И не удивительно, если вспомнить, что это был за день. Представляю, как смеется над нами вся округа от Виллара до Ле-Мана! Вы ничего не потеряли, – обратился он к Франсуазе, – оставшись в стороне.
Залитые слезами глаза Франсуазы обратились от него ко мне.
– Неужели ты так напился? – спросила она. – Что подумают люди?!
Жермена изумленно смотрела на нас из своего угла.
– Пойдите скажите Гастону, что я велел начать поиски вокруг замка и в парке, – сказал я ей. – Пусть захватит Жозефа и любого, кто есть поблизости. Месье Поль и я спустимся через несколько минут.
– Если хочешь знать мое мнение, – сказал Поль, – вот оно: девочка убежала из дому, потому что Жан выставил себя на посмешище перед всеми соседями. Ей было стыдно за него. Всем нам тоже.
– Ты ошибаешься, – сказала Рене, – я сама слышала, как Мари-Ноэль говорила всем направо и налево, что Жан – самый мужественный человек на свете, но никто, кроме нее, не знает – почему. Ох уж эти мне не по годам развитые детки! Мне было так неловко… не представляю, что все думали про нее.
– Мужественный? Что она хотела этим сказать? – спросила Франсуаза.
– О да, действительно, надо иметь мужество – своего рода, – чтобы сознательно отравить день всем – и гостям, и домашним. Когда это бывало, чтобы после конца охоты из пятидесяти приглашенных вернулось в замок не более двадцати?! Я бы стерпел, если бы это запятнало лично меня, но ведь пятно ложится на всю семью де Ге.
– Виновата погода, – сказала Рене. – Все промокли до нитки.
Пререкания прервал стук в дверь, все обернулись с надеждой и ожиданием, но на пороге появилась всего лишь Шарлотта, на ее худом, неприятном лице было написано сознание собственной важности.
– Простите, господин граф, и вы, мадам Жан, – сказала она. – Я только что услышала, что Мари-Ноэль пропала. Думаю, я была последней, кто видел ее. Когда я вчера вечером поднималась наверх, я случайно кинула взгляд в коридор и увидела, что она стоит на коленях у двери в гардеробную. Она хотела пожелать доброй ночи своему папа. Но вы ее не услышали, господин граф.
– И неудивительно, – ввернул Поль.
– Почему же она не постучалась тогда ко мне? – воскликнула Франсуаза.
– Я еще не спала. Она ведь прекрасно знает, что стоит ей постучаться, и я открою.
– Это я виновата, мадам Жан, – сказала Шарлотта. – Я сказала девочке, чтобы она ни в коем случае не беспокоила своего папа, ведь у него столько сейчас забот, и вас, мадам, ведь вы так нуждаетесь во сне, раз ребеночек вот-вот появится на свет. Маленький дружок, сказала я Мари-Ноэль, которого ей посылают небеса, чтобы она его любила и заботилась о нем.
Глаза-пуговки стрельнули в мою сторону и потупились; с раболепной подобострастной полуулыбкой на стиснутых лиловатых губах Шарлотта смотрела то на Франсуазу, то на меня. Я подумал о другой гардеробной комнате – рядом со спальней в башне наверху – и о том, что Шарлотта видела переставленные коробки в шкафчике над раковиной и догадалась о моем посещении вчера вечером. Она не выдаст меня, как и саму себя. Мы сообщники, и, как это мне ни противно, изменить я ничего не могу.
– Так, ясно, – сказал я, – а что же дальше?
– Она немного расстроилась, господин граф. Она сказала: "Папе нужна только я, и больше никто. Мальчика он хочет только из-за денег". Ее собственные слова. Я ушам своим не поверила. Я сказала ей, что говорить так – дурно, и господин кюре ее не похвалит за это, и ни один человек в Сен-Жиле. Когда ребеночек родится, мы все будем его любить, сказала я ей, начиная от папа до Цезаря, ведь его так долго ждали. Потом мы вместе дошли до черной лестницы и девочка направилась к себе в комнату, а я пошла наверх к госпоже графине, которая спала спокойно, как ангел.
Другими словами – лежала в беспамятстве благодаря моему подарку.
Возможно, это было одно и то же. Сейчас это не имело значения. Значение имело одно: Мари-Ноэль исчезла, а исчезла она потому, что я уехал в Виллар, а не остался в замке.
– Как вы думаете, мадемуазель, – спросила Шарлотта, обращаясь к Бланш, – не могла ли малышка побежать в церковь? В конце концов… – Она приостановилась, какой-то миг пристально смотрела на меня с еще более подобострастным выражением. –…Если у нее есть что-нибудь на душе, чего она стыдится, она, скорее всего, пойдет к господину кюре и попросит, чтобы он ее исповедовал.
– Нет, – сказала Бланш, – сначала она придет ко мне.
Поль пожал плечами.
– Вам не кажется, что прежде всего нам надо одеться? – спросил он. – Потом Бланш может пойти в церковь, а мы с Жаном присоединимся к Гастону.
Конечно, – тут он взглянул на меня, – если ты достаточно оправился после вчерашнего, чтобы участвовать в поисках.
Ничего не ответив, я повернулся и пошел обратно в гардеробную. Подошел к окну, посмотрел вниз, в сухой ров. Там не было ничего, кроме сорной травы и плюща, и маленькое тельце в голубом платье на дне, изуродованное, ненужное больше, я видел только в воображении.
О том, что Цезарь тоже пропал, сказать мне пришел Гастон. Жозеф пошел его покормить и увидел, что конура пуста. Эта новость принесла некоторое облегчение. Если Мари-Ноэль прихватила Цезаря, он защитит ее, во всяком случае – от реальных опасностей. И вряд ли она стала бы брать собаку, если бы хотела покончить с собой.
Выйдя из замка, мы с Полем и все остальные разделили между собой площадь, которую надо было прочесать, и мой участок оказался тем самым, где мы встретили вчера охотников. Из-за дождя, лившего целые сутки, в лесу было сыро, листья под ногами казались бумажными, валежник был мягкий, прелый. Но солнечные лучи уже проникли под полог леса и придали резкость очертаниям деревьев, нечетким и расплывчатым вчера.
Туман растаял, не слышно было перестука дождя по мокрым веткам, уныло клонящимся к земле; ослепительный солнечный свет серебрил подлесок, где в листве поблескивали шарики капель, вспыхивая на миг перед тем как упасть и слиться с землей.
Я шагал по длинным просекам, перебирался в лесу через канавы и все это время знал, что Мари-Ноэль там нет и она не возникнет передо мной, как маленькая Охотница с псом на поводке в конце дорожки, я не увижу ее спящей под деревом, как Красная Шапочка. Я пошел сюда, чтобы утомить себя, ведь я все равно не знал, где ее искать, а здесь хотя бы не слышны были крики всех остальных – их поминутные возгласы действовали мне на нервы. Звать девочку было так же бессмысленно, как тыкать вилами в стог сена, что с полной серьезностью делал на моих глазах Жозеф. Мари-Ноэль будет найдена, только если сама того захочет, но не здесь и не там – она будет ждать нас в своем прибежище перед собственным символическим алтарем.
Когда я наконец выбрался из леса на открытое место, я увидел – вчера все это заволакивал туман, – где, сделав полукруг, я оказался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Залитые слезами глаза Франсуазы обратились от него ко мне.
– Неужели ты так напился? – спросила она. – Что подумают люди?!
Жермена изумленно смотрела на нас из своего угла.
– Пойдите скажите Гастону, что я велел начать поиски вокруг замка и в парке, – сказал я ей. – Пусть захватит Жозефа и любого, кто есть поблизости. Месье Поль и я спустимся через несколько минут.
– Если хочешь знать мое мнение, – сказал Поль, – вот оно: девочка убежала из дому, потому что Жан выставил себя на посмешище перед всеми соседями. Ей было стыдно за него. Всем нам тоже.
– Ты ошибаешься, – сказала Рене, – я сама слышала, как Мари-Ноэль говорила всем направо и налево, что Жан – самый мужественный человек на свете, но никто, кроме нее, не знает – почему. Ох уж эти мне не по годам развитые детки! Мне было так неловко… не представляю, что все думали про нее.
– Мужественный? Что она хотела этим сказать? – спросила Франсуаза.
– О да, действительно, надо иметь мужество – своего рода, – чтобы сознательно отравить день всем – и гостям, и домашним. Когда это бывало, чтобы после конца охоты из пятидесяти приглашенных вернулось в замок не более двадцати?! Я бы стерпел, если бы это запятнало лично меня, но ведь пятно ложится на всю семью де Ге.
– Виновата погода, – сказала Рене. – Все промокли до нитки.
Пререкания прервал стук в дверь, все обернулись с надеждой и ожиданием, но на пороге появилась всего лишь Шарлотта, на ее худом, неприятном лице было написано сознание собственной важности.
– Простите, господин граф, и вы, мадам Жан, – сказала она. – Я только что услышала, что Мари-Ноэль пропала. Думаю, я была последней, кто видел ее. Когда я вчера вечером поднималась наверх, я случайно кинула взгляд в коридор и увидела, что она стоит на коленях у двери в гардеробную. Она хотела пожелать доброй ночи своему папа. Но вы ее не услышали, господин граф.
– И неудивительно, – ввернул Поль.
– Почему же она не постучалась тогда ко мне? – воскликнула Франсуаза.
– Я еще не спала. Она ведь прекрасно знает, что стоит ей постучаться, и я открою.
– Это я виновата, мадам Жан, – сказала Шарлотта. – Я сказала девочке, чтобы она ни в коем случае не беспокоила своего папа, ведь у него столько сейчас забот, и вас, мадам, ведь вы так нуждаетесь во сне, раз ребеночек вот-вот появится на свет. Маленький дружок, сказала я Мари-Ноэль, которого ей посылают небеса, чтобы она его любила и заботилась о нем.
Глаза-пуговки стрельнули в мою сторону и потупились; с раболепной подобострастной полуулыбкой на стиснутых лиловатых губах Шарлотта смотрела то на Франсуазу, то на меня. Я подумал о другой гардеробной комнате – рядом со спальней в башне наверху – и о том, что Шарлотта видела переставленные коробки в шкафчике над раковиной и догадалась о моем посещении вчера вечером. Она не выдаст меня, как и саму себя. Мы сообщники, и, как это мне ни противно, изменить я ничего не могу.
– Так, ясно, – сказал я, – а что же дальше?
– Она немного расстроилась, господин граф. Она сказала: "Папе нужна только я, и больше никто. Мальчика он хочет только из-за денег". Ее собственные слова. Я ушам своим не поверила. Я сказала ей, что говорить так – дурно, и господин кюре ее не похвалит за это, и ни один человек в Сен-Жиле. Когда ребеночек родится, мы все будем его любить, сказала я ей, начиная от папа до Цезаря, ведь его так долго ждали. Потом мы вместе дошли до черной лестницы и девочка направилась к себе в комнату, а я пошла наверх к госпоже графине, которая спала спокойно, как ангел.
Другими словами – лежала в беспамятстве благодаря моему подарку.
Возможно, это было одно и то же. Сейчас это не имело значения. Значение имело одно: Мари-Ноэль исчезла, а исчезла она потому, что я уехал в Виллар, а не остался в замке.
– Как вы думаете, мадемуазель, – спросила Шарлотта, обращаясь к Бланш, – не могла ли малышка побежать в церковь? В конце концов… – Она приостановилась, какой-то миг пристально смотрела на меня с еще более подобострастным выражением. –…Если у нее есть что-нибудь на душе, чего она стыдится, она, скорее всего, пойдет к господину кюре и попросит, чтобы он ее исповедовал.
– Нет, – сказала Бланш, – сначала она придет ко мне.
Поль пожал плечами.
– Вам не кажется, что прежде всего нам надо одеться? – спросил он. – Потом Бланш может пойти в церковь, а мы с Жаном присоединимся к Гастону.
Конечно, – тут он взглянул на меня, – если ты достаточно оправился после вчерашнего, чтобы участвовать в поисках.
Ничего не ответив, я повернулся и пошел обратно в гардеробную. Подошел к окну, посмотрел вниз, в сухой ров. Там не было ничего, кроме сорной травы и плюща, и маленькое тельце в голубом платье на дне, изуродованное, ненужное больше, я видел только в воображении.
О том, что Цезарь тоже пропал, сказать мне пришел Гастон. Жозеф пошел его покормить и увидел, что конура пуста. Эта новость принесла некоторое облегчение. Если Мари-Ноэль прихватила Цезаря, он защитит ее, во всяком случае – от реальных опасностей. И вряд ли она стала бы брать собаку, если бы хотела покончить с собой.
Выйдя из замка, мы с Полем и все остальные разделили между собой площадь, которую надо было прочесать, и мой участок оказался тем самым, где мы встретили вчера охотников. Из-за дождя, лившего целые сутки, в лесу было сыро, листья под ногами казались бумажными, валежник был мягкий, прелый. Но солнечные лучи уже проникли под полог леса и придали резкость очертаниям деревьев, нечетким и расплывчатым вчера.
Туман растаял, не слышно было перестука дождя по мокрым веткам, уныло клонящимся к земле; ослепительный солнечный свет серебрил подлесок, где в листве поблескивали шарики капель, вспыхивая на миг перед тем как упасть и слиться с землей.
Я шагал по длинным просекам, перебирался в лесу через канавы и все это время знал, что Мари-Ноэль там нет и она не возникнет передо мной, как маленькая Охотница с псом на поводке в конце дорожки, я не увижу ее спящей под деревом, как Красная Шапочка. Я пошел сюда, чтобы утомить себя, ведь я все равно не знал, где ее искать, а здесь хотя бы не слышны были крики всех остальных – их поминутные возгласы действовали мне на нервы. Звать девочку было так же бессмысленно, как тыкать вилами в стог сена, что с полной серьезностью делал на моих глазах Жозеф. Мари-Ноэль будет найдена, только если сама того захочет, но не здесь и не там – она будет ждать нас в своем прибежище перед собственным символическим алтарем.
Когда я наконец выбрался из леса на открытое место, я увидел – вчера все это заволакивал туман, – где, сделав полукруг, я оказался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101