– А для себя я желаю лишь одного.
– Чего же?
– Видеть Паакера на месте Мена.
– Ну, в таком случае наши желания совпадают, – сказал карлик и вышел из зала.
Катути взглянула ему вслед и пробормотала:
– Это непременно должно случиться! Ведь если все останется по-прежнему, Мена вернется и потребует отчета, а тогда… тогда… Нечего тут и раздумывать: этому не бывать!
ГЛАВА ПЯТАЯ
Когда Нему, возвращаясь от везира, подходил к дому своей госпожи, какой-то мальчик остановил его и поманил за собой в квартал чужеземцев. Увидев, что Нему колеблется, мальчик показал ему кольцо старой Хект, которая, как оказалось, пришла в город по своим делам и непременно хотела с ним поговорить. Нему очень устал, так как привык ездить верхом, а теперь ослик его издох, и Катути не могла дать ему другого. Уже половина скота, принадлежавшего Мена, была распродана, а оставшийся едва справлялся с полевыми работами.
На углах самых оживленных улиц и около рынков стояли мальчуганы с осликами – они давали их внаймы за весьма скромную плату. Но Нему уплатил своим последним кольцом за платье и новый парик, чтобы явиться к везиру в приличном виде. В прежние дни в его кармане никогда не бывало пусто, потому что Мена частенько бросал ему то золотое, то серебряное кольцо, и все же его беспокойная и честолюбивая душа не сетовала на утраченное благополучие. Со злобой вспоминал он о минувших годах изобилия и теперь, задыхаясь, брел по пыльным улицам, но все же чувствовал себя сильным и был доволен собой.
Как только везир разрешил ему говорить, ловкий карлик сразу завладел всем его вниманием. А слушая, как он описывает безумную страсть Паакера, Ани хохотал до слез, хотя обычно во время таких разговоров везир бывал очень серьезен.
Нему чувствовал себя, как утка, выросшая на суше, когда ее пускают в воду, как птица, родившаяся в клетке, когда ей в первый раз удается расправить крылья и унестись ввысь. Без единого слова жалобы он барахтался и нырял бы в воде или порхал в воздухе на собственную погибель, если бы обстоятельства не положили предел его рвению и жажде деятельности. Обливаясь потом, покрытый пылью с ног до головы, добрался он, наконец, до того пестрого балагана в квартале чужеземцев, где обычно останавливалась колдунья Хект, бывая в Фивах.
Обдумывая свои грандиозные планы, взвешивая все возможности, изобретая всякие ухищрения, отбрасывая слишком тонкие хитрости и заменяя их более осуществимыми и менее опасными, этот маленький человечек словно не замечал царившей вокруг суеты. Он прошел мимо храма, где финикийцы поклонялись своей Астарте, мимо святилища Сетха, где они приносили жертвы своим Ваалам, не обращая внимания на вопли пляшущих в молитвенном экстазе людей, на звон кимвал и звуки лютни, доносившиеся до него из-за оград.
Палатки и легкие деревянные балаганы танцовщиц и публичных женщин не манили его. Впрочем, их обитательницы, которые по вечерам в своих пестрых одеждах, увешанные грошовыми украшениями, подбивали фиванскую молодежь на любовные забавы и всякие сумасбродные выходки, сейчас, пока солнце сияло на небе, предавались отдыху. Только в игорных притонах было шумно. Стражникам с трудом удавалось утихомирить бурные страсти воинов, проигрывавших здесь свои доли в военной добыче, а также яростный гнев матросов, считавших себя обманутыми, и удержать спорщиков от кровопролития.
Перед кабаками валялись пьяные; другие, прилежно наполняя и опорожняя чаши, тоже спешили стать жертвой винных паров. Не видно было и музыкантов, фокусников, глотающих огонь, жонглеров, укротителей змей и скоморохов, которые по вечерам показывали здесь свое искусство. Но и без них квартал чужеземцев походил на огромную, никогда не прекращающуюся ярмарку.
Однако все эти соблазны, которые карлик видел уже тысячи раз, никогда не влекли его. Любовь продажных женщин и азартные игры – все то, что легко давалось в руки, отнюдь его не прельщало. Он не боялся насмешек танцовщиц и их посетителей – более того, при случае он даже старался обратить на себя их внимание, ибо словесные перепалки доставляли ему удовольствие и он твердо верил, что во всех Фивах не найдется человека, который сумел бы в споре с ним оставить за собой последнее слово. Впрочем, не только он один был такого мнения о себе – совсем недавно домоправитель Паакера сказал о Нему: «Наши языки – палки, а язык этого карлика – нож».
После долгого и утомительного пути он добрался до большой палатки, ничем не отличавшейся от множества других палаток, стоявших вокруг нее. Широкий вход был завешен куском грубой холстины. Нему проскользнул между стеной палатки и этой своеобразной дверью. Внутри палатка имела форму многогранника; конусообразную крышу ее поддерживал деревянный столб, сделанный в виде колонны.
На пыльном полу валялись измызганные куски ковра, на которых сидели на корточках несколько пестро одетых женщин, а какая-то старуха усердно хлопотала над их туалетом. Она красила ногти на руках и на ногах этих красавиц оранжевой хной, чернила им брови и веки сурьмой, чтобы придать их взорам томность, накладывала на щеки белила и румяна, втирала в волосы благовонные масла.
В эту пору в шатре было нестерпимо душно, и сморенные жарой женщины молчали, покорно отдавая себя во власть искусных рук старухи. Лишь время от времени одна или другая хватала какой-нибудь из пористых кувшинов, расставленных прямо на полу, чтобы напиться, или открывала свою коробочку, чтобы достать пилюлю кифи и осторожно положить ее в накрашенный рот.
Вдоль стен были разложены музыкальные инструменты: бубны, флейты и лютни, а посреди шатра на полу стояли четыре тамбурина. На телячьей коже одного из них, среди обручей с бубенцами, мирно спала кошка, а ее котята играли бубенцами на другом тамбурине.
Через заднюю дверь шатра непрестанно входила и выходила старая негритянка, вынося облепленные мухами и осами глиняные миски с остатками еды, кожурой гранатов, крошками хлеба, обгрызенными стеблями чеснока, – миски эти стояли на ковре уже несколько часов после обеда обитательниц шатра.
Старая Хект, сидевшая в стороне от девиц на ярко размалеванном сундуке, вынула из кармана какой-то пакетик и крикнула служанке:
– На, возьми это курение, сожги шесть зерен, и вся нечисть, – она указала на мух, роившихся вокруг мисок, – вмиг исчезнет. Если пожелаете, то я могу прогнать также и мышей, выманить змей из их нор – у меня это получается получше, чем у надменных лекарей.
– Держи-ка ты свои колдовские штучки при себе, – сказала одна из девиц хриплым голосом. – С тех пор как ты пробормотала надо мной какие-то заклинания и дала мне питье, чтобы я опять стала стройной и гибкой, я не сплю по ночам от злющего кашля и смертельно устаю от танцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
– Чего же?
– Видеть Паакера на месте Мена.
– Ну, в таком случае наши желания совпадают, – сказал карлик и вышел из зала.
Катути взглянула ему вслед и пробормотала:
– Это непременно должно случиться! Ведь если все останется по-прежнему, Мена вернется и потребует отчета, а тогда… тогда… Нечего тут и раздумывать: этому не бывать!
ГЛАВА ПЯТАЯ
Когда Нему, возвращаясь от везира, подходил к дому своей госпожи, какой-то мальчик остановил его и поманил за собой в квартал чужеземцев. Увидев, что Нему колеблется, мальчик показал ему кольцо старой Хект, которая, как оказалось, пришла в город по своим делам и непременно хотела с ним поговорить. Нему очень устал, так как привык ездить верхом, а теперь ослик его издох, и Катути не могла дать ему другого. Уже половина скота, принадлежавшего Мена, была распродана, а оставшийся едва справлялся с полевыми работами.
На углах самых оживленных улиц и около рынков стояли мальчуганы с осликами – они давали их внаймы за весьма скромную плату. Но Нему уплатил своим последним кольцом за платье и новый парик, чтобы явиться к везиру в приличном виде. В прежние дни в его кармане никогда не бывало пусто, потому что Мена частенько бросал ему то золотое, то серебряное кольцо, и все же его беспокойная и честолюбивая душа не сетовала на утраченное благополучие. Со злобой вспоминал он о минувших годах изобилия и теперь, задыхаясь, брел по пыльным улицам, но все же чувствовал себя сильным и был доволен собой.
Как только везир разрешил ему говорить, ловкий карлик сразу завладел всем его вниманием. А слушая, как он описывает безумную страсть Паакера, Ани хохотал до слез, хотя обычно во время таких разговоров везир бывал очень серьезен.
Нему чувствовал себя, как утка, выросшая на суше, когда ее пускают в воду, как птица, родившаяся в клетке, когда ей в первый раз удается расправить крылья и унестись ввысь. Без единого слова жалобы он барахтался и нырял бы в воде или порхал в воздухе на собственную погибель, если бы обстоятельства не положили предел его рвению и жажде деятельности. Обливаясь потом, покрытый пылью с ног до головы, добрался он, наконец, до того пестрого балагана в квартале чужеземцев, где обычно останавливалась колдунья Хект, бывая в Фивах.
Обдумывая свои грандиозные планы, взвешивая все возможности, изобретая всякие ухищрения, отбрасывая слишком тонкие хитрости и заменяя их более осуществимыми и менее опасными, этот маленький человечек словно не замечал царившей вокруг суеты. Он прошел мимо храма, где финикийцы поклонялись своей Астарте, мимо святилища Сетха, где они приносили жертвы своим Ваалам, не обращая внимания на вопли пляшущих в молитвенном экстазе людей, на звон кимвал и звуки лютни, доносившиеся до него из-за оград.
Палатки и легкие деревянные балаганы танцовщиц и публичных женщин не манили его. Впрочем, их обитательницы, которые по вечерам в своих пестрых одеждах, увешанные грошовыми украшениями, подбивали фиванскую молодежь на любовные забавы и всякие сумасбродные выходки, сейчас, пока солнце сияло на небе, предавались отдыху. Только в игорных притонах было шумно. Стражникам с трудом удавалось утихомирить бурные страсти воинов, проигрывавших здесь свои доли в военной добыче, а также яростный гнев матросов, считавших себя обманутыми, и удержать спорщиков от кровопролития.
Перед кабаками валялись пьяные; другие, прилежно наполняя и опорожняя чаши, тоже спешили стать жертвой винных паров. Не видно было и музыкантов, фокусников, глотающих огонь, жонглеров, укротителей змей и скоморохов, которые по вечерам показывали здесь свое искусство. Но и без них квартал чужеземцев походил на огромную, никогда не прекращающуюся ярмарку.
Однако все эти соблазны, которые карлик видел уже тысячи раз, никогда не влекли его. Любовь продажных женщин и азартные игры – все то, что легко давалось в руки, отнюдь его не прельщало. Он не боялся насмешек танцовщиц и их посетителей – более того, при случае он даже старался обратить на себя их внимание, ибо словесные перепалки доставляли ему удовольствие и он твердо верил, что во всех Фивах не найдется человека, который сумел бы в споре с ним оставить за собой последнее слово. Впрочем, не только он один был такого мнения о себе – совсем недавно домоправитель Паакера сказал о Нему: «Наши языки – палки, а язык этого карлика – нож».
После долгого и утомительного пути он добрался до большой палатки, ничем не отличавшейся от множества других палаток, стоявших вокруг нее. Широкий вход был завешен куском грубой холстины. Нему проскользнул между стеной палатки и этой своеобразной дверью. Внутри палатка имела форму многогранника; конусообразную крышу ее поддерживал деревянный столб, сделанный в виде колонны.
На пыльном полу валялись измызганные куски ковра, на которых сидели на корточках несколько пестро одетых женщин, а какая-то старуха усердно хлопотала над их туалетом. Она красила ногти на руках и на ногах этих красавиц оранжевой хной, чернила им брови и веки сурьмой, чтобы придать их взорам томность, накладывала на щеки белила и румяна, втирала в волосы благовонные масла.
В эту пору в шатре было нестерпимо душно, и сморенные жарой женщины молчали, покорно отдавая себя во власть искусных рук старухи. Лишь время от времени одна или другая хватала какой-нибудь из пористых кувшинов, расставленных прямо на полу, чтобы напиться, или открывала свою коробочку, чтобы достать пилюлю кифи и осторожно положить ее в накрашенный рот.
Вдоль стен были разложены музыкальные инструменты: бубны, флейты и лютни, а посреди шатра на полу стояли четыре тамбурина. На телячьей коже одного из них, среди обручей с бубенцами, мирно спала кошка, а ее котята играли бубенцами на другом тамбурине.
Через заднюю дверь шатра непрестанно входила и выходила старая негритянка, вынося облепленные мухами и осами глиняные миски с остатками еды, кожурой гранатов, крошками хлеба, обгрызенными стеблями чеснока, – миски эти стояли на ковре уже несколько часов после обеда обитательниц шатра.
Старая Хект, сидевшая в стороне от девиц на ярко размалеванном сундуке, вынула из кармана какой-то пакетик и крикнула служанке:
– На, возьми это курение, сожги шесть зерен, и вся нечисть, – она указала на мух, роившихся вокруг мисок, – вмиг исчезнет. Если пожелаете, то я могу прогнать также и мышей, выманить змей из их нор – у меня это получается получше, чем у надменных лекарей.
– Держи-ка ты свои колдовские штучки при себе, – сказала одна из девиц хриплым голосом. – С тех пор как ты пробормотала надо мной какие-то заклинания и дала мне питье, чтобы я опять стала стройной и гибкой, я не сплю по ночам от злющего кашля и смертельно устаю от танцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146