин. - Ты мне обязательно скажи, Флегонт, какой же это такой был второй-то выстрел? И почто я про него не знаю? И опять как же эти-то штукари, Бочинин с Колотовкиным!
Торопливо повесив полушубок на прежнее место, Анискин вернулся на лавку, сел, положил руки на пузо и давай туда-сюда и сюда-туда вертеть заскорузлыми пальцами. Потом он набычил голову, стал задумчиво прицыкивать пустым зубом.
- Это ведь дело менят! - холодно сказал участковый. - Это когда же выстрел был? До Степанова или позже?
- Раньше! - ответил Вершков. - Степанов выстрел, как сам знаешь, был глухой, как бы в подушку, а тот звонкий. Кто-то из леспромхозовских стрелял. - Вершков замолк, раздумывая, положил напильник на колено. Потом он тихо продолжил: - Из двенадцатого калибра стреляли.
- Ты почто знаешь, что леспромхозовский?
- Как не знать! - ответил Вершков и неожиданно весело улыбнулся. - Ты что, не разбирашь, какой заряд в магазинских патронах?
От улыбки лицо охотника помолодело, теперь увиделось, что ему только под шестьдесят, морщины на лбу и у рта неглубоки, губы свежи. Охотник улыбался, и на его лбу расправилась трагическая складка, такая, какая бывает у хороших актеров или у одиноких женщин.
- Так! - сказал Анискин. - Эдак!
Ясноглазый, большелобый и энергичный, сидел на лавке участковый; просторными, резкими движениями он расстегнул все пуговицы на вороте теплой рубахи, погладил седые волосы на груди ладонью, мечтательно прищурившись, с ног до головы оглядел охотника.
- Чего же ты не пошел на второй выстрел, Флегонт? - спросил Анискин.
- Вот ведь понимаешь, что выстрел был диковинный, а не пошел? А, спрашиваю?!
По щекам Вершкова пробежала тень, веки вздрогнули, туго сжались губы. Это заняло мгновение, долю секунды, а потом лицо охотника опять бесстрастно застыло.
- А не хочу, Анискин! - приглушенно ответил Вершков. - Не хочу на выстрелы ходить! - Он еще понизил голос. - Что мне ходить, если леспромхозовские стреляли…
Собаки, уж было мирно задремавшие на половичках, тревожно вскинули головы: верно, в голосе охотника прозвучало что-то такое, что встревожило их. Снова поднялись острые уши, вздыбилась шерсть, оскалились пасти. Ньюфаундленд кляцнул зубами и глухо, как отдаленный гром, зарычал.
- Ишь что с ними делается! - сказал Анискин и внезапно обратился к охотнику: - У тебя ведь есть бескурковка, Флегонт? Дай-ка я на нее гляну.
Поднявшись, участковый снял с оленьих рогов новое ружье марки ИЖ-12 с двумя стволами, положенными друг над другом, и с гладким местом там, где у обычных двустволок стояли напряженные курки. Резким и сильным движением Анискин переломил ружье, щелкнув, вернул стволы в обратное положение и вдруг протянул ружье Качушину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87