он не представлял себе, что может делать эта веселая парочка, которая шла, вернее бежала по раскаленному тротуару, взявшись за руки, на заводе «Стюарт – Джанни», как, впрочем, и на любом заводе в здешних местах. Вид у них был такой, словно они шли на танцы. Позади под палящим августовским солнцем ждало такси.
Высокий худощавый юноша, увлекая за собой девушку, подбежал прямо к воротам и, улыбаясь, показал на сине-белую эмалевую вывеску. Девушка кивнула и засмеялась. Оба прильнули к железным прутьям, разглядывая заводские корпуса – целый городок, обнесенный оградой. Наконец молодой человек оторвался от решетки и хотел было идти к машине, как вдруг заметил на бетонном дворе одинокую фигуру наблюдавшего за ним Ван Эппа и, всё так же улыбаясь вернулся к воротам. Он сделал Ван Эппу знак подойти, этот жест не был ни повелительным, ни надменным – только спокойно-властным. Старик тотчас почувствовал это, ибо когда-то, много лет назад, такая же спокойная уверенность была свойственна ему самому. Нежданный посетитель уже не казался Ван Эппу обыкновенным легкомысленным юнцом; выбив трубку, он пошел через бетонный двор на его зов.
Ван Эппу недавно исполнилось семьдесят два; это был маленький тщедушный старичок с безмятежными бледно-голубыми глазами в склеротических жилках. От прежних времен у него остался единственный изрядно поношенный костюм из темно-синего альпака, которому, несмотря на каждодневную носку, он ухитрялся придавать опрятный вид. Из обширных запасов тонкого белья уцелели одна белая рубашка и два крахмальных, всегда безукоризненно чистых воротничка – разлохматившиеся края Ван Эпп аккуратно подравнивал ножницами. Его черный шелковый галстук давно уже утратил всякую форму, а серая, пропотевшая у ленты, шляпа с круглыми загнутыми полями бережно сохраняла прогиб на тулье, бывший в моде ещё в 1914 году, то есть пятнадцать лет назад. От той, прежней жизни, которая сгорела в пламени неистовых стремлений, дерзких надежд, успехов, отчаяния и сменилась оцепенением, Ван Эпп сохранил щепетильную аккуратность в одежде, как сохраняет белая зола форму сгоревшей ветки.
Другое его свойство, которое и определило его жизнь, – неукротимое творческое воображение – как-то незаметно угасло ещё на шестом десятке. Это свое качество он всегда воспринимал как нечто естественное и неотъемлемое – как руки, ноги и биение сердца, – и, когда понял, что оно исчезло, его охватил панический страх. Много раз он наживал и терял большие деньги, но деньгами он никогда не дорожил, а потеря того, что было для него самым ценным в жизни, сломила его вконец, и он заживо похоронил себя, поступив чуть ли не чернорабочим на такое место, где никто не узнавал его и даже не замечал. Его мучил тайный стыд, похожий на тот, что испытывает некогда здоровый мужчина, ставший импотентом.
Этот стыд выдавала лишь грусть в глазах старика, а когда иной раз газетные репортеры вспоминали его имя и, нагрянув в меблированную комнатушку, донимали расспросами о его жизни, о том, видится ли он ещё с Томасом Эдисоном и помирился ли, наконец, с Джорджем Вестингаузом, Ван Эпп неизменно прогонял их к чертям. Прежняя жизнь умерла, и разговоры о ней вызывали такую боль, что он терял самообладание. А кроме того, он не желал сообщать, что работает сторожем на заводе «Стюарт – Джанни». Ни один репортер не упустил бы случая поместить в воскресном приложении сентиментально-ироническую заметку «Бывший соперник Маркони – сторож на чикагском радиозаводе!»
Ван Эпп никогда не предавался сентиментальным сожалениям о своей судьбе. Так уж случилось, что поделаешь. В 1910 году он был ещё на вершине успеха. Сейчас, почти двадцать лет спустя, он служит сторожем. Он поступил сторожем только потому, что оказалась вакансия, – вот как оно обернулось… ну и точка, и к черту всё на свете!
Устало волоча ноги, как настоящий старый сторож, Ван Эпп пересек двор и подошел к юной паре, стоявшей по ту сторону ворот.
– Что вам угодно? – спросил он.
– Мы хотели бы войти на несколько минут, если можно. – В голосе молодого человека было то же, что и в жесте, которым он подозвал сторожа: приветливость, терпение и сознание, что он вправе ожидать выполнения своих просьб.
Ван Эпп смотрел на молодого человека снизу вверх – тот был больше шести футов росту. Его длинное смуглое лицо казалось довольно обыденным, но глубоко посаженные синие глаза светились одержимостью, которая сразу приковала внимание Ван Эппа, – это было единственным, что не имело ничего общего с юностью. Ван Эпп когда-то видел такую одержимость во взгляде, но не мог вспомнить у кого. Он понимал только, что выражение глаз не вяжется с мальчишеским обликом этого пришельца, с его безукоризненным черным костюмом, с тем, как он держал за руку девушку. Ван Эпп давно уже не позволял себе поддаваться эмоциям, но эти глаза всколыхнули в нем воспоминания, которых он мучительно боялся. «Уходите вы, ради бога!» – взмолился он про себя.
– Зачем вам сюда? – спросил он.
– Просто поглядеть, – ответил юноша, скрывая нерешительность за легкой улыбкой. – Возможно, я буду работать в этой фирме.
– Почему «возможно»? – рассмеялась девушка, подтрунивая над его осторожностью. – Не «возможно», а наверняка, Дэви! Ты будешь тут работать!
– Возможно, – повторил молодой человек. – Ничего ещё не решено.
Ван Эпп колебался, и не потому, что правила строго запрещали пропускать посетителей без специального разрешения – в свое время он сам устанавливал столько своих правил, что нарушение чужих его нисколько не смущало, – но потому, что никак не мог определить, к какой категории людей принадлежит этот молодой человек.
– Право, не знаю, – протянул Ван Эпп. – У вас есть разрешение?
– Нет. – Некрасивое лицо вдруг осветилось необычной для мужчин обаятельно-мягкой улыбкой. – Я не знал, к кому надо обращаться.
– Вам в чей отдел?
– Полагаю, в мой собственный. – В сосредоточенном взгляде появилась смешинка. – Слушайте, если вам нужно позвонить кому-нибудь, скажите, что я – Меллори, Дэвид Меллори – Он пожал плечами, словно для него было непривычным объяснять, кто он такой, и, видимо, вдруг решил, что нет смысла настаивать, если не вышло сразу – Впрочем, не надо, хватит и того, что я видел отсюда. Подожду до завтра. – Девушке он сказал: – Раз уж тебе не дано добиваться своего одним махом, то ничего не поделаешь. Я, видно, никогда этому не научусь.
Он хотел было отойти от ворот, но девушка удержала его.
Она сказала Ван Эппу лишь два слова:
– Прошу вас! – и он только сейчас увидел её по-настоящему. Девушка была высокая, стройная и гибкая, её темные волосы отливали мягким блеском. «Какое прелестное лицо», – невольно подумал Ван Эпп. В глазах её он увидел врожденный ум и способность порывисто и целиком отдаваться каждому своему чувству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
Высокий худощавый юноша, увлекая за собой девушку, подбежал прямо к воротам и, улыбаясь, показал на сине-белую эмалевую вывеску. Девушка кивнула и засмеялась. Оба прильнули к железным прутьям, разглядывая заводские корпуса – целый городок, обнесенный оградой. Наконец молодой человек оторвался от решетки и хотел было идти к машине, как вдруг заметил на бетонном дворе одинокую фигуру наблюдавшего за ним Ван Эппа и, всё так же улыбаясь вернулся к воротам. Он сделал Ван Эппу знак подойти, этот жест не был ни повелительным, ни надменным – только спокойно-властным. Старик тотчас почувствовал это, ибо когда-то, много лет назад, такая же спокойная уверенность была свойственна ему самому. Нежданный посетитель уже не казался Ван Эппу обыкновенным легкомысленным юнцом; выбив трубку, он пошел через бетонный двор на его зов.
Ван Эппу недавно исполнилось семьдесят два; это был маленький тщедушный старичок с безмятежными бледно-голубыми глазами в склеротических жилках. От прежних времен у него остался единственный изрядно поношенный костюм из темно-синего альпака, которому, несмотря на каждодневную носку, он ухитрялся придавать опрятный вид. Из обширных запасов тонкого белья уцелели одна белая рубашка и два крахмальных, всегда безукоризненно чистых воротничка – разлохматившиеся края Ван Эпп аккуратно подравнивал ножницами. Его черный шелковый галстук давно уже утратил всякую форму, а серая, пропотевшая у ленты, шляпа с круглыми загнутыми полями бережно сохраняла прогиб на тулье, бывший в моде ещё в 1914 году, то есть пятнадцать лет назад. От той, прежней жизни, которая сгорела в пламени неистовых стремлений, дерзких надежд, успехов, отчаяния и сменилась оцепенением, Ван Эпп сохранил щепетильную аккуратность в одежде, как сохраняет белая зола форму сгоревшей ветки.
Другое его свойство, которое и определило его жизнь, – неукротимое творческое воображение – как-то незаметно угасло ещё на шестом десятке. Это свое качество он всегда воспринимал как нечто естественное и неотъемлемое – как руки, ноги и биение сердца, – и, когда понял, что оно исчезло, его охватил панический страх. Много раз он наживал и терял большие деньги, но деньгами он никогда не дорожил, а потеря того, что было для него самым ценным в жизни, сломила его вконец, и он заживо похоронил себя, поступив чуть ли не чернорабочим на такое место, где никто не узнавал его и даже не замечал. Его мучил тайный стыд, похожий на тот, что испытывает некогда здоровый мужчина, ставший импотентом.
Этот стыд выдавала лишь грусть в глазах старика, а когда иной раз газетные репортеры вспоминали его имя и, нагрянув в меблированную комнатушку, донимали расспросами о его жизни, о том, видится ли он ещё с Томасом Эдисоном и помирился ли, наконец, с Джорджем Вестингаузом, Ван Эпп неизменно прогонял их к чертям. Прежняя жизнь умерла, и разговоры о ней вызывали такую боль, что он терял самообладание. А кроме того, он не желал сообщать, что работает сторожем на заводе «Стюарт – Джанни». Ни один репортер не упустил бы случая поместить в воскресном приложении сентиментально-ироническую заметку «Бывший соперник Маркони – сторож на чикагском радиозаводе!»
Ван Эпп никогда не предавался сентиментальным сожалениям о своей судьбе. Так уж случилось, что поделаешь. В 1910 году он был ещё на вершине успеха. Сейчас, почти двадцать лет спустя, он служит сторожем. Он поступил сторожем только потому, что оказалась вакансия, – вот как оно обернулось… ну и точка, и к черту всё на свете!
Устало волоча ноги, как настоящий старый сторож, Ван Эпп пересек двор и подошел к юной паре, стоявшей по ту сторону ворот.
– Что вам угодно? – спросил он.
– Мы хотели бы войти на несколько минут, если можно. – В голосе молодого человека было то же, что и в жесте, которым он подозвал сторожа: приветливость, терпение и сознание, что он вправе ожидать выполнения своих просьб.
Ван Эпп смотрел на молодого человека снизу вверх – тот был больше шести футов росту. Его длинное смуглое лицо казалось довольно обыденным, но глубоко посаженные синие глаза светились одержимостью, которая сразу приковала внимание Ван Эппа, – это было единственным, что не имело ничего общего с юностью. Ван Эпп когда-то видел такую одержимость во взгляде, но не мог вспомнить у кого. Он понимал только, что выражение глаз не вяжется с мальчишеским обликом этого пришельца, с его безукоризненным черным костюмом, с тем, как он держал за руку девушку. Ван Эпп давно уже не позволял себе поддаваться эмоциям, но эти глаза всколыхнули в нем воспоминания, которых он мучительно боялся. «Уходите вы, ради бога!» – взмолился он про себя.
– Зачем вам сюда? – спросил он.
– Просто поглядеть, – ответил юноша, скрывая нерешительность за легкой улыбкой. – Возможно, я буду работать в этой фирме.
– Почему «возможно»? – рассмеялась девушка, подтрунивая над его осторожностью. – Не «возможно», а наверняка, Дэви! Ты будешь тут работать!
– Возможно, – повторил молодой человек. – Ничего ещё не решено.
Ван Эпп колебался, и не потому, что правила строго запрещали пропускать посетителей без специального разрешения – в свое время он сам устанавливал столько своих правил, что нарушение чужих его нисколько не смущало, – но потому, что никак не мог определить, к какой категории людей принадлежит этот молодой человек.
– Право, не знаю, – протянул Ван Эпп. – У вас есть разрешение?
– Нет. – Некрасивое лицо вдруг осветилось необычной для мужчин обаятельно-мягкой улыбкой. – Я не знал, к кому надо обращаться.
– Вам в чей отдел?
– Полагаю, в мой собственный. – В сосредоточенном взгляде появилась смешинка. – Слушайте, если вам нужно позвонить кому-нибудь, скажите, что я – Меллори, Дэвид Меллори – Он пожал плечами, словно для него было непривычным объяснять, кто он такой, и, видимо, вдруг решил, что нет смысла настаивать, если не вышло сразу – Впрочем, не надо, хватит и того, что я видел отсюда. Подожду до завтра. – Девушке он сказал: – Раз уж тебе не дано добиваться своего одним махом, то ничего не поделаешь. Я, видно, никогда этому не научусь.
Он хотел было отойти от ворот, но девушка удержала его.
Она сказала Ван Эппу лишь два слова:
– Прошу вас! – и он только сейчас увидел её по-настоящему. Девушка была высокая, стройная и гибкая, её темные волосы отливали мягким блеском. «Какое прелестное лицо», – невольно подумал Ван Эпп. В глазах её он увидел врожденный ум и способность порывисто и целиком отдаваться каждому своему чувству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178