– Я думаю, грузовик – с нашей фабрики. Да и что я мог сделать?
Грузовик и Мари-Ноэль вместе с ним уже исчезли из виду, когда я поднялся из подвалов.
– А зачем ты туда спускался?
– Хотел заглянуть в сейф.
– Вот тут ты, верно, потерял спокойствие.
– О, да.
Я ел ветчину и салат, отламывал кусочки хлеба и думал о том, насколько приятней мой сегодняшний ленч в компании этой сидящей напротив женщины, чем вчерашняя трапеза в столовой замка.
Ход мыслей привел меня к единственному, еще не врученному, подарку.
– В Сен-Жиле на комоде в гардеробной комнате стоит для тебя флакон духов, – сказал я.
– Спасибо. Мне что – сбегать за ним?
Я рассказал ей без утайки – теперь я уже мог смеяться над этим – об ошибке по вине буквы "Б".
– Не представляю, как это могло случиться, – сказала Бела, – ведь ты никогда не разговариваешь с сестрой. Или ты, наконец, решил сделать ей подношение в знак мира?
– Нет, – ответил я, – просто я ничего толком не соображал. Слишком много выпил накануне в Ле-Мане.
– Надо было напиться до полного бесчувствия, чтобы совершить такой чудовищный промах.
– О чем и речь, – сказал я.
Она подняла брови.
– Поездка в Париж оказалась неудачной?
– Весьма.
– У Корвале не захотели пойти навстречу?
– Они не желают продлевать контракт на наших условиях. А я, вернувшись, сказал братцу Полю, что продлил его. Вся семья и рабочие с verrerie думают, что я добился успеха. Вчера я снова начал переговоры по телефону, и в результате они согласились продлить контракт… на их условиях. Об этом еще не знает никто, кроме меня. Вот почему я поехал сегодня утром в банк – проверить, смогу ли я восполнить урон. Я все еще не знаю ответа.
Я оторвал взгляд от тарелки: ее широко раскрытые синие глаза пристально смотрели на меня.
– Как это ты не знаешь ответа? Прекрасно знаешь. Ты сказал мне перед отъездом, что фабрика работает себе в убыток и, если у Корвале не пойдут на твои условия, ее придется закрыть.
– Я не хочу ее закрывать, – сказал я. – Это будет несправедливо по отношению к рабочим.
– С каких это пор ты беспокоишься о рабочих?
– С тех самых пор, как напился в Ле-Мане.
Вдали хлопнула дверь. Бела поднялась и вышла в коридор.
– Это вы, Винсент? – окликнула она.
– Да, мадам.
– Пойдите посмотрите, стоит ли машина графа де Ге на площади Республики и сидит ли в ней дама.
– Сейчас, мадам.
Бела вернулась, неся корзинку с фруктами и сыр, налила мне еще вина.
– Похоже, ты основательно все запутал после возвращения из Парижа. Что ты собираешься по этому поводу предпринять?
– Понятия не имею, – ответил я. – Я живу сегодняшним днем.
– Ты живешь так уже много лет.
– Но сейчас в еще большей степени. Говоря по правде, я живу теперь настоящей минутой.
Бела отрезала ломтик швейцарского сыра и передала его мне.
– Знаешь, – сказала она, – неплохо время от времени пересматривать свою жизнь. Так сказать, подводить итог. Найти свои ошибки. Я иногда спрашиваю себя, почему я продолжаю жить в Вилларе. Я с трудом зарабатываю на хлеб в магазине и существую в основном на то, что мне оставил Жорж, а это сущие пустяки в наше время.
Жорж? Кто это? Вероятно, муж. Видимо, надо было что-то сказать.
– Так почему тогда ты живешь здесь? – спросил я.
Бела пожала плечами.
– Привычка, должно быть. Мне все здесь подходит. Я люблю этот домик.
Если ты полагаешь, что я остаюсь здесь ради твоих случайных визитов, ты себе льстишь.
Она улыбнулась, и я спросил себя, действительно ли Жан де Ге льстил себе.
В любом случае результат был в мою пользу.
– Тебе не кажется, – спросила Бела, – что твой внезапный интерес к verrerie вызван тем, что ей уже два с половиной века, а у тебя, возможно, появится наконец наследник?
– Нет, – ответил я.
– Ты уверен?
– Абсолютно. Мой интерес вызван тем, что вчера я увидел фабрику новыми глазами. В первый раз я наблюдал за рабочими. Я понял, что они гордятся своим делом, да и хозяин фабрики им не безразличен. Если она закроется, они, мало того, что окажутся на улице, будут обмануты, потеряют в него веру.
– Значит, тобой движет гордость?
– Вероятно. Можешь назвать это так.
Бела принялась чистить грушу и давать мне ее по кусочкам.
– Твоя ошибка в том, что ты предоставил управление фабрикой брату.
Если бы ты не был так чудовищно ленив, ты взял бы все в свои руки.
– Я тоже об этом думал.
– Еще не поздно начать сначала.
– Нет, время упущено. Да к тому же я ничего в этом не смыслю.
– Глупости. Ты бывал на фабрике с самого детства. Даже если стекольное дело ни чуточки тебя не интересовало, ты не мог не набраться каких-то практических знаний. Я иногда спрашиваю себя…
Она замолчала и принялась чистить яблоко.
– О чем?
– Неважно… Не люблю залезать людям в душу.
– Продолжай, – сказал я. – Ты разбудила мое любопытство. Моя душа к твоим услугам.
– Просто, – сказала Бела, – я иногда спрашиваю себя, уж не потому ли ты не проявляешь интереса к фабрике, что не хочешь ворошить прошлое. Не хочешь думать о Морисе Дювале.
Я молчал. Морис Дюваль – человек, о котором говорил Жак, человек, стоявший на фотографии рядом с Жаном де Ге?.. Я ничего о нем не знал.
– Пожалуй, – проговорил я.
– Вот видишь, – мягко сказала Бела, – тебе неприятен мой вопрос.
Она ошибалась. Было крайне существенно выяснить все, что можно, о Жане де Ге. Но без риска совершить еще одну оплошность.
– Нет, – ответил я, – ты не права. Прошу тебя, продолжай.
В первый раз Бела отвела глаза и посмотрела поверх моей головы в пространство.
– Оккупация кончилась пятнадцать лет назад, – сказала она. – Во всяком случае, для Мориса Дюваля. Однако люди все еще помнят его – какой прекрасный он был человек и как ужасно умер. Вряд ли у тех, кто был причастен к его смерти, от этого делается легче на сердце.
В дверь тихонько постучали, и на пороге возник невысокий худой человек в берете. Увидев меня, он улыбнулся.
– Bonjour, Monsieur le Comte, – сказал он. – Рад вас видеть. Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, прекрасно.
– В машине не было никакой дамы. Но на сиденье лежала записка.
Он с поклоном протянул ее мне. Записка была короткая и деловая: "Чуть не целый час искала вас и Мари-Ноэль. Наняла машину, чтобы вернуться в Сен-Жиль. Р.".
Я показал записку Беле.
– Можешь теперь успокоиться, – сказала она. – Винсент, будьте другом, отнесите все это на кухню, ладно?
– Разумеется, мадам.
– Тишь да гладь, да божья благодать, – проговорила Бела. – Надолго?
Для меня – до трех часов. Для тебя – пока ты здесь. Дать тебе еще одну подушку?
– Нет, мне и так чудесно.
Бела убрала все со столика, принесла сигареты и кофе.
– По правде говоря, я рада, что у тебя проснулись нежные чувства к verrerie, – сказала она. – Это показывает, что ты не такой черствый, каким хочешь казаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101