Дверь была выкрашена под цвет ставень, в черное, и блестела, словно свежепросмоленная. Оконце над ней походило на паутину, так как рама тоже была черная. Портал обрамляли трехчетвертные колонны и боковые окна, куда я не решалась заглянуть.
Я тронула колокольчик у двери, а вернее, медное устройство, как на корабле, но ни звона, ни звяканья не послышалось. У косяка была прикреплена четырьмя винтами медная пластинка, дюймов пять в высоту и два в ширину, для такого дома мелковатая; надпись на ней гласила: «КИПРИАН-ХАУС». Буквы, как мне бросилось в глаза, были вроде бы старинные. Романские.
Тут я проворно уронила руку, потянувшуюся снова к колокольчику, потому что внутри раздались отчетливые шаги… Себастьяна? Суждено ли мне найти здесь мою…
Нет. Дверь распахнула девушка, темная как ночь, но наряженная в цвета рассвета: ее платье сочетало в себе бежевое, белое и бледно-бледно-желтое. Лет ей было немного, наверное, меньше, чем мне. Хотя она была не такая красавица, мысли мои тут же устремились к Селии, и я едва выдавила из себя: «Здравствуйте. Да… Себастьяна? Себастьяна сейчас здесь?»
Девушка ничего не ответила, но от ее улыбки мне сделалось спокойнее. Посторонившись, она пригласила меня в первый вестибюль, где было тесно, однако примыкавший к нему второй значительно превосходил его размерами.
Стрелой кинувшись мимо меня, девушка выскочила на крыльцо за сумкой, которую я забыла. Я потянулась, чтобы взять у нее груз, и наши тела сплелись в клубок из ног и рук. Мы даже стукнулись лбами, что вызвало хохот.
Девушка мне понравилась, хотя это было не важно; дальше она сказала:
– Я никакой Себастьяны не знаю, но, может, Герцогиня знает. А вы, сэр…
Видя простертую для пожатия руку, я проговорила:
– Генри. Генри Колльер. – И стиснула ее ладонь так, как делают мужчины, то есть с дурацкой силой.
Девушка было поморщилась, но тут же улыбнулась. Я это заметила, не выпуская ее руки, которая походила на птичье крыло – изящная, крепкая и легкая, однако длинная, с расчетом на большие нагрузки; ладонь мозолистая, ногти коротко обрезаны.
Девушку звали Сара. Представившись, я не знала, что еще сказать, и принялась молча рассматривать внутренность дома.
Простираясь не только направо, но и налево, она вступала в противоречие с архитектурой фасада. Но вскорости я поняла: это были два дома, соединенные в один. Этим объяснялись большие размеры вестибюля – с двух сторон там поднимались две лестницы, которые смыкали объятия на площадке, словно созданной для Джульетты Капулетти; темное дерево, изящная отделка; балюстрада, без сомнения, ручной работы, ступени и фигурные навершия – тоже. Обе были покрыты болотно-зеленым ковром, шитым золотыми арабесками; его прочно удерживали на ступенях золотые прутья. В самом центре помещения висел газовый светильник из меди и дутого стекла, под ним лежал ковер лесных тонов – зеленого, золотого, коричневого, – в углах украшенный кисточками. На застланном пространстве уместилась бы уйма мебели – хозяева, однако, ограничились единственным круглым столиком-маркетри из красного дерева, выдававшим руку искусного ремесленника. На нем стояла стеклянная ваза клюквенного оттенка, с целой охапкой тропических цветов. От этого мои мысли обратились к Флориде, но собеседница отвлекла меня от грустных воспоминаний. Она снова упомянула Герцогиню, о которой я не имела ни малейшего понятия.
– …Если не Герцогиню, – говорила она, – то, может, вы хотели бы навестить одну из девушек, какая вас интересует? Сейчас они, конечно, еще спят, но если вы собираетесь сегодня вернуться, можно было бы оставить мне вашу карточку, Герцогиня посмотрит и пошлет с привратником ответ.
– Нет, нет, – смущенно пробормотала я. И, опасаясь, что меня выпроводят, добавила: – Герцогиня, да. Она мне и нужна.
Герцогиня, и вправду? Себастьяна гостит у некой герцогини в изгнании и ее дочерей? Думая об этом, я не решилась улыбнуться.
– Ну хорошо, – кивнула Сара, однако ее улыбка говорила о неуверенности.
И все же она не указала мне на дверь. Поместив мою сумку в чулан под лестницей, она повела меня в правую гостиную. За распахнутой дверью передо мной предстала комната… достойная не иначе как монарха.
– Располагайтесь, мистер Колльер. Герцогиня вернется, по своему обыкновению, когда часы пробьют девять, тогда вы сможете спросить о своей… о ком бишь?
– О Себастьяне. Себастьяне д'Азур.
От напряжения Сара сморщила нос, но, так ничего и не припомнив, пожала плечами.
– Не знаю никого с таким именем. Но, как я сказала, Герцогиня в скором времени появится. Последите за часами, я не я буду, если они с Эли еще до девятого удара не взойдут на крыльцо. – Речь шла о громоздких стоячих часах, в стеклянном брюхе которых виднелись швейцарские внутренности. – Вы, видно, с дороги. Чаю желаете?
– С удовольствием.
Сара кивнула и удалилась.
Гостиная, представлявшая собой правильный квадрат, имела полностью фиолетовую отделку. Диваны, софы, кресла, оттоманки – все было обито фиолетовым бархатом с черным кантом, тесьмой и кисточками. Пол покрывал коврик, тоже фиолетовый, но в сиреневых цветах (это, однако, была не сирень, а как раз фиалки), очень искусно вытканных. Прочие элементы отделки, каковых имелось в изобилии, сверкали либо серебром, либо зеркальными поверхностями.
Серебряным был и принесенный Сарой чайный прибор. Отполированный до блеска, он включал в себя такое множество предметов, что напоминал какие-то кухонные шахматы. Сара предложила мне угощаться и попросила извинить ее, поскольку ей нужно было заняться работой.
– Конечно-конечно, – заверила я. – Это понятно. – И поблагодарила ее за внимание к постороннему человеку.
– Гости Киприан-хауса быстро делаются своими, – проговорила Сара и вновь удалилась.
Пока настаивался чай, я взялась за кексы в глазури. Прислушиваясь к тиканью высоких часов, я ждала девяти ударов.
В фиолетовой гостиной было полно и других часов, поменьше, – вот крохотные часики, висящие на тесемках, вот серебряный механизм под стеклянным колпаком на камине. Продолжая осмотр, я застряла на зеркале, где отражалась картина: гигантском, несомненно, очень тяжелом и, уж конечно, жутко дорогом. Гладкое, без единого пятнышка, оно висело на передней стене слегка наклонно, чтобы лучше отражать все, что делалось в гостиной. Сама картина находилась, должно быть, сзади, над тем местом, где я сидела. Обернувшись, чтобы посмотреть, какова она в действительности, я едва не подавилась остатком кекса. Меня поразила ее, скажем, чересчур откровенная красота.
С моего места – в глубине царского дивана – свободно читалась серебряная бирка (она соответствовала масштабам картины, семь на пять или шесть футов).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Я тронула колокольчик у двери, а вернее, медное устройство, как на корабле, но ни звона, ни звяканья не послышалось. У косяка была прикреплена четырьмя винтами медная пластинка, дюймов пять в высоту и два в ширину, для такого дома мелковатая; надпись на ней гласила: «КИПРИАН-ХАУС». Буквы, как мне бросилось в глаза, были вроде бы старинные. Романские.
Тут я проворно уронила руку, потянувшуюся снова к колокольчику, потому что внутри раздались отчетливые шаги… Себастьяна? Суждено ли мне найти здесь мою…
Нет. Дверь распахнула девушка, темная как ночь, но наряженная в цвета рассвета: ее платье сочетало в себе бежевое, белое и бледно-бледно-желтое. Лет ей было немного, наверное, меньше, чем мне. Хотя она была не такая красавица, мысли мои тут же устремились к Селии, и я едва выдавила из себя: «Здравствуйте. Да… Себастьяна? Себастьяна сейчас здесь?»
Девушка ничего не ответила, но от ее улыбки мне сделалось спокойнее. Посторонившись, она пригласила меня в первый вестибюль, где было тесно, однако примыкавший к нему второй значительно превосходил его размерами.
Стрелой кинувшись мимо меня, девушка выскочила на крыльцо за сумкой, которую я забыла. Я потянулась, чтобы взять у нее груз, и наши тела сплелись в клубок из ног и рук. Мы даже стукнулись лбами, что вызвало хохот.
Девушка мне понравилась, хотя это было не важно; дальше она сказала:
– Я никакой Себастьяны не знаю, но, может, Герцогиня знает. А вы, сэр…
Видя простертую для пожатия руку, я проговорила:
– Генри. Генри Колльер. – И стиснула ее ладонь так, как делают мужчины, то есть с дурацкой силой.
Девушка было поморщилась, но тут же улыбнулась. Я это заметила, не выпуская ее руки, которая походила на птичье крыло – изящная, крепкая и легкая, однако длинная, с расчетом на большие нагрузки; ладонь мозолистая, ногти коротко обрезаны.
Девушку звали Сара. Представившись, я не знала, что еще сказать, и принялась молча рассматривать внутренность дома.
Простираясь не только направо, но и налево, она вступала в противоречие с архитектурой фасада. Но вскорости я поняла: это были два дома, соединенные в один. Этим объяснялись большие размеры вестибюля – с двух сторон там поднимались две лестницы, которые смыкали объятия на площадке, словно созданной для Джульетты Капулетти; темное дерево, изящная отделка; балюстрада, без сомнения, ручной работы, ступени и фигурные навершия – тоже. Обе были покрыты болотно-зеленым ковром, шитым золотыми арабесками; его прочно удерживали на ступенях золотые прутья. В самом центре помещения висел газовый светильник из меди и дутого стекла, под ним лежал ковер лесных тонов – зеленого, золотого, коричневого, – в углах украшенный кисточками. На застланном пространстве уместилась бы уйма мебели – хозяева, однако, ограничились единственным круглым столиком-маркетри из красного дерева, выдававшим руку искусного ремесленника. На нем стояла стеклянная ваза клюквенного оттенка, с целой охапкой тропических цветов. От этого мои мысли обратились к Флориде, но собеседница отвлекла меня от грустных воспоминаний. Она снова упомянула Герцогиню, о которой я не имела ни малейшего понятия.
– …Если не Герцогиню, – говорила она, – то, может, вы хотели бы навестить одну из девушек, какая вас интересует? Сейчас они, конечно, еще спят, но если вы собираетесь сегодня вернуться, можно было бы оставить мне вашу карточку, Герцогиня посмотрит и пошлет с привратником ответ.
– Нет, нет, – смущенно пробормотала я. И, опасаясь, что меня выпроводят, добавила: – Герцогиня, да. Она мне и нужна.
Герцогиня, и вправду? Себастьяна гостит у некой герцогини в изгнании и ее дочерей? Думая об этом, я не решилась улыбнуться.
– Ну хорошо, – кивнула Сара, однако ее улыбка говорила о неуверенности.
И все же она не указала мне на дверь. Поместив мою сумку в чулан под лестницей, она повела меня в правую гостиную. За распахнутой дверью передо мной предстала комната… достойная не иначе как монарха.
– Располагайтесь, мистер Колльер. Герцогиня вернется, по своему обыкновению, когда часы пробьют девять, тогда вы сможете спросить о своей… о ком бишь?
– О Себастьяне. Себастьяне д'Азур.
От напряжения Сара сморщила нос, но, так ничего и не припомнив, пожала плечами.
– Не знаю никого с таким именем. Но, как я сказала, Герцогиня в скором времени появится. Последите за часами, я не я буду, если они с Эли еще до девятого удара не взойдут на крыльцо. – Речь шла о громоздких стоячих часах, в стеклянном брюхе которых виднелись швейцарские внутренности. – Вы, видно, с дороги. Чаю желаете?
– С удовольствием.
Сара кивнула и удалилась.
Гостиная, представлявшая собой правильный квадрат, имела полностью фиолетовую отделку. Диваны, софы, кресла, оттоманки – все было обито фиолетовым бархатом с черным кантом, тесьмой и кисточками. Пол покрывал коврик, тоже фиолетовый, но в сиреневых цветах (это, однако, была не сирень, а как раз фиалки), очень искусно вытканных. Прочие элементы отделки, каковых имелось в изобилии, сверкали либо серебром, либо зеркальными поверхностями.
Серебряным был и принесенный Сарой чайный прибор. Отполированный до блеска, он включал в себя такое множество предметов, что напоминал какие-то кухонные шахматы. Сара предложила мне угощаться и попросила извинить ее, поскольку ей нужно было заняться работой.
– Конечно-конечно, – заверила я. – Это понятно. – И поблагодарила ее за внимание к постороннему человеку.
– Гости Киприан-хауса быстро делаются своими, – проговорила Сара и вновь удалилась.
Пока настаивался чай, я взялась за кексы в глазури. Прислушиваясь к тиканью высоких часов, я ждала девяти ударов.
В фиолетовой гостиной было полно и других часов, поменьше, – вот крохотные часики, висящие на тесемках, вот серебряный механизм под стеклянным колпаком на камине. Продолжая осмотр, я застряла на зеркале, где отражалась картина: гигантском, несомненно, очень тяжелом и, уж конечно, жутко дорогом. Гладкое, без единого пятнышка, оно висело на передней стене слегка наклонно, чтобы лучше отражать все, что делалось в гостиной. Сама картина находилась, должно быть, сзади, над тем местом, где я сидела. Обернувшись, чтобы посмотреть, какова она в действительности, я едва не подавилась остатком кекса. Меня поразила ее, скажем, чересчур откровенная красота.
С моего места – в глубине царского дивана – свободно читалась серебряная бирка (она соответствовала масштабам картины, семь на пять или шесть футов).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134