Она вскочила со стула, взяла мел и стала заполнять большую доску различными формулами. Она немного разбиралась в почерке герцога, но кое-где не совсем уверенно понимала то, что им было написано. Однако Мэдди старалась не делать ошибок, полностью сосредоточившись на правильности переписываемых формул и чертежах. Многолетняя совместная работа с отцом позволяла ей уверенно читать текст, и она спокойно иллюстрировала на доске то, что говорил Жерво: писала одни формулы, стирала другие, и вновь писала и писала. Один раз Мэдди чуть замешкалась, слишком долго рассматривала чертеж. Тогда Жерво сделал паузу, посмотрел на нее, и она быстро стерла написанные формулы и написала новые. В конце концов Мэдди так приноровилась, что уже опережала герцога. Он еще доказывал предыдущие формулы, а на доске были уже написаны следующие. Когда Мэдди с облегчением дописала последнюю формулу и немедленно вернулась к своему стулу, в зале стал нарастать шум. Жерво продолжал говорить, а собравшиеся стали медленно вставать. Один, другой, третий… Все смотрели на доску.
Кто-то зааплодировал. Редкие аплодисменты переросли в овацию, в которой потонули последние слова герцога.
Он прекратил говорить, обернулся с улыбкой на Мэдди и сделал движение, чтобы помочь Тиммсу подняться на трибуну. Но Милнер опередил его.
Аплодисменты грянули с новой силой. Весь зал вибрировал от шума. Мэдди встала и с удовольствием пожала руку отцу. Он держал ее руку и улыбался с таким восторгом и счастьем, какого Мэдди не видела уже шесть лет, прошедших со дня смерти матери.
Зал ревел. Жерво выступил вперед, держа за руку Тиммса, потому что тот, стесняясь, не хотел идти. В улыбке герцога неожиданно появилась некоторая застенчивость. На какое-то мгновение он стал похож на неуклюжего парня, полного невинного энтузиазма. Он повернулся к Мэдди и взял ее за руку, поклонился и посмотрел ей в глаза.
Герцог наклонился к ней так близко, что она чувствовала его тепло, его дыхание и запах сандалового дерева:
— Что вы об этом думаете, мисс Архимедия? — спросил он.
— Что ты имеешь в виду?
— А то, — ответил за него президент Милнер, — что мы доказали геометрию вне Евклида, моя девочка! Взорвали параллельный постулат! Целая новая Вселенная! Господи, похоже это… — Он хлопнул Тиммса и герцога по плечам и крикнул: — Вы — волшебники! Волшебники! Волшебники!
— Это твоя заслуга, друг мой, — сказал Тиммс, в шестой раз, как насчитала Мэдди. — Это необходимо подчеркнуть. Жерво покачал головой и сделал глоток вина.
— Чепуха, мистер Тиммс, — он слабо улыбнулся. — Вы проделали самую трудную работу — записали все, как надо.
Все четверо сидели в доме герцога у окна за столом в красивой комнате с видом на темный сквер. Раньше Мэдди здесь никогда не была. Голубой ситец на стенах и удобные стулья произвели на нее впечатление. Она никогда не думала, что мужчина способен создать такой уют.
Герцог выглядел холостяком. Он сидел, отодвинув стул от стола и положив ногу на ногу. Мэдди старалась держать спину прямо и позволяла себе осторожно оглядывать комнату.
Тиммс раскраснелся и выглядел несколько рассеянным, как будто никак не мог поверить, что все происходившее в этот вечер правда. За экзотическим блюдом из рыбы и аспарагуса герцог неожиданно предложил ему возглавить математическую кафедру в новом колледже, который собирались открыть его друзья-политики, исходя только из желания учить студентов современным знаниям, избегая различных религиозных проверок при вступлении.
Мэдди не сразу сообразила, что герцог, будучи богатым человеком, может оказать отцу такую поддержку. Однако, действительно, Жерво очень умен, последовательно выполняет свои обещания и, похоже, неплохо к ним относится. Даже Милнер, Друг Милнер, сначала сомневавшийся в разумности этого шага, сидел, погруженный в приятные мечты. И, конечно, когда герцог заявил, что готов поддержать кандидатуру отца на руководство математической кафедрой, Мэдди почувствовала прилив воодушевления. Конечно, не хотелось бы иметь в качестве покровителя светского повесу, чье имя фигурирует на газетных страницах, но в их положении не выбирают. Она представила себе новый дом, большой, с садом и исправленным звонком.
В этот момент, когда они витали в облаках, Друг Милнер попросил разрешения выйти покурить. Он оставил дверь приоткрытой, и в тот же миг раздался какой-то шум и шорох, после чего в двери появился сеттер, с шелковисто-белой шерстью, покрытой крупными черными пятнами, как будто обрызганной черной краской. Лишь мельком взглянув на герцога, собака сразу направилась к Мэдди. Встав передними лапами ей на колени, пес ткнул розовым носом ей в подбородок.
— Дьявол! — строгая команда заставила собаку оглянуться на хозяине. Однако лап с колен Мэдди не убрал. Она улыбнулась и потрепала его за уши.
— Ты плохой песик, — тихонько говорила она, как будто по секрету. — Ты плохо, очень плохо себя ведешь.
Дьявол с обожанием посмотрел ей в глаза, очередная строгая команда герцога заставила собаку мигнуть, как бы извиняясь, и соскочить на пол. Жерво посмотрел на любимца долгим пристальным взглядом, и через мгновение Дьявол поджал хвост и быстро убрался из комнаты. Его хозяин, невозмутимо поднявшись со стула, закрыл за ним дверь.
Появление Дьявола и его изгнание из комнаты несколько разрядило обстановку. Мэдди рассматривала белоснежную скатерть, в то время как герцог рассыпался в извинениях. Ей показалось, что Жерво имеет все основания счесть их за неотесанных людей. Так много молчания было за столом, что ему и Другу Милнеру приходилось постоянно заполнять паузы. Мэдди же не привыкла просто так болтать о пустяках, она много и старательно училась в школе, и всегда выполнять библейское правило: «Говори как можно меньше». Мэдди не в состоянии была говорить о том, чего она не знала. Она любила собак, но у нее их никогда не было. А на улице она видела только дворняжек. Поэтому ей было неудобно обсуждать эту тему с Жерво, который скорее всего разбирался в породах собак и сразу понял бы, что она ничего не знает.
Мэдди очень хотелось спросить у него, сколько стоит та замечательная ткань, которой обтянуты стулья, но у нее не поворачивался язык. В строгих квакерских домах не было такой роскоши, как раскрашенный ситец или живопись на стенах. Единственной картиной в доме Тиммсов был неуклюжий рисунок, изображавший невольнический корабль, напоминавший о людских страданиях. Пока она разглядывала орнамент на стенах, Жерво заговорил:
— Давно ли вы потеряли зрение, мистер Тиммс? — спросил он.
Мэдди замерла, удивленная таким прямым вопросом. Но отец мягко ответил:
— Много лет назад. Почти… пятнадцать, правда Мэдди?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122