Он видел себя у цели! Еще несколько шагов, и он насладится невыразимым блаженством – счастьем любви и упоением мести!
Следуя за супругой Мена, он с робкой заботливостью прятал сосуд в складках одежды, чтобы не пролить ни единой капли: ведь старуха наказала испробовать напиток дважды. И вдруг в душе его зазвучали предостерегающие голоса. Обычно Паакер готов был видеть в них отеческое внушение, но сейчас он издевался над ними. Высоко подняв правую руку над головой, словно пьяница, который отмахивается от увещаний друзей, шагая к бочке с вином, он целиком отдался охватившему его чувству. Страсть цепко держала его в своих когтях, и мысль о том кратком мгновении, когда честный человек внезапно становится преступником, лишь смутно промелькнула у него в мозгу. Он не подозревал, что достиг поворотного дня в своей жизни!
Колдунья Хект шмыгнула мимо него, желая взглянуть на женщину, для которой она дала любовный напиток. Увидев ее, Паакер вздрогнул. Но она уже скрылась за утесом, бормоча:
– Посмотрите-ка на этого шестипалого. Собрался поживиться наследством Асса!
В долине Неферт и Паакер присоединились к Бент-Анат и сопровождавшему ее Пентауру.
Выйдя из хижины парасхита, царевна и молодой жрец некоторое время молча стояли друг против друга.
Бент-Анат, прижав к груди правую руку, жадно вдыхала чистый горный воздух. У нее было такое чувство, будто с нее свалилась громадная тяжесть и она избегла смертельной опасности.
Наконец, она обратилась к своему спутнику, который стоял, мрачно глядя в землю:
– Какая чудесная пора!
Пентаур не ответил. Словно во сне, он медленно кивнул головой.
Только теперь Бент-Анат впервые увидела его при ярком дневном свете. С удивлением взглянув на него, она спросила:
– Ты – тот самый жрец, который вчера, после того как я впервые побывала в хижине парасхита, с такой готовностью предложил очистить меня от осквернения?
– Да, это я.
– Я узнала твой голос. Благодарю тебя – это ты дал мне мужество последовать велению сердца и еще раз прийти сюда вопреки запрету. Ты должен защитить меня, когда все остальные жрецы станут меня осуждать!
– Я пришел сюда, чтобы отказать тебе в очищении.
– Значит, ты передумал? – гордо спросила Бент-Анат, и презрительная усмешка тронула ее губы.
– Я следую высшему повелению, внушающему мне свято блюсти древний обычай. Если прикосновение парасхита не осквернит дочери Рамсеса, то кого же оно осквернит? Ибо чьи одежды белее и чище, чем ее?
– Но ведь этот человек при всей его нищете добр и честен, – перебила жреца Бент-Анат. – Честен, несмотря на позорное ремесло, дающее ему хлеб насущный! Да простят меня девять великих богов, но это человек с сердцем, преисполненным любви, он благочестив, мужествен, и… мне он нравится… А ты… ты, который вчера готов был, не колеблясь, смыть его оскверняющее прикосновение… что заставило тебя сегодня отвергнуть его, как прокаженного?
– Предостережение одного мудрого мужа, который внушил мне, что нельзя жертвовать ни одним звеном древних обычаев, ибо из-за этого вся цепь, и так уже надпиленная, может разорваться и со звоном пасть на землю.
– Значит, не за мой поступок объявляешь ты меня оскверненной, а во имя древнего предрассудка, во имя толпы? Молчишь? Отвечай же!. , если только ты такой человек, каким я считаю тебя, – свободомыслящий и правдивый. От этого зависит покой моей души!
Пентаур молчал, тяжело дыша. Его грудь терзали сомнения. Но вот он начал тихо говорить, затем его прочувствованные слова зазвучали все громче.
– Ты вынуждаешь меня высказать то, о чем мне не следовало бы даже и думать. Но пусть лучше я согрешу против завета послушания, нежели против самой истины, о чистая дочь солнца, ибо истина воплощена в твоем лице, Бент-Анат! Ты хочешь знать, нечист ли парасхит уже в силу самого своего происхождения. Но кто я такой, чтобы решать это? Мне этот человек показался таким же, как и тебе. По-моему, им руководят те же высокие и чистые побуждения, что волнуют и меня, и моих родных, и тебя, и, пожалуй, всякого, кто был рожден на свет матерью. И мне кажется, что эти часы, проведенные здесь, не только не осквернили, но, напротив, очистили и твою и мою душу. Если же я заблуждаюсь, то пусть простит мне многоликое божество, чье дыхание живет и в парасхите, равно как в тебе и во мне. Я верю в это и во имя этого буду все громче и радостнее петь свои ничтожные гимны, ибо все, что дышит и живет, плачет и радуется, – воплощение его чистого существа и в равной мере рождено для счастья и горя.
Взгляд Пентаура, до той поры устремленный в небо, встретился с гордым и радостным взором Бент-Анат, от всей души протянувшей ему руку. Но он смиренно приложился губами к краю ее одежды.
– Не нужно! – сказала она. – Положи с благословением свою руку на мою! Ты – настоящий мужчина и достойный жрец. А теперь я готова принять на себя вину осквернения, потому что отец мой тоже желает, чтобы мы свято блюли древние обычаи, но блюли их ради народа. Помолимся же вместе богам, чтобы они освободили этих несчастных от тяготеющего над ними проклятия. Как прекрасен был бы мир, если бы человек оставался среди других людей таким, каким его сотворили боги! Однако Паакер и бедная Неферт все еще ожидают меня под палящим солнцем. Иди за мной!
И Бент-Анат пошла вперед. Но уже через несколько шагов она обернулась к нему и спросила:
– Как тебя зовут?
– Пентаур.
– Так это ты поэт Дома Сети?
– Да. Так меня называют там, – тихо произнес жрец. Бент-Анат снова остановилась и взглянула на него широко раскрытыми глазами, как будто этот человек был связан с ней кровными узами, но они никогда прежде не встречались.
– Боги щедро одарили тебя, – сказала она, – и взор твой видит дальше и глубже, чем взоры остальных людей. Ты умеешь выразить словами то, что мы чувствуем. Я готова во всем следовать за тобой!
Пентаур покраснел, как мальчик. Когда Паакер и Неферт подходили к ним, он успел сказать:
– До этого дня жизнь моя текла как бы в сумерках, но теперь я взглянул на нее по-новому. Я увидал ее глубокие тени… увидал, как ярко может она сиять, – добавил он чуть слышно.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Спустя час Бент-Анат со своей свитой остановилась у ворот храма Сети.
Словно мяч, пущенный сильной мужской рукой, один из скороходов, стремительно ринувшись вперед, опередил процессию, чтобы известить верховного жреца о приближении дочери фараона.
Бент-Анат была одна в своей колеснице, двигавшейся во главе шествия. Пентаур поместился на колеснице Паакера.
У ворот храма их встретил глава астрологов.
Большие ворота пилонов были широко распахнуты и давали возможность заглянуть во внутренний двор святилища, вымощенный гладкими каменными плитами и окруженный с трех сторон двойной колоннадой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Следуя за супругой Мена, он с робкой заботливостью прятал сосуд в складках одежды, чтобы не пролить ни единой капли: ведь старуха наказала испробовать напиток дважды. И вдруг в душе его зазвучали предостерегающие голоса. Обычно Паакер готов был видеть в них отеческое внушение, но сейчас он издевался над ними. Высоко подняв правую руку над головой, словно пьяница, который отмахивается от увещаний друзей, шагая к бочке с вином, он целиком отдался охватившему его чувству. Страсть цепко держала его в своих когтях, и мысль о том кратком мгновении, когда честный человек внезапно становится преступником, лишь смутно промелькнула у него в мозгу. Он не подозревал, что достиг поворотного дня в своей жизни!
Колдунья Хект шмыгнула мимо него, желая взглянуть на женщину, для которой она дала любовный напиток. Увидев ее, Паакер вздрогнул. Но она уже скрылась за утесом, бормоча:
– Посмотрите-ка на этого шестипалого. Собрался поживиться наследством Асса!
В долине Неферт и Паакер присоединились к Бент-Анат и сопровождавшему ее Пентауру.
Выйдя из хижины парасхита, царевна и молодой жрец некоторое время молча стояли друг против друга.
Бент-Анат, прижав к груди правую руку, жадно вдыхала чистый горный воздух. У нее было такое чувство, будто с нее свалилась громадная тяжесть и она избегла смертельной опасности.
Наконец, она обратилась к своему спутнику, который стоял, мрачно глядя в землю:
– Какая чудесная пора!
Пентаур не ответил. Словно во сне, он медленно кивнул головой.
Только теперь Бент-Анат впервые увидела его при ярком дневном свете. С удивлением взглянув на него, она спросила:
– Ты – тот самый жрец, который вчера, после того как я впервые побывала в хижине парасхита, с такой готовностью предложил очистить меня от осквернения?
– Да, это я.
– Я узнала твой голос. Благодарю тебя – это ты дал мне мужество последовать велению сердца и еще раз прийти сюда вопреки запрету. Ты должен защитить меня, когда все остальные жрецы станут меня осуждать!
– Я пришел сюда, чтобы отказать тебе в очищении.
– Значит, ты передумал? – гордо спросила Бент-Анат, и презрительная усмешка тронула ее губы.
– Я следую высшему повелению, внушающему мне свято блюсти древний обычай. Если прикосновение парасхита не осквернит дочери Рамсеса, то кого же оно осквернит? Ибо чьи одежды белее и чище, чем ее?
– Но ведь этот человек при всей его нищете добр и честен, – перебила жреца Бент-Анат. – Честен, несмотря на позорное ремесло, дающее ему хлеб насущный! Да простят меня девять великих богов, но это человек с сердцем, преисполненным любви, он благочестив, мужествен, и… мне он нравится… А ты… ты, который вчера готов был, не колеблясь, смыть его оскверняющее прикосновение… что заставило тебя сегодня отвергнуть его, как прокаженного?
– Предостережение одного мудрого мужа, который внушил мне, что нельзя жертвовать ни одним звеном древних обычаев, ибо из-за этого вся цепь, и так уже надпиленная, может разорваться и со звоном пасть на землю.
– Значит, не за мой поступок объявляешь ты меня оскверненной, а во имя древнего предрассудка, во имя толпы? Молчишь? Отвечай же!. , если только ты такой человек, каким я считаю тебя, – свободомыслящий и правдивый. От этого зависит покой моей души!
Пентаур молчал, тяжело дыша. Его грудь терзали сомнения. Но вот он начал тихо говорить, затем его прочувствованные слова зазвучали все громче.
– Ты вынуждаешь меня высказать то, о чем мне не следовало бы даже и думать. Но пусть лучше я согрешу против завета послушания, нежели против самой истины, о чистая дочь солнца, ибо истина воплощена в твоем лице, Бент-Анат! Ты хочешь знать, нечист ли парасхит уже в силу самого своего происхождения. Но кто я такой, чтобы решать это? Мне этот человек показался таким же, как и тебе. По-моему, им руководят те же высокие и чистые побуждения, что волнуют и меня, и моих родных, и тебя, и, пожалуй, всякого, кто был рожден на свет матерью. И мне кажется, что эти часы, проведенные здесь, не только не осквернили, но, напротив, очистили и твою и мою душу. Если же я заблуждаюсь, то пусть простит мне многоликое божество, чье дыхание живет и в парасхите, равно как в тебе и во мне. Я верю в это и во имя этого буду все громче и радостнее петь свои ничтожные гимны, ибо все, что дышит и живет, плачет и радуется, – воплощение его чистого существа и в равной мере рождено для счастья и горя.
Взгляд Пентаура, до той поры устремленный в небо, встретился с гордым и радостным взором Бент-Анат, от всей души протянувшей ему руку. Но он смиренно приложился губами к краю ее одежды.
– Не нужно! – сказала она. – Положи с благословением свою руку на мою! Ты – настоящий мужчина и достойный жрец. А теперь я готова принять на себя вину осквернения, потому что отец мой тоже желает, чтобы мы свято блюли древние обычаи, но блюли их ради народа. Помолимся же вместе богам, чтобы они освободили этих несчастных от тяготеющего над ними проклятия. Как прекрасен был бы мир, если бы человек оставался среди других людей таким, каким его сотворили боги! Однако Паакер и бедная Неферт все еще ожидают меня под палящим солнцем. Иди за мной!
И Бент-Анат пошла вперед. Но уже через несколько шагов она обернулась к нему и спросила:
– Как тебя зовут?
– Пентаур.
– Так это ты поэт Дома Сети?
– Да. Так меня называют там, – тихо произнес жрец. Бент-Анат снова остановилась и взглянула на него широко раскрытыми глазами, как будто этот человек был связан с ней кровными узами, но они никогда прежде не встречались.
– Боги щедро одарили тебя, – сказала она, – и взор твой видит дальше и глубже, чем взоры остальных людей. Ты умеешь выразить словами то, что мы чувствуем. Я готова во всем следовать за тобой!
Пентаур покраснел, как мальчик. Когда Паакер и Неферт подходили к ним, он успел сказать:
– До этого дня жизнь моя текла как бы в сумерках, но теперь я взглянул на нее по-новому. Я увидал ее глубокие тени… увидал, как ярко может она сиять, – добавил он чуть слышно.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Спустя час Бент-Анат со своей свитой остановилась у ворот храма Сети.
Словно мяч, пущенный сильной мужской рукой, один из скороходов, стремительно ринувшись вперед, опередил процессию, чтобы известить верховного жреца о приближении дочери фараона.
Бент-Анат была одна в своей колеснице, двигавшейся во главе шествия. Пентаур поместился на колеснице Паакера.
У ворот храма их встретил глава астрологов.
Большие ворота пилонов были широко распахнуты и давали возможность заглянуть во внутренний двор святилища, вымощенный гладкими каменными плитами и окруженный с трех сторон двойной колоннадой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146