Так я избавлю себя от соучастия в выносе арфы и успею подготовиться к приходу Элайзы Арнолд в восемь. И не одной Элайзы Арнолд, но и ее детей.
Размышляя о том, как лучше подготовиться к предстоящему – ну, пускай не светскому рауту, а к более чем странному сборищу и живых и мертвых, «ясновидящих» и слепцов… (enfin, уж никак не похожему на светскую вечеринку с игрой в безик и глинтвейном)… размышляя об этом, я начала понимать урок, преподанный мне в церкви Поминовения. Не то чтобы я обрела способность видеть и воспринимать мертвецов другими чувствами – я уже это умела. Нет, Мама Венера скорее имела целью напомнить мне, что другие-то этого дара лишены. Другие – это подобные тем прихожанам, которые просидели службу, даже не шелохнувшись, а в особенности – представители семейства По.
По возвращении я застала дом голландца ярко освещенным, всюду горели свечи и лампы. И всюду царило безмолвие.
Мраморный пол вестибюля казался застывшим озером, прожилки выглядели трещинами при свете громадного канделябра, приспущенного на цепи и зажженного несколько часов тому назад, так что теперь свечи изливали не только свет, но и восковые слезы. Парадная дверь была распахнута. Арфа исчезла. На обеденном столе лежали пятидолларовые монеты, просыпанные из кожаного кошелька.
Я вернулась в вестибюль, дверь в подвал вела именно оттуда.
Дверь, казалось, была слегка приоткрыта. Что, если мне попробовать туда заглянуть, нет ли?.. В это мгновение он и заговорил, заставив меня торопливо обернуться – нет, крутнуться на месте волчком. Там, на лестнице – возле черной Мадонны, – сверкнули глаза Эдгара По.
– Это вы, не правда ли? – задал он вопрос.
Мой участившийся пульс выровнялся не сразу. За изящно выточенными балясинами перил Эдгар выглядел запертым в клетку. Я шагнула поближе к нему, небрежно развалившемуся не то на пятой, не то на шестой ступеньке.
– В городе только и толкуют, что о приезжем, с которым случился припадок в церкви Поминовения. С вами, не правда ли?
– Вы пришли с сестрой? – вместо ответа спросила я.
Эдгар усмехнулся:
– Я об этом знал. Знал, что это вы.
– Розали здесь?
– С умом безумье не всегда ль в союзе? Да, она здесь. Там, внизу. – Он кивнул на дверь в подвал.
– Она с?..
– Nigrum, nigrius, nigro Да.
– А почему вы?..
– Вам следовало бы спросить, почему я вообще нахожусь здесь, в этом адском обиталище. Вот чем вам следовало бы поинтересоваться.
– Bon. D'accord, – ответила я. – Почему вы вообще?..
– Не знаю. Disons que… Скажем, что… что я здесь потому, что… на этом точка, и довольно.
С этими словами Эдгар, подтянув колени к груди, крепко обхватил их руками. Рукава его рубашки были закатаны и позволяли видеть напрягшиеся тугими канатами мышцы. Кончики его пальцев были грязными – нет, до непроглядной ночной тьмы перепачканы в чернилах. Да и на нижней губе лежало пятно цвета индиго.
– Это Розали велела вам прийти?
Эдгар, поигрывая длинным шарфом из коричневой шерсти, перебросил один его конец себе через плечо. Потом, опершись острым подбородком о колено, процедил сквозь зубы:
– Я не принимаю от моей сестры никаких повелений, месье.
– Нет, – поперхнулась я, – конечно нет. – Я показала рукой на дверь в подвал и сделала к ней шаг. – Мы должны спуститься?
– Нет, – сказал Эдгар, однако я подошла к двери и уже собралась ее отворить толчком (если только она была не заперта), но Эдгар повторил, еще более настойчиво:
– Нет! Нам… нам, думаю, нужно подождать… Да, думаю, мы должны подождать.
Говоря это, он встал, а потом снова расположился на лестнице в прежней позе.
Он выглядел невыспавшимся. Под большими темными глазами набрякли мешки. Волосы были растрепаны, но черный локон по-прежнему падал на лоб.
И в лучшие минуты ни я, ни Эдгар не слишком жаловали пустую болтовню, и сейчас – а минута выдалась уж точно не лучшая – языки у нас никак не развязывались. О, как же мне хотелось поскорее услышать бой часов, скрип лестницы, свист зловонного ветра при появлении Элайзы.
Невероятно, однако в этот момент на свет вынырнуло стихотворение. Эдгар выхватил из заднего кармана, будто дуэлянт оружие, листок, сложенный вчетверо. Эдгар прочитал стихи уверенным тоном, нимало, думаю, не сомневаясь ни в силе своего искусства, ни в моей жажде этим искусством насладиться.
(Хотя я не чураюсь поэзии и питаю к ней склонность, приведу эти строки не по памяти. Розали в последующие годы подписывала меня на «Сазерн литерэри мессенджер», там я позже и наткнулась на эти стихи, заставившие меня вздрогнуть при воспоминании об их первом чтении вслух.)
В качестве предисловия Эдгар пояснил, что стихотворение некоторое время «дозревало», но вот прошлой ночью – «во сне», уточнил он, – приняло свою «непреходящую» форму:
Твоя душа обречена
Среди могил бродить одна:
Ничей тебя не встретит глаз,
Не вторгнется в твой тайный час.
– Очень мило, – заметила я, делая вид, что аплодирую.
– Attendez!– сердито оборвал меня он. – Это еще не всё.
Безмолвствуй в тишине ночной!
Ты одинок, хоть не один:
То духи мертвых пред тобой
Восстали вновь из домовин.
Ты будешь ими окружен –
Безволен и заворожен.
Если бы только он знал, подумала я, кто стоит над ним, чья тень на него падает и как близок час ее прихода.
Эдгар продолжал:
Лик светлой ночи омрачится,
Надежды луч не заструится
Для смертных с царственных высот
Во взорах звезд… Наоборот:
Их раскаленные орбиты,
Багровой кровию налиты,
Тебе – усталому – несут
Горячку, неизбывный зуд.
Мысли эти – несчислимы,
Видения эти – неистребимы:
Роса осыплется с ветвей,
Они – вовек в душе твоей.
Я услышала на лестнице из подвала шаги. Эдгар тоже их услышал и заторопился дочитать стихотворение до конца – внезапно севшим и слабым голосом:
Дыханье Бога – ветер – стих,
И на вершинах голубых
Туман завесой плотной лег –
Некий символ и залог.
О, как деревья он обвил –
Тайна тайн среди могил!
Эдгар, le pauvre. Он с трудом, спотыкаясь, докончил декламацию. Шаги на лестнице поднимались все выше, выше, и он, поспешно сунув листок в карман, искал у меня глазами не похвалы стихам, а скорее жалости, сочувствия, утешения.
Панель холла распахнулась.
Показалась Розали, с лампой в руке.
Когда же появилась сама Мама Венера – «тенью, тенью, только плотной», – и, в полном молчании прошаркав по мраморному полу к Розали у подножия лестницы, Эдгар… Эдгар прилип к изогнутой стене лестничного пролета. Он бы спрятался за черной Мадонной, окажись там для него достаточно места. Шарф, я видела, он судорожно прижал к лицу. Глаза его по-прежнему сверкали, как драгоценный металл, но теперь этот металл потускнел от времени.
Вот мы и сошлись: более чем диковинная ассамблея… Однако еще не все были в сборе.
И тогда – до слуха донесся первый из восьми ударов часов… О, как же резко впечатались мне в память остальные семь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Размышляя о том, как лучше подготовиться к предстоящему – ну, пускай не светскому рауту, а к более чем странному сборищу и живых и мертвых, «ясновидящих» и слепцов… (enfin, уж никак не похожему на светскую вечеринку с игрой в безик и глинтвейном)… размышляя об этом, я начала понимать урок, преподанный мне в церкви Поминовения. Не то чтобы я обрела способность видеть и воспринимать мертвецов другими чувствами – я уже это умела. Нет, Мама Венера скорее имела целью напомнить мне, что другие-то этого дара лишены. Другие – это подобные тем прихожанам, которые просидели службу, даже не шелохнувшись, а в особенности – представители семейства По.
По возвращении я застала дом голландца ярко освещенным, всюду горели свечи и лампы. И всюду царило безмолвие.
Мраморный пол вестибюля казался застывшим озером, прожилки выглядели трещинами при свете громадного канделябра, приспущенного на цепи и зажженного несколько часов тому назад, так что теперь свечи изливали не только свет, но и восковые слезы. Парадная дверь была распахнута. Арфа исчезла. На обеденном столе лежали пятидолларовые монеты, просыпанные из кожаного кошелька.
Я вернулась в вестибюль, дверь в подвал вела именно оттуда.
Дверь, казалось, была слегка приоткрыта. Что, если мне попробовать туда заглянуть, нет ли?.. В это мгновение он и заговорил, заставив меня торопливо обернуться – нет, крутнуться на месте волчком. Там, на лестнице – возле черной Мадонны, – сверкнули глаза Эдгара По.
– Это вы, не правда ли? – задал он вопрос.
Мой участившийся пульс выровнялся не сразу. За изящно выточенными балясинами перил Эдгар выглядел запертым в клетку. Я шагнула поближе к нему, небрежно развалившемуся не то на пятой, не то на шестой ступеньке.
– В городе только и толкуют, что о приезжем, с которым случился припадок в церкви Поминовения. С вами, не правда ли?
– Вы пришли с сестрой? – вместо ответа спросила я.
Эдгар усмехнулся:
– Я об этом знал. Знал, что это вы.
– Розали здесь?
– С умом безумье не всегда ль в союзе? Да, она здесь. Там, внизу. – Он кивнул на дверь в подвал.
– Она с?..
– Nigrum, nigrius, nigro Да.
– А почему вы?..
– Вам следовало бы спросить, почему я вообще нахожусь здесь, в этом адском обиталище. Вот чем вам следовало бы поинтересоваться.
– Bon. D'accord, – ответила я. – Почему вы вообще?..
– Не знаю. Disons que… Скажем, что… что я здесь потому, что… на этом точка, и довольно.
С этими словами Эдгар, подтянув колени к груди, крепко обхватил их руками. Рукава его рубашки были закатаны и позволяли видеть напрягшиеся тугими канатами мышцы. Кончики его пальцев были грязными – нет, до непроглядной ночной тьмы перепачканы в чернилах. Да и на нижней губе лежало пятно цвета индиго.
– Это Розали велела вам прийти?
Эдгар, поигрывая длинным шарфом из коричневой шерсти, перебросил один его конец себе через плечо. Потом, опершись острым подбородком о колено, процедил сквозь зубы:
– Я не принимаю от моей сестры никаких повелений, месье.
– Нет, – поперхнулась я, – конечно нет. – Я показала рукой на дверь в подвал и сделала к ней шаг. – Мы должны спуститься?
– Нет, – сказал Эдгар, однако я подошла к двери и уже собралась ее отворить толчком (если только она была не заперта), но Эдгар повторил, еще более настойчиво:
– Нет! Нам… нам, думаю, нужно подождать… Да, думаю, мы должны подождать.
Говоря это, он встал, а потом снова расположился на лестнице в прежней позе.
Он выглядел невыспавшимся. Под большими темными глазами набрякли мешки. Волосы были растрепаны, но черный локон по-прежнему падал на лоб.
И в лучшие минуты ни я, ни Эдгар не слишком жаловали пустую болтовню, и сейчас – а минута выдалась уж точно не лучшая – языки у нас никак не развязывались. О, как же мне хотелось поскорее услышать бой часов, скрип лестницы, свист зловонного ветра при появлении Элайзы.
Невероятно, однако в этот момент на свет вынырнуло стихотворение. Эдгар выхватил из заднего кармана, будто дуэлянт оружие, листок, сложенный вчетверо. Эдгар прочитал стихи уверенным тоном, нимало, думаю, не сомневаясь ни в силе своего искусства, ни в моей жажде этим искусством насладиться.
(Хотя я не чураюсь поэзии и питаю к ней склонность, приведу эти строки не по памяти. Розали в последующие годы подписывала меня на «Сазерн литерэри мессенджер», там я позже и наткнулась на эти стихи, заставившие меня вздрогнуть при воспоминании об их первом чтении вслух.)
В качестве предисловия Эдгар пояснил, что стихотворение некоторое время «дозревало», но вот прошлой ночью – «во сне», уточнил он, – приняло свою «непреходящую» форму:
Твоя душа обречена
Среди могил бродить одна:
Ничей тебя не встретит глаз,
Не вторгнется в твой тайный час.
– Очень мило, – заметила я, делая вид, что аплодирую.
– Attendez!– сердито оборвал меня он. – Это еще не всё.
Безмолвствуй в тишине ночной!
Ты одинок, хоть не один:
То духи мертвых пред тобой
Восстали вновь из домовин.
Ты будешь ими окружен –
Безволен и заворожен.
Если бы только он знал, подумала я, кто стоит над ним, чья тень на него падает и как близок час ее прихода.
Эдгар продолжал:
Лик светлой ночи омрачится,
Надежды луч не заструится
Для смертных с царственных высот
Во взорах звезд… Наоборот:
Их раскаленные орбиты,
Багровой кровию налиты,
Тебе – усталому – несут
Горячку, неизбывный зуд.
Мысли эти – несчислимы,
Видения эти – неистребимы:
Роса осыплется с ветвей,
Они – вовек в душе твоей.
Я услышала на лестнице из подвала шаги. Эдгар тоже их услышал и заторопился дочитать стихотворение до конца – внезапно севшим и слабым голосом:
Дыханье Бога – ветер – стих,
И на вершинах голубых
Туман завесой плотной лег –
Некий символ и залог.
О, как деревья он обвил –
Тайна тайн среди могил!
Эдгар, le pauvre. Он с трудом, спотыкаясь, докончил декламацию. Шаги на лестнице поднимались все выше, выше, и он, поспешно сунув листок в карман, искал у меня глазами не похвалы стихам, а скорее жалости, сочувствия, утешения.
Панель холла распахнулась.
Показалась Розали, с лампой в руке.
Когда же появилась сама Мама Венера – «тенью, тенью, только плотной», – и, в полном молчании прошаркав по мраморному полу к Розали у подножия лестницы, Эдгар… Эдгар прилип к изогнутой стене лестничного пролета. Он бы спрятался за черной Мадонной, окажись там для него достаточно места. Шарф, я видела, он судорожно прижал к лицу. Глаза его по-прежнему сверкали, как драгоценный металл, но теперь этот металл потускнел от времени.
Вот мы и сошлись: более чем диковинная ассамблея… Однако еще не все были в сборе.
И тогда – до слуха донесся первый из восьми ударов часов… О, как же резко впечатались мне в память остальные семь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134