Наконец-то Кристиан заставил ее взглянуть на него, ее и всех остальных. Он стоял прямо перед дверью, неуместный, неподходяще одетый, разгневанный и униженный. Только Мэдди была таким же человеком, как он, среди этих лиц.
— Правда! — закричал он, в упор глядя на нее — безумное эхо его самого. Единственное слово, которое он мог сказать. Его голос поплыл в пустоте большой комнаты.
Над галереей поднялся человек с низким голосом.
— Друг, — сказал он Кристиану, — мы чувствуем нежное сострадание к тебе, но мы должны сообщить, что ты находишься вне Божественной Жизни. Ты незваный гость на этом собрании.
Другой квакер поддержал выступившего. Это был Ричард Гиль.
— Мы хотим, чтобы ты ушел.
Кристиан дико засмеялся. Он вышел в центральный проход и выхватил листки из рук Мэдди.
— Кто писал это?
Он держал ее бумаги перед собой.
Мэдди посмотрела на него так, как будто он был галлюцинацией, как будто он говорил на языке сумасшедших, который она не могла понять. Выражение ее лица привело Кристиана в бешенство. Пустое, испуганное страдание. Тупая слабость. Это не ты, не Мэдди-девочка. Ложь. Ложь. Ложь.
Он свирепо посмотрел назад, держа смятые листки в руке, чувствуя, что вокруг квакеры, и видя перед собой ее, стоящую среди них и ведущую лживые набожные речи. Неправда! Кристиан должен был сказать ей это. Он пытался сказать ей, но бился о стену — барьеры, чехлы и цепи. Слова задыхались, прежде чем вырваться из его гортани, слова, заключенные в тюрьму его мозга.
Это случилось. Он все потерял. Он знал, что это исчезнет, когда он больше всего в нем нуждался. Они уставились на него. Он был клоуном, сморщенным, съежившимся, он не мог судить о приговоре сумасшедших квакеров.
Однако в бешеной ярости Кристиан почувствовал почву под ногами. Он стоял там, разгневанный позором и дикостью, дыша как зверь, несчастный сумасшедший.
Квакеры! Квакеры! Набожный Ричард Гиль!
— Лучше! — Слово ударило, выкрикнулось. Он простер руки. — Смотрите! На меня! Скажите, грешник? — Его голос бился о стены комнаты, когда он указал на Гиля. — Думаете он… лучше? — Он усмехнулся Мулу. — Думаешь ты… такой святой… достоин… моей жены? — Повернувшись, Кристиан протянул листки важному мужчине на галерее… Кто написал это? Вы? — Он размахивал им перед трезвыми лицами. Или вы? Не она. Не она… сказать, что я — враг. — Кристиан затряс головой, у него вырвался невероятный стон. — Мэдди… прелюбодеяние. — Он не знал, плакать или смеяться. — Я называл ее… любовь ради тебя. Перед Богом… любовь… честь… моя жена… лелеять все дни. Я говорил это. Это все еще правда. Мэдди. Еще правда… во мне и всегда.
Мэдди смотрела на него, стоя прямо и неподвижно. Слезы катились по ее лицу.
— Супруга! — закричал он на нее, на пустую плачущую ее оболочку. — Бог… бремя… любовь! Нет закона, кроме любви! Герцогиня!
Ее губы зашевелились.
— Думаешь… нет? — спрашивал он. — Думаешь, ты смиренный кроткий маленький квакер? — Его дерзкий смех эхом отозвался в балках потолка. — Упрямая… своевольная… гордая самоуверенная лгунья! Хотела бы делать реверансы королю, черт побери! Гулять в келье сумасшедшего — выше голову… нет страха!.. Я мог бы убить тебя, Мэдди. Сто раз убить тебя.
— Это было откровение, — прошептала она.
— Это была… ты, — сказал он. — Герцогиня. Ты… вывела меня оттуда. Ты вышла замуж… за герцога. Ты сказала… не пудрить лакеев. — Он показал на пол. — Скажи мне сейчас, — стань на колени, и я сделаю это. Подарок Дьявола. — Он криво усмехнулся. — Не жемчуга, цветы… мантии. Что-то нечистое в правде. Я дал тебе… эгоистичною, надменного… бастарда… такой я есть. И все, что я могу делать. Я дал тебе… дочь… потому что я сохраню ее. Потому что я погубил ее имя, чтобы получить удовольствие… Потому что только ты — только ты, герцогиня… понимаешь, почему я это сделал. Потому что только ты… можешь научить ее быть смелой… научить ее не бояться… презрению… к тому, что скажут. Только ты… можешь научить ее… стать такой, как ты, герцогиня. — Он раскрыл ладонь, и листки упали на пол. — В душе герцогиня!
Быстрым свирепым взглядом Жерво охватил сборище квакеров, повернулся и зашагал по проходу.
Он остановился у двери и оглянулся.
— Я буду ждать у входа… пять минут! — прорычал он. — Ты… придешь! Или никогда!
Напротив дома собраний в тени маленького церковного кладбища, где было лишь дерево и несколько старых могил, Кристиан облокотился на ограду. Его все еще трясло. Реакция наступила, как только он вышел на улицу, оскорбление и страх еще бились в его венах. Вокруг шла оживленная жизнь. Только маленькие кладбище и дом собраний стояли без жизни и движения, смотря друг на друга, как островки тишины посреди суматохи.
Жерво простоял гораздо дольше пяти минут. Он ждал с уменьшающейся надеждой целый час, затем два, зная, что надо уйти, зная, что бесполезно ставить дурацкие ультиматумы, наконец, зная, что как это ни глупо, но он хотел хоть мельком увидеть ее. Один взгляд.
Сжимая прутья ограды, он следил за движением, спешившим в деловом потоке. Прогромыхал фургон, обтянутый парусиной. Его тащили два быка, не торопясь, степенно продвигаясь вперед. Когда фургон проехал, Жерво увидел ее на ступенях молитвенного дома. Железные прутья с тупой болью впились в пальцы. Кристиан нахмурился, так как не мог разглядеть выражения ее лица под шляпкой. Ясно было лишь то, что Мэдди одна.
Казалось, она что-то искала, оглядывая улицу. Кристиан увидел, что она спустилась и направилась к нему.
Ноги его отказывались слушаться. Он только следил за Мэдди, но не мог двинуться или сказать что-нибудь, когда она остановилась у заграждения, пережидая грохот фургона. Она подхватила юбку и перешла улицу.
Жерво прижал ладони к зубчатым прутьям. Она стояла на тротуаре, их разделяла лишь железная ограда. Мэдди подняла лицо. На нем еще были следы слез, но не было печали.
В сумерках церковного кладбища белые поля ее шляпы, казалось, несли свет и делали ее сияющей.
Жерво почувствовал страшную неуверенность, он оторвался от ограды и прошел несколько шагов в глубину кладбища. Он не хотел услышать, что причина ее внутреннего света была связана с квакерским собранием.
— Ребенок. — Его голос — резкий, гулкий и чужой — прозвучал в маленьком кладбище. Кристиан посмотрел на нее, и губы его скривились, но не от смеха. — Это… то, что называется прелюбодеянием?
— Да, — сказала она, все еще стоя за оградой.
Жерво почувствовал потребность рассказать все о своей жизни, чтобы она не могла сказать, что он опять лжет. Он взглянул на стертую надпись на мраморной плите.
— Сазерленд… семья знает… она моя. Им не нравится, но они… возьмут ее. — Он пожал плечами. У нее есть родные. Ей никогда… не узнать. — Кристиан болезненно улыбнулся, глядя на могильный камень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122