Когда мы вошли в холл, она появилась из кухни – растрепанная, в глазах ужас – и сказала:
– Карету "скорой помощи" прислали из Виллара. Я не знала, куда еще звонить.
Только сейчас я понял, что Эрнест, которого Жюли послала на грузовике в Сен-Жиль, так как телефон не отвечал, встретил Бланш, когда она шла из церкви, и она тут же, не заезжая в замок, отправилась с ним на фабрику.
Всякое чувство времени исчезло. Я не знал, сколько я пробыл в лесу.
День, сдвинувшийся со своей точки в тот миг, когда Франсуаза заколотила в мою дверь, крича, что Мари-Ноэль исчезла, тек вперед без часов и минут, и, переводя взгляд с зияющего окна спальни на истоптанную траву во рву внизу, я не мог сказать, полдень сейчас или ранний вечер. Мари-Ноэль, спящая на полу под одеялами, ушла в далекое прошлое, в другую эру. Все было зыбко. Знал я лишь одно: неожиданное несчастье обрушилось на замок, когда он был пуст.
Скрюченный палец женщины, доившей коров, тыкал в островок травы; поворачиваясь то к Бланш, то ко мне, она повторяла пронзительным голосом какие-то нечленораздельные слова, из которых я понял лишь пять: "Я видела, как она упала… Я видела, как она упала". Указывающий вниз палец, поднятые вверх глаза, внезапный мах руки, рисующей, как падало на землю тело, были наглядны до ужаса – – ведовское действо, и Шарлотта, хватающая за рукав и всхлипывающая: "Она еще дышала, мадемуазель, я поднесла зеркальце к ее губам", – казалось, подыгрывала ей в этой чудовищной пьесе.
Мы снова пустились в тягостный путь: подъездная дорожка, ворота, аллея, и вот мы уже на дороге в Виллар – мчимся по пятам кареты "скорой помощи", которая обогнала нас на какие-то двадцать минут. И по-прежнему, несмотря на то, что дурное предчувствие переросло в уверенность, единственным звеном, связующим нас с Бланш, был Эрнест, который вел грузовик.
– Я была в церкви, – сказала Бланш. – Я была в церкви, я молилась, когда это произошло.
– Я не заметил никаких карет "скорой помощи", мадемуазель, – сказал Эрнест. – Должно быть, вы вышли из церкви и увидели мой грузовик еще до того, как она появилась.
– Мне следовало вернуться в замок, – сказала Бланш. – Мне следовало вернуться и сказать, что девочка в безопасности. Я еще могла успеть.
Прошло несколько минут, и – так всегда бывает, когда произойдет несчастье, – она принялась безнадежно перечислять все предшествующие события, чтобы найти, как можно было бы его предотвратить.
– И зачем только надо было всем участвовать в поисках? Если бы кто-нибудь из нас остался в замке, этого не случилось бы.
И наконец:
– Больница в Вилларе может быть не оснащена для таких случаев. Надо было везти ее прямо в Ле-Ман.
Направо, налево, снова направо, прямо – дорога в Виллар настолько вошла в мою жизнь, что я знал здесь каждый изгиб и поворот. Вот перекресток, где вчера вечером у Гастона занесло машину, здесь лужа, сверкавшая золотом сегодня утром. Виллар, чисто вымытый, сияющий под солнцем в шесть часов утра, сейчас был полон шума и пыли. Рабочие бурили боковую дорогу, машины были припаркованы одна за другой, и здание больницы, которое я не заметил, когда мы с Мари-Ноэль гуляли по рыночной площади, из-за моих собственных страхов показалось мне огромным и уродливым и сразу бросилось в глаза.
Бланш, не я, первая вошла в дверь. Бланш, не я, первая заговорила с молодым человеком в белом халате, стоявшим в коридоре. И та же Бланш толкнула меня в голую, безликую комнату ожидания, а сама пошла следом за ним и исчезла за дверью в противоположной стене. Сестра, которая вернулась вместе с ней, была спокойна, бесстрастна, обучена, как все медицинские сестры мира, соприкасаться с чужим несчастьем, и язык ее был из штампов – такие выражения можно встретить во фразеологическом словаре любой страны.
– Трудно сказать, насколько серьезны поражения. Доктор осматривает ее, – обронила она, переводя нас из общей комнаты ожидания в другую, поменьше, для частных посетителей.
Бланш не присела, хотя сестра предложила ей кресло. Она подошла к окну и стояла там спиной ко мне. Я думаю, она молилась. Голова ее была опущена, ладони сложены перед грудью. Я стал разглядывать карту района, висевшую в рамке на стене, и увидел, что Виллар находится всего в двадцати километрах от Мортаня, а от Мортаня проселочная дорога ведет прямо к монастырю траппистов. На столе лежал большой календарь. Завтра будет ровно неделя со дня моего приезда в Ле-Ман… Ровно неделя… Все, что я сказал, все, что сделал за эту неделю, приблизило семью де Ге к беде и горю. Моя ответственность, моя вина. Жан де Ге, смеявшийся, глядя в зеркало в номере отеля, предоставил мне решать его проблемы на мой страх и риск. И теперь, глядя назад, я видел, что каждый мой шаг, совершенный за последние дни, причинял страдания и вред. Безрассудство, неведенье, обман и слепое тщеславие привели к той минуте, которая истекала сейчас.
– Господин граф?
Вошедший человек, высокий, дородный, несомненно, вызывал доверие у ждущих родственников, но во время войны я перевидал столько врачей, что для меня выражение его лица говорило одно: конец.
– Я – доктор Мотьер. Я хочу вас заверить: делается абсолютно все, что можно сделать. Ранения обширны, и с моей стороны было бы легкомысленно выражать особенно большую надежду. Графиня, естественно, без сознания.
Насколько я понял, никого из вас не было в замке, когда произошло несчастье?
И снова не я, а Бланш ответила ему от имени нас обоих и повторила ту же ненужную историю.
– Окна в замке большие, – сказала Бланш. – Графине нездоровилось.
Должно быть, она подошла к окну, почувствовав дурноту, и слишком его распахнула, и когда высунулась…
Бланш не кончила фразы.
"Естественно, естественно", – механически повторял врач и затем добавил:
– Графиня была одета. По-видимому, она собиралась тоже отправиться на поиски девочки.
Я взглянул на Бланш, но ее глаза были прикованы к врачу.
– Она была в ночной рубашке, когда мы ушли из замка, и лежала в постели. Никому из нас и в голову не могло прийти, что она встанет.
– Мадемуазель, непредвиденные обстоятельства как раз и ведут к несчастным случаям. Простите…
Он отвернулся от нас и вышел в коридор к сестре. Их быстрый разговор почти не был слышен, но до меня долетело несколько слов: "переливание крови" и "Ле-Ман"; по лицу Бланш я понял, что она тоже уловила их.
– Они собираются сделать переливание крови, – проговорила она, – врач сказал, что им пришлют кровь из Ле-Мана.
Бланш смотрела на дверь, и я спросил себя, осознала ли она, что это были первые слова, обращенные к брату за пятнадцать лет. Они прозвучали слишком поздно. Они оказались бесполезны. Его не было здесь.
Доктор снова обернулся к нам:
– Простите меня, месье, и вы, мадемуазель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
– Карету "скорой помощи" прислали из Виллара. Я не знала, куда еще звонить.
Только сейчас я понял, что Эрнест, которого Жюли послала на грузовике в Сен-Жиль, так как телефон не отвечал, встретил Бланш, когда она шла из церкви, и она тут же, не заезжая в замок, отправилась с ним на фабрику.
Всякое чувство времени исчезло. Я не знал, сколько я пробыл в лесу.
День, сдвинувшийся со своей точки в тот миг, когда Франсуаза заколотила в мою дверь, крича, что Мари-Ноэль исчезла, тек вперед без часов и минут, и, переводя взгляд с зияющего окна спальни на истоптанную траву во рву внизу, я не мог сказать, полдень сейчас или ранний вечер. Мари-Ноэль, спящая на полу под одеялами, ушла в далекое прошлое, в другую эру. Все было зыбко. Знал я лишь одно: неожиданное несчастье обрушилось на замок, когда он был пуст.
Скрюченный палец женщины, доившей коров, тыкал в островок травы; поворачиваясь то к Бланш, то ко мне, она повторяла пронзительным голосом какие-то нечленораздельные слова, из которых я понял лишь пять: "Я видела, как она упала… Я видела, как она упала". Указывающий вниз палец, поднятые вверх глаза, внезапный мах руки, рисующей, как падало на землю тело, были наглядны до ужаса – – ведовское действо, и Шарлотта, хватающая за рукав и всхлипывающая: "Она еще дышала, мадемуазель, я поднесла зеркальце к ее губам", – казалось, подыгрывала ей в этой чудовищной пьесе.
Мы снова пустились в тягостный путь: подъездная дорожка, ворота, аллея, и вот мы уже на дороге в Виллар – мчимся по пятам кареты "скорой помощи", которая обогнала нас на какие-то двадцать минут. И по-прежнему, несмотря на то, что дурное предчувствие переросло в уверенность, единственным звеном, связующим нас с Бланш, был Эрнест, который вел грузовик.
– Я была в церкви, – сказала Бланш. – Я была в церкви, я молилась, когда это произошло.
– Я не заметил никаких карет "скорой помощи", мадемуазель, – сказал Эрнест. – Должно быть, вы вышли из церкви и увидели мой грузовик еще до того, как она появилась.
– Мне следовало вернуться в замок, – сказала Бланш. – Мне следовало вернуться и сказать, что девочка в безопасности. Я еще могла успеть.
Прошло несколько минут, и – так всегда бывает, когда произойдет несчастье, – она принялась безнадежно перечислять все предшествующие события, чтобы найти, как можно было бы его предотвратить.
– И зачем только надо было всем участвовать в поисках? Если бы кто-нибудь из нас остался в замке, этого не случилось бы.
И наконец:
– Больница в Вилларе может быть не оснащена для таких случаев. Надо было везти ее прямо в Ле-Ман.
Направо, налево, снова направо, прямо – дорога в Виллар настолько вошла в мою жизнь, что я знал здесь каждый изгиб и поворот. Вот перекресток, где вчера вечером у Гастона занесло машину, здесь лужа, сверкавшая золотом сегодня утром. Виллар, чисто вымытый, сияющий под солнцем в шесть часов утра, сейчас был полон шума и пыли. Рабочие бурили боковую дорогу, машины были припаркованы одна за другой, и здание больницы, которое я не заметил, когда мы с Мари-Ноэль гуляли по рыночной площади, из-за моих собственных страхов показалось мне огромным и уродливым и сразу бросилось в глаза.
Бланш, не я, первая вошла в дверь. Бланш, не я, первая заговорила с молодым человеком в белом халате, стоявшим в коридоре. И та же Бланш толкнула меня в голую, безликую комнату ожидания, а сама пошла следом за ним и исчезла за дверью в противоположной стене. Сестра, которая вернулась вместе с ней, была спокойна, бесстрастна, обучена, как все медицинские сестры мира, соприкасаться с чужим несчастьем, и язык ее был из штампов – такие выражения можно встретить во фразеологическом словаре любой страны.
– Трудно сказать, насколько серьезны поражения. Доктор осматривает ее, – обронила она, переводя нас из общей комнаты ожидания в другую, поменьше, для частных посетителей.
Бланш не присела, хотя сестра предложила ей кресло. Она подошла к окну и стояла там спиной ко мне. Я думаю, она молилась. Голова ее была опущена, ладони сложены перед грудью. Я стал разглядывать карту района, висевшую в рамке на стене, и увидел, что Виллар находится всего в двадцати километрах от Мортаня, а от Мортаня проселочная дорога ведет прямо к монастырю траппистов. На столе лежал большой календарь. Завтра будет ровно неделя со дня моего приезда в Ле-Ман… Ровно неделя… Все, что я сказал, все, что сделал за эту неделю, приблизило семью де Ге к беде и горю. Моя ответственность, моя вина. Жан де Ге, смеявшийся, глядя в зеркало в номере отеля, предоставил мне решать его проблемы на мой страх и риск. И теперь, глядя назад, я видел, что каждый мой шаг, совершенный за последние дни, причинял страдания и вред. Безрассудство, неведенье, обман и слепое тщеславие привели к той минуте, которая истекала сейчас.
– Господин граф?
Вошедший человек, высокий, дородный, несомненно, вызывал доверие у ждущих родственников, но во время войны я перевидал столько врачей, что для меня выражение его лица говорило одно: конец.
– Я – доктор Мотьер. Я хочу вас заверить: делается абсолютно все, что можно сделать. Ранения обширны, и с моей стороны было бы легкомысленно выражать особенно большую надежду. Графиня, естественно, без сознания.
Насколько я понял, никого из вас не было в замке, когда произошло несчастье?
И снова не я, а Бланш ответила ему от имени нас обоих и повторила ту же ненужную историю.
– Окна в замке большие, – сказала Бланш. – Графине нездоровилось.
Должно быть, она подошла к окну, почувствовав дурноту, и слишком его распахнула, и когда высунулась…
Бланш не кончила фразы.
"Естественно, естественно", – механически повторял врач и затем добавил:
– Графиня была одета. По-видимому, она собиралась тоже отправиться на поиски девочки.
Я взглянул на Бланш, но ее глаза были прикованы к врачу.
– Она была в ночной рубашке, когда мы ушли из замка, и лежала в постели. Никому из нас и в голову не могло прийти, что она встанет.
– Мадемуазель, непредвиденные обстоятельства как раз и ведут к несчастным случаям. Простите…
Он отвернулся от нас и вышел в коридор к сестре. Их быстрый разговор почти не был слышен, но до меня долетело несколько слов: "переливание крови" и "Ле-Ман"; по лицу Бланш я понял, что она тоже уловила их.
– Они собираются сделать переливание крови, – проговорила она, – врач сказал, что им пришлют кровь из Ле-Мана.
Бланш смотрела на дверь, и я спросил себя, осознала ли она, что это были первые слова, обращенные к брату за пятнадцать лет. Они прозвучали слишком поздно. Они оказались бесполезны. Его не было здесь.
Доктор снова обернулся к нам:
– Простите меня, месье, и вы, мадемуазель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101