А тут еще на церковной крыше заухала сова – должно быть, совы и ведьмы пьют масло из лампад алтаря и из той, что в арке, в конце улицы…
– Святая Мария, что я вижу! – заголосила вдруг одна старуха, воздевая к небу трясущиеся руки.
Тут вся улица запричитала, заплакала и принялась читать молитвы.
Все, все видели, видели своими собственными глазами, как земля поглотила белую лошадь, белую и огромную, с оборотнем на спине, тоже белым, ой, Иисус, меня всю затрясло, волосы встали дыбом, и платок поднялся вместе с волосами, меня как иголками кололо, а лошадь шла, и от ее шагов сотрясалась земля и эхо неслось во все концы, точно земля была огромным барабаном и тоже бежала, бежала из-под ног этого призрака. Тут весь Алдебаран стал молиться у зажженных лампад. Никогда еще здесь не молились в столь поздний час и так истово. Те из женщин, что осмелились поглядеть на лошадь-призрак, на следующий день рассказывали, что оба они, и лошадь и призрак, светились. Похоже, были из стекла или чего-то в этом роде, и всякий раз, когда копыта касались земли, подковы выбивали из мостовой огонь, ослеплявший тех, кто все видел. Что бы это могло быть?! Возможно, какая-то неприкаянная душа пришла кому-то напомнить о данном и неисполненном обещании? А может, оборотень надеялся, что кто-нибудь отважится и снимет с него чары? Кто бы это мог быть, а?!
И все это случилось, как только Диого Релвас отбыл в Мадрид, в ту же самую ночь. Может, это был его отец, что погиб от несчастного случая в поле?! Да, должно быть, он, хозяин Жоан Релвас!
Призрак, или что другое, промчался по всей улице, потом скрылся на кладбище и вернулся той же дорогой – нет, этого никто не видел, но топот, топот был слышен снова, и такой же тяжелый и гулкий, слышен до тех пор, пока не стих где-то вдалеке. И тут же запели петухи, и куры запели, те, что сидели на яйцах, словно они не куры вовсе. И ни из одного яйца в Алдебаране не вывелись в ту ночь цыплята!…
Обо всем виденном и выдуманном было на утренней мессе рассказано падре Алвину, и он бранил их, потому что живут они во грехе, а мир может быть спасен верой, молитвами и смирением. Почему они перестали выполнять приказ хозяина? Ведь он столько раз им говорил, что в жару нужно сидеть дома, каждому в своем дворе, а не судачить о чужой жизни и не прислушиваться к спорам и ссорам в Алдебаране. И если они видели призрак, или оборотня, или что бы там ни было, то повинны в этом только они, и никто больше.
Вот тогда-то одна из старух и вспомнила сказанные карликом слова, что у человека две тени, одна день ангела-хранителя, а другая – дьявола.
– Да, и та, которую вы видели, была тенью дьявола – она всегда следует за грешниками.
– Но она была белая, а ведь нечистая сила красного цвета, падре Алвин. Белый цвет – цвет ангелов…
Падре Алвин разозлился. Что они понимают, да еще в цвете?! Что они понимают в ангелах? Церковь имеет своих ученых, и церкви, только церкви надлежит заниматься подобными вопросами. И какие это подчас бывают вопросы! Шли бы домой, занимались бы детьми, блюли благочестие и запирали бы двери на ночь…
Следующую ночь, хоть жара усилилась, двери в Алдебаране были закрыты. А если и приоткрыты, то чуть-чуть, и нигде никакого огня. Однако женские уши никогда не были такими чуткими, как теперь.
И опять, чуть раньше полуночи, в то самое время, когда часы стали бить двенадцать, послышался тяжелый стук копыт, должно быть, той же белой лошади. Сердце обуял страх и заставил всех усердно молиться. Спаси меня, пресвятая дева Мария!
Однако на этот раз призрак удалился только спустя два часа. Где же эти два часа он был?! На кладбище с душами умерших? С душами, пребывающими в ином мире? Или у источника, принимая участие в танцах ведьм?! И вот теперь, возвращаясь, он особо сильно – это действительно так – бил копытами, потому что эхо было более гулким и раскатистым. Некоторые даже утверждали, что слышали его посвист. Возможно, они и догадались бы, что это был за призрак, если бы вспомнили, кто любил так свистеть и свистел сейчас, едучи по улицам Алдебарана.
В течение четырех или пяти ночей появлялся в Алдебаране призрак на белом коне и каждый раз задерживался в деревне все дольше и дольше. Кое-кто даже стал надеяться увидеть его, если тот будет застигнут рассветом. Ведь если бы такое случилось, если бы пропел первый петух и призрак не успел бы скрыться в рассеивающейся тьме, чары были бы разбиты и стало бы наконец ясно, душа ли это неприкаянная, просящая успокоения, или живой человек, покорившийся свалившемуся на него проклятию.
Но до петушиного пения дело не дошло, потому что в два часа, на пятую ночь, притихшую от страха деревню потряс выстрел. И следом за ним послышался все тот же топот лошадиных копыт, сначала, как обычно, тяжелый и размеренный, а потом переходящий в галоп. Казалось, в этом галопе с ним вместе помчатся дома, это был истинный ураган, и слышались, да, слышались, как на следующий день говорили женщины Алдебарана, человеческие стоны, а потом еще и еще выстрел… А белая лошадь заржала, из ноздрей у нее вырывался огонь, из-под копыт сыпались искры, даже камни почернели там, где прошел призрак, кто не верит, может убедиться.
Убедиться захотели все, но с должной предосторожностью: пальцы левой руки были переплетены и дважды прочитана молитва «Отче наш».
Услышав прозвучавшие выстрелы, карлик не на шутку испугался. Несколько минут спустя в конюшне появился Мигел, белый, как носившая его все эти ночи на своей спине лошадь. У Мигела дрожали руки, он моргал глазами и повторял: «Хуже всего, что я не принес простыню. На ней должна быть монограмма».
Боясь, как бы вспотевшая лошадь не схватила воспаление легких, Жоакин Таранта тут же принялся ее чистить и вдруг сообразил, что всему виной юбочные дела парня. Однако понять почти безумную озабоченность Мигела Жоана Вильяверде Релваса, который твердил о простыне, никак не мог. А потому не удержался и спросил:
– Так барин желает иметь все простыни, на которых он спит с женщинами? Простите, что я это говорю, но у вас не в порядке с головой…
Услышанное от карлика привело парня в себя, и он рассмеялся. И тут же, рассказав Жоакину Таранте обо всем, что произошло, потребовал от него новой клятвы: не проболтаться ни отцу, ни управляющему. Жоакин Таранта, оказавшись посвященным в такую тайну, от страха даже подскочил на своих лапках таксы! Ведь о том пойдут болтать по деревне. Однако все же отважился дать Мигелу совет, повторяя свою любимую мысль:
– Вот что я вам скажу, молодой человек. У каждого из нас две тени… Сегодня ночью вас сопровождала тень дьявола.
– Тень дьявола, это точно, и она еще две отбрасывала.
– Я об обесчещенных женщинах, – возразил карлик спокойно.
– Но одна тень была хороша!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Святая Мария, что я вижу! – заголосила вдруг одна старуха, воздевая к небу трясущиеся руки.
Тут вся улица запричитала, заплакала и принялась читать молитвы.
Все, все видели, видели своими собственными глазами, как земля поглотила белую лошадь, белую и огромную, с оборотнем на спине, тоже белым, ой, Иисус, меня всю затрясло, волосы встали дыбом, и платок поднялся вместе с волосами, меня как иголками кололо, а лошадь шла, и от ее шагов сотрясалась земля и эхо неслось во все концы, точно земля была огромным барабаном и тоже бежала, бежала из-под ног этого призрака. Тут весь Алдебаран стал молиться у зажженных лампад. Никогда еще здесь не молились в столь поздний час и так истово. Те из женщин, что осмелились поглядеть на лошадь-призрак, на следующий день рассказывали, что оба они, и лошадь и призрак, светились. Похоже, были из стекла или чего-то в этом роде, и всякий раз, когда копыта касались земли, подковы выбивали из мостовой огонь, ослеплявший тех, кто все видел. Что бы это могло быть?! Возможно, какая-то неприкаянная душа пришла кому-то напомнить о данном и неисполненном обещании? А может, оборотень надеялся, что кто-нибудь отважится и снимет с него чары? Кто бы это мог быть, а?!
И все это случилось, как только Диого Релвас отбыл в Мадрид, в ту же самую ночь. Может, это был его отец, что погиб от несчастного случая в поле?! Да, должно быть, он, хозяин Жоан Релвас!
Призрак, или что другое, промчался по всей улице, потом скрылся на кладбище и вернулся той же дорогой – нет, этого никто не видел, но топот, топот был слышен снова, и такой же тяжелый и гулкий, слышен до тех пор, пока не стих где-то вдалеке. И тут же запели петухи, и куры запели, те, что сидели на яйцах, словно они не куры вовсе. И ни из одного яйца в Алдебаране не вывелись в ту ночь цыплята!…
Обо всем виденном и выдуманном было на утренней мессе рассказано падре Алвину, и он бранил их, потому что живут они во грехе, а мир может быть спасен верой, молитвами и смирением. Почему они перестали выполнять приказ хозяина? Ведь он столько раз им говорил, что в жару нужно сидеть дома, каждому в своем дворе, а не судачить о чужой жизни и не прислушиваться к спорам и ссорам в Алдебаране. И если они видели призрак, или оборотня, или что бы там ни было, то повинны в этом только они, и никто больше.
Вот тогда-то одна из старух и вспомнила сказанные карликом слова, что у человека две тени, одна день ангела-хранителя, а другая – дьявола.
– Да, и та, которую вы видели, была тенью дьявола – она всегда следует за грешниками.
– Но она была белая, а ведь нечистая сила красного цвета, падре Алвин. Белый цвет – цвет ангелов…
Падре Алвин разозлился. Что они понимают, да еще в цвете?! Что они понимают в ангелах? Церковь имеет своих ученых, и церкви, только церкви надлежит заниматься подобными вопросами. И какие это подчас бывают вопросы! Шли бы домой, занимались бы детьми, блюли благочестие и запирали бы двери на ночь…
Следующую ночь, хоть жара усилилась, двери в Алдебаране были закрыты. А если и приоткрыты, то чуть-чуть, и нигде никакого огня. Однако женские уши никогда не были такими чуткими, как теперь.
И опять, чуть раньше полуночи, в то самое время, когда часы стали бить двенадцать, послышался тяжелый стук копыт, должно быть, той же белой лошади. Сердце обуял страх и заставил всех усердно молиться. Спаси меня, пресвятая дева Мария!
Однако на этот раз призрак удалился только спустя два часа. Где же эти два часа он был?! На кладбище с душами умерших? С душами, пребывающими в ином мире? Или у источника, принимая участие в танцах ведьм?! И вот теперь, возвращаясь, он особо сильно – это действительно так – бил копытами, потому что эхо было более гулким и раскатистым. Некоторые даже утверждали, что слышали его посвист. Возможно, они и догадались бы, что это был за призрак, если бы вспомнили, кто любил так свистеть и свистел сейчас, едучи по улицам Алдебарана.
В течение четырех или пяти ночей появлялся в Алдебаране призрак на белом коне и каждый раз задерживался в деревне все дольше и дольше. Кое-кто даже стал надеяться увидеть его, если тот будет застигнут рассветом. Ведь если бы такое случилось, если бы пропел первый петух и призрак не успел бы скрыться в рассеивающейся тьме, чары были бы разбиты и стало бы наконец ясно, душа ли это неприкаянная, просящая успокоения, или живой человек, покорившийся свалившемуся на него проклятию.
Но до петушиного пения дело не дошло, потому что в два часа, на пятую ночь, притихшую от страха деревню потряс выстрел. И следом за ним послышался все тот же топот лошадиных копыт, сначала, как обычно, тяжелый и размеренный, а потом переходящий в галоп. Казалось, в этом галопе с ним вместе помчатся дома, это был истинный ураган, и слышались, да, слышались, как на следующий день говорили женщины Алдебарана, человеческие стоны, а потом еще и еще выстрел… А белая лошадь заржала, из ноздрей у нее вырывался огонь, из-под копыт сыпались искры, даже камни почернели там, где прошел призрак, кто не верит, может убедиться.
Убедиться захотели все, но с должной предосторожностью: пальцы левой руки были переплетены и дважды прочитана молитва «Отче наш».
Услышав прозвучавшие выстрелы, карлик не на шутку испугался. Несколько минут спустя в конюшне появился Мигел, белый, как носившая его все эти ночи на своей спине лошадь. У Мигела дрожали руки, он моргал глазами и повторял: «Хуже всего, что я не принес простыню. На ней должна быть монограмма».
Боясь, как бы вспотевшая лошадь не схватила воспаление легких, Жоакин Таранта тут же принялся ее чистить и вдруг сообразил, что всему виной юбочные дела парня. Однако понять почти безумную озабоченность Мигела Жоана Вильяверде Релваса, который твердил о простыне, никак не мог. А потому не удержался и спросил:
– Так барин желает иметь все простыни, на которых он спит с женщинами? Простите, что я это говорю, но у вас не в порядке с головой…
Услышанное от карлика привело парня в себя, и он рассмеялся. И тут же, рассказав Жоакину Таранте обо всем, что произошло, потребовал от него новой клятвы: не проболтаться ни отцу, ни управляющему. Жоакин Таранта, оказавшись посвященным в такую тайну, от страха даже подскочил на своих лапках таксы! Ведь о том пойдут болтать по деревне. Однако все же отважился дать Мигелу совет, повторяя свою любимую мысль:
– Вот что я вам скажу, молодой человек. У каждого из нас две тени… Сегодня ночью вас сопровождала тень дьявола.
– Тень дьявола, это точно, и она еще две отбрасывала.
– Я об обесчещенных женщинах, – возразил карлик спокойно.
– Но одна тень была хороша!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100