Мы молча
расселись вокруг костра, и, когда настало время, один из шерифов схватил за руку
Лусиано и вывел его к огню, громко призывая его признаться во всех грехах до
единого. Лусиано начал перечислять все грехи, совершенные на протяжении всей
своей долгой жизни. Так как исповедь длилась долго, наверно, любовниц у него
было немало. Как только он называл имя какой-то женщины, шериф громко повторял
его вслух, а другой хакареро завязывал на длинной веревке маленький узелок.
Окончив перечисление, Лусиано произнес нечто вроде: "Да отпустит мне Предок
Огонь мои грехи", и отряхнул свои одежды, словно стряхивая с них грехи. Тут же
все откликнулись хором: "Да будет так!". А веревка с грехами полетела в огонь.
За Лусиано последовал маракаме, а потом и остальные виррарика - шериф
по-прежнему громко повторял имена их любовников или любовниц. Никто не избежал
этой процедуры, независимо от пола или возраста, а также присутствия супругов.
Судя по выражениям лиц и тону голоса исповедовавшихся, можно было понять, что
иногда их признания довольно болезненны.
Судя по длине некоторых веревок с узелками, можно было подумать, что
виррарика довольно темпераментные люди... впрочем, когда настала наша очередь,
мы убедились, что ничем особенно от них не отличаемся. При этом они, в отличие
от нас, все-таки делали свои признания в кругу соплеменников.
Конечно, ситуация несколько облегчалась активностью шерифов - во-первых,
как только наступала очередь следующего паломника, некоторые из них явно
стремились удрать, и тогда шерифы хватали их и грубо усаживали около огня
(спиной к пламени); а во-вторых, когда исповедующийся начинал мяться, шериф
хлестал его по спине ремнем, призывая признаваться во всем. Это имело глубокое
значение: смех и шутки при виде наказания облегчали атмосферу признания, и при
этом нисколько не умаляли серьезности происходящего. Ведь от успеха исповеди, от
степени "очищения", как называют это сами паломники, в значительной мере зависит
успех паломничества в целом. Шли часы, и было ясно, что в эту ночь никто не
уснет. Я сознательно уселся поближе к Тайяу, чтобы он переводил мне слова
индейцев, и я мог лучше понимать происходящее. И тут я узнал, что в число
сексуальных объектов входили не только женщины или мужчины, но и - так как они
все-таки живут в сельской местности - козы и коровы, также упоминалась и
мастурбация. Было ясно, что исповедовавшиеся и в самом деле откровенны в своих
признаниях, не упуская ничего, связанного с сексом.
- Ну, не подкачай, Виктор! Это не просто, но только очистившись ты можешь
продолжить путь на Хумун Куллуаби. Лучше побыстрее пройти через это и
отправиться в путь.
Мне пришлось собрать все мужество, чтобы встретить свою судьбу и предстать
перед собравшимися. Я знал, как велика ставка, и собирался встретить испытание с
открытым забралом, но когда приготовился начать свою исповедь, произошла
странная вещь: я специально уселся среди теварис так, чтобы замыкать цепочку
исповедующихся, но виррарика, оказалось, ведут отчет в противоположном
направлении, и вместо того, чтобы оказаться одним из последних, я оказался одним
из первых.
Когда ко мне подошел шериф, я встал и решительно направился к костру,
думая, что легко смогу начать исповедь - не тут-то было! К своему ужасу, я
понял, что я... онемел! С огромным трудом мне удалось выдавить только:
"Перед тобой, Предок Огонь, и перед всеми моими теокарис, я признаюсь в
том, что..." И тут во мне началась внутренняя борьба. Я стал пытаться припомнить
всех своих половых партнеров, начиная с юности. Во мне боролись самые
противоречивые чувства - боли, радости, а рассудок пытался справиться с внезапно
охватившей меня "амнезией". Каждый раз, когда я называл имя, шериф громко
повторял его, чтобы все его услышали и еще один узелок добавился к веревке моей
жизни. Я и вправду хотел рассказать все, как было, только вот мой язык перестал
повиноваться мне, хотя внутри меня все кипело. Наверно, Антонио понял, что со
мной происходит, потому что вдруг резко крикнул: "Скажи, сколько их! Если их
было много, скажи, сколько!" "Спасибо, Антонио, - подумал я, - ты снова спас
меня от пытки!" Я с облегчением назвал число своих любовниц и даже сумел
рассказать пару эпизодов, наиболее тяжелым грузом лежавших на душе.
И я почувствовал колоссальное облегчение, какую-то внутреннюю чистоту. Не
то, чтобы я был всем этим доволен, радовался или тосковал... это было совершенно
иное ощущение, словно я нашел в себе что-то такое, чего и не подозревал... И
точно - то, чем в этот миг был "я" - было нечто отличное от моего прежнего "я".
Новое "я" отчетливо осознало, что оно собой представляет и зачем оно существует,
хотя, будучи исполнено спокойной, молчаливой мудрости, оно не могло выразить
себя рационально. Я понял, что тот "грех", о котором говорили виррарика, не
имеет ничего общего с нашей моралью, что у него скорее энергетический смысл. Да,
этот ритуал был необходим, чтобы настроиться на тот спектр чувств, с которым
только и можно позволить себе подняться на Хумун Куллуаби.
Итак, виррарика и теварис исповедовались по очереди. Следя за тем, как
исповедовались мои друзья, я испытывал чувство облегчения и гордости за их
мужество. Можно было не сомневаться - они подготовились должным образом и
заслужили это путешествие на Святую гору.
Тау
Ночная исповедь продолжалась, и к рассвету все паломники очистились. Увидев
лучи солнца, все пришли в какое-то невероятное состояние восторга: Тау
приветствует их и благословляет своим светом и теплом! Радость была бескрайней,
так как мы предвкушали то, что ожидает нас на вершине Хумун Куллуаби. Рассвет мы
встретили пляской вокруг костра - о, какое счастье! мы идем на Хумун Куллуаби,
мы идем на встречу с Тамацем! Ура! После танца все собрались вокруг маракаме
(символизирующего Солнце). Высоко подняв мувиери и потрясая им в воздухе, он
произнес краткую речь о новом единстве хикарерос. Каждый прикоснулся к веревке,
символизирующей наше единство. Теперь, после исповеди, очищения и возникновения
нового единства группы, мы были готовы вступить в пределы Хумун Куллуаби.
Примерно в восемь утра мы поели. Прежде чем приступить к трапезе, виррарика
бросали в огонь маленькие кусочки пищи - таков древний обычай. "Сначала
Татевари!" - говорили они, предлагая пищу поочередно остальным священным местам,
и только потом ели сами.
Во время паломничества мы ели только единожды в сутки, и меню наше было
скудным: тортиллас и вода. Лишь иногда, когда мы проходили вблизи поселений,
удавалось разжиться чем-нибудь более вкусным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
расселись вокруг костра, и, когда настало время, один из шерифов схватил за руку
Лусиано и вывел его к огню, громко призывая его признаться во всех грехах до
единого. Лусиано начал перечислять все грехи, совершенные на протяжении всей
своей долгой жизни. Так как исповедь длилась долго, наверно, любовниц у него
было немало. Как только он называл имя какой-то женщины, шериф громко повторял
его вслух, а другой хакареро завязывал на длинной веревке маленький узелок.
Окончив перечисление, Лусиано произнес нечто вроде: "Да отпустит мне Предок
Огонь мои грехи", и отряхнул свои одежды, словно стряхивая с них грехи. Тут же
все откликнулись хором: "Да будет так!". А веревка с грехами полетела в огонь.
За Лусиано последовал маракаме, а потом и остальные виррарика - шериф
по-прежнему громко повторял имена их любовников или любовниц. Никто не избежал
этой процедуры, независимо от пола или возраста, а также присутствия супругов.
Судя по выражениям лиц и тону голоса исповедовавшихся, можно было понять, что
иногда их признания довольно болезненны.
Судя по длине некоторых веревок с узелками, можно было подумать, что
виррарика довольно темпераментные люди... впрочем, когда настала наша очередь,
мы убедились, что ничем особенно от них не отличаемся. При этом они, в отличие
от нас, все-таки делали свои признания в кругу соплеменников.
Конечно, ситуация несколько облегчалась активностью шерифов - во-первых,
как только наступала очередь следующего паломника, некоторые из них явно
стремились удрать, и тогда шерифы хватали их и грубо усаживали около огня
(спиной к пламени); а во-вторых, когда исповедующийся начинал мяться, шериф
хлестал его по спине ремнем, призывая признаваться во всем. Это имело глубокое
значение: смех и шутки при виде наказания облегчали атмосферу признания, и при
этом нисколько не умаляли серьезности происходящего. Ведь от успеха исповеди, от
степени "очищения", как называют это сами паломники, в значительной мере зависит
успех паломничества в целом. Шли часы, и было ясно, что в эту ночь никто не
уснет. Я сознательно уселся поближе к Тайяу, чтобы он переводил мне слова
индейцев, и я мог лучше понимать происходящее. И тут я узнал, что в число
сексуальных объектов входили не только женщины или мужчины, но и - так как они
все-таки живут в сельской местности - козы и коровы, также упоминалась и
мастурбация. Было ясно, что исповедовавшиеся и в самом деле откровенны в своих
признаниях, не упуская ничего, связанного с сексом.
- Ну, не подкачай, Виктор! Это не просто, но только очистившись ты можешь
продолжить путь на Хумун Куллуаби. Лучше побыстрее пройти через это и
отправиться в путь.
Мне пришлось собрать все мужество, чтобы встретить свою судьбу и предстать
перед собравшимися. Я знал, как велика ставка, и собирался встретить испытание с
открытым забралом, но когда приготовился начать свою исповедь, произошла
странная вещь: я специально уселся среди теварис так, чтобы замыкать цепочку
исповедующихся, но виррарика, оказалось, ведут отчет в противоположном
направлении, и вместо того, чтобы оказаться одним из последних, я оказался одним
из первых.
Когда ко мне подошел шериф, я встал и решительно направился к костру,
думая, что легко смогу начать исповедь - не тут-то было! К своему ужасу, я
понял, что я... онемел! С огромным трудом мне удалось выдавить только:
"Перед тобой, Предок Огонь, и перед всеми моими теокарис, я признаюсь в
том, что..." И тут во мне началась внутренняя борьба. Я стал пытаться припомнить
всех своих половых партнеров, начиная с юности. Во мне боролись самые
противоречивые чувства - боли, радости, а рассудок пытался справиться с внезапно
охватившей меня "амнезией". Каждый раз, когда я называл имя, шериф громко
повторял его, чтобы все его услышали и еще один узелок добавился к веревке моей
жизни. Я и вправду хотел рассказать все, как было, только вот мой язык перестал
повиноваться мне, хотя внутри меня все кипело. Наверно, Антонио понял, что со
мной происходит, потому что вдруг резко крикнул: "Скажи, сколько их! Если их
было много, скажи, сколько!" "Спасибо, Антонио, - подумал я, - ты снова спас
меня от пытки!" Я с облегчением назвал число своих любовниц и даже сумел
рассказать пару эпизодов, наиболее тяжелым грузом лежавших на душе.
И я почувствовал колоссальное облегчение, какую-то внутреннюю чистоту. Не
то, чтобы я был всем этим доволен, радовался или тосковал... это было совершенно
иное ощущение, словно я нашел в себе что-то такое, чего и не подозревал... И
точно - то, чем в этот миг был "я" - было нечто отличное от моего прежнего "я".
Новое "я" отчетливо осознало, что оно собой представляет и зачем оно существует,
хотя, будучи исполнено спокойной, молчаливой мудрости, оно не могло выразить
себя рационально. Я понял, что тот "грех", о котором говорили виррарика, не
имеет ничего общего с нашей моралью, что у него скорее энергетический смысл. Да,
этот ритуал был необходим, чтобы настроиться на тот спектр чувств, с которым
только и можно позволить себе подняться на Хумун Куллуаби.
Итак, виррарика и теварис исповедовались по очереди. Следя за тем, как
исповедовались мои друзья, я испытывал чувство облегчения и гордости за их
мужество. Можно было не сомневаться - они подготовились должным образом и
заслужили это путешествие на Святую гору.
Тау
Ночная исповедь продолжалась, и к рассвету все паломники очистились. Увидев
лучи солнца, все пришли в какое-то невероятное состояние восторга: Тау
приветствует их и благословляет своим светом и теплом! Радость была бескрайней,
так как мы предвкушали то, что ожидает нас на вершине Хумун Куллуаби. Рассвет мы
встретили пляской вокруг костра - о, какое счастье! мы идем на Хумун Куллуаби,
мы идем на встречу с Тамацем! Ура! После танца все собрались вокруг маракаме
(символизирующего Солнце). Высоко подняв мувиери и потрясая им в воздухе, он
произнес краткую речь о новом единстве хикарерос. Каждый прикоснулся к веревке,
символизирующей наше единство. Теперь, после исповеди, очищения и возникновения
нового единства группы, мы были готовы вступить в пределы Хумун Куллуаби.
Примерно в восемь утра мы поели. Прежде чем приступить к трапезе, виррарика
бросали в огонь маленькие кусочки пищи - таков древний обычай. "Сначала
Татевари!" - говорили они, предлагая пищу поочередно остальным священным местам,
и только потом ели сами.
Во время паломничества мы ели только единожды в сутки, и меню наше было
скудным: тортиллас и вода. Лишь иногда, когда мы проходили вблизи поселений,
удавалось разжиться чем-нибудь более вкусным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56