Часть семейства отправилась на свои обычные места для отдыха, внешне спокойная, если и не полностью уверовавшая в мирный исход, а отряженные караулить заняли свои посты в нижнем из двух боевых помещений цитадели. Благодаря этим простым и для посторонних особенно удовлетворительным мерам ночные часы прошли спокойно. Утро вновь пришло в уединенную долину, как бывало не раз и прежде, в своем очаровании, не омраченном насилием или мятежом.
Так же мирно солнце трижды садилось и, как бывало не однажды, всходило над жилищем Хиткоутов без дальнейших признаков опасности или повода для тревоги. С течением времени агенты Стюарта постепенно вновь обрели самоуверенность. Однако они никогда не пренебрегали возможностью с наступлением темноты укрыться под защитой блокгауза — поста, который, как подчиненный по имени Хеллем не раз с важностью повторял, они благодаря своей дисциплинированности и привычкам людей военных были лучше всего подготовлены защищать. Хотя Пуританин втайне роптал по поводу этого затянувшегося визита, привычное самообладание и умение подавлять свои чувства позволяли ему скрывать недовольство. В первые два дня после тревоги поведение гостей было безупречным. Их чувства, казалось, целиком поглотило обостренное и беспокойное наблюдение за лесом, из которого они как будто ежеминутно ожидали появления банды кровожадных и безжалостных дикарей. Но по мере того, как со спокойным течением времени возрастали уверенность и чувство безопасности, стали проявляться симптомы возврата к легкомыслию.
Вечером на третий день после их появления в поселении человека по имени Хеллем в первый раз увидели прогуливающимся за пределами задних ворот, так часто упоминаемых, в направлении наружных строений. Вид у него был не такой недоверчивый, как в течение многих томительных часов до того, а походка, соответственно, уверенной и надменной. Вместо того чтобы по обыкновению носить на поясе пару тяжелых кавалерийских пистолетов, он не прихватил даже своего палаша и в такой одежде больше выглядел человеком, желающим развлечься и потому отказавшимся от обременительного одеяния, которое все из его отряда до сих пор считали благоразумным носить. Он бегло оглядел поля Хиткоутов, переливающиеся под мягким светом закатного солнца, и взгляд его рассеянно скользнул по очертаниям леса, который его воображение еще столь недавно населяло существами с кровожадным и безжалостным характером.
Стоял час, когда завершаются дневные труды земледельца. К числу тех, кто более обычного был занят в эти хлопотливые минуты, относилась служанка Руфи, чей чистый приятный голос слышался в одном из загонов, временами поднимаясь до высот духовного песнопения, а затем периодически падая до почти неслышного мурлыканья в тот момент, когда она извлекала из любимого животного щедрые порции вечерней дани для молочных запасов своей хозяйки. К этому загону чужак, как бы случайно прогуливаясь, и направил неторопливые шаги, словно пребывая в восхищении от холеного стада, как и от всех прочих приятных обитателей усадьбы.
— У какого дрозда ты брала уроки, милая девица, что я ошибочно принял твое пение за одну из трелей сладчайших певчих птичек вашего леса? — спросил он, доверяя свою персону ограде загона с видом легкого превосходства. — Можно вообразить, что это малиновка или вьюрок поет свою вечернюю песню, а не голос человека, то громче, то тише распевающего ежедневные псалмы.
— Птицы нашего леса редко подают голос, — возразила девушка, — и та из них, которой есть что сказать больше других, делает это так же, как те, что зовутся джентльменами, когда им приходит охота усладить слух простых деревенских девушек.
— И каким же это образом?
— В насмешку.
— А! Я наслышан об этих искусницах. Говорят, что это сплав гармонии голосов всех прочих певчих птиц, однако в их манере разговора я вижу мало сходства с честной речью солдата.
— Они говорят без особого смысла и чаще просто, чтобы поболтать, чем с серьезным намерением.
— Ты забыла, что я сказал тебе утром, дитя. Похоже, у тех, кто дал тебе имя, нет особой причины радоваться по поводу твоего характера, ибо Неверие больше подходит к твоему нраву, чем Вера.
— Наверное, те, кто дал мне имя, плохо знали, какой надо быть доверчивой, чтобы прислушиваться ко всему, во что меня призывают верить.
— Ты можешь без труда согласиться, что ты милашка, потому что глаза сами подтвердят твою веру, а кроме того, девушка с таким острым язычком не может не знать, что она умнее других. В этом смысле я допускаю, что имя Вера определенно не опровергает твой характер.
— Если Ибен Дадли услышит, как ты ведешь разговоры, пробуждающие тщеславие, — возразила слегка польщенная девушка, — он может подумать, что у тебя меньше ума, чем ты, кажется, хочешь приписать другим. Я слышу его тяжелые шаги со стороны стада коров, и скоро мы наверняка увидим лицо, которое выглядит немного повеселее.
— Этот Ибен Дадли, по-моему, личность совсем ничтожная, — пробормотал тот, продолжив свою прогулку, когда поименованный житель пограничья появился у другого входа в загон. Взгляды, которыми они обменялись, были совсем не дружественные, хотя лесной житель позволил чужаку пройти, не выказав какого-либо устного выражения неудовольствия.
— Капризная телка становится наконец послушной, Фейс Ринг, — заметил парень, опуская приклад своего мушкета наземь с такой силой, что на выгоревшем дерне у его ног осталась глубокая вмятина. — А пятнистый вол, старый Лесоруб, желает идти под ярмо не больше, чем эта четырехлетка отдать свое молоко.
— Эта корова стала добрее с тех пор, как ты нашел способ укрощать ее нрав, — возразила доярка голосом, вопреки стараниям девичьей гордости, выдававшим некоторое душевное волнение, между тем как она с еще большим усердием исполняла свои нетрудные обязанности.
— Гм! Я надеюсь, что так же хорошо ты помнишь некоторые из других моих уроков. Но ты сноровиста в обучении, Фейс. Это видно по тому, как быстро ты усвоила привычку беседовать с мужчиной столь шустрым на язык, как тот нечестивец из-за океана.
— Надеюсь, что если девушка вежливо слушает, это не доказательство неприличного разговора со стороны той, которую учили скромности речи, Ибен Дадли. Ты часто говорил, что святая обязанность той, к кому обращаются, быть внимательной, чтобы не сказали, будто она относится к людям пренебрежительно, и этим она заслужит большее уважение, чем благодаря доброму нраву.
— Я вижу, что ты все еще помнишь из моих уроков больше, чем я мог надеяться. Значит, ты слушаешь так внимательно, Фейс, потому что девушке неприлично показаться пренебрежй тельной?
— Ты прав. Какого бы плохого мнения я ни заслуживала, ты не имеешь права считать пренебрежение среди моих пороков!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
Так же мирно солнце трижды садилось и, как бывало не однажды, всходило над жилищем Хиткоутов без дальнейших признаков опасности или повода для тревоги. С течением времени агенты Стюарта постепенно вновь обрели самоуверенность. Однако они никогда не пренебрегали возможностью с наступлением темноты укрыться под защитой блокгауза — поста, который, как подчиненный по имени Хеллем не раз с важностью повторял, они благодаря своей дисциплинированности и привычкам людей военных были лучше всего подготовлены защищать. Хотя Пуританин втайне роптал по поводу этого затянувшегося визита, привычное самообладание и умение подавлять свои чувства позволяли ему скрывать недовольство. В первые два дня после тревоги поведение гостей было безупречным. Их чувства, казалось, целиком поглотило обостренное и беспокойное наблюдение за лесом, из которого они как будто ежеминутно ожидали появления банды кровожадных и безжалостных дикарей. Но по мере того, как со спокойным течением времени возрастали уверенность и чувство безопасности, стали проявляться симптомы возврата к легкомыслию.
Вечером на третий день после их появления в поселении человека по имени Хеллем в первый раз увидели прогуливающимся за пределами задних ворот, так часто упоминаемых, в направлении наружных строений. Вид у него был не такой недоверчивый, как в течение многих томительных часов до того, а походка, соответственно, уверенной и надменной. Вместо того чтобы по обыкновению носить на поясе пару тяжелых кавалерийских пистолетов, он не прихватил даже своего палаша и в такой одежде больше выглядел человеком, желающим развлечься и потому отказавшимся от обременительного одеяния, которое все из его отряда до сих пор считали благоразумным носить. Он бегло оглядел поля Хиткоутов, переливающиеся под мягким светом закатного солнца, и взгляд его рассеянно скользнул по очертаниям леса, который его воображение еще столь недавно населяло существами с кровожадным и безжалостным характером.
Стоял час, когда завершаются дневные труды земледельца. К числу тех, кто более обычного был занят в эти хлопотливые минуты, относилась служанка Руфи, чей чистый приятный голос слышался в одном из загонов, временами поднимаясь до высот духовного песнопения, а затем периодически падая до почти неслышного мурлыканья в тот момент, когда она извлекала из любимого животного щедрые порции вечерней дани для молочных запасов своей хозяйки. К этому загону чужак, как бы случайно прогуливаясь, и направил неторопливые шаги, словно пребывая в восхищении от холеного стада, как и от всех прочих приятных обитателей усадьбы.
— У какого дрозда ты брала уроки, милая девица, что я ошибочно принял твое пение за одну из трелей сладчайших певчих птичек вашего леса? — спросил он, доверяя свою персону ограде загона с видом легкого превосходства. — Можно вообразить, что это малиновка или вьюрок поет свою вечернюю песню, а не голос человека, то громче, то тише распевающего ежедневные псалмы.
— Птицы нашего леса редко подают голос, — возразила девушка, — и та из них, которой есть что сказать больше других, делает это так же, как те, что зовутся джентльменами, когда им приходит охота усладить слух простых деревенских девушек.
— И каким же это образом?
— В насмешку.
— А! Я наслышан об этих искусницах. Говорят, что это сплав гармонии голосов всех прочих певчих птиц, однако в их манере разговора я вижу мало сходства с честной речью солдата.
— Они говорят без особого смысла и чаще просто, чтобы поболтать, чем с серьезным намерением.
— Ты забыла, что я сказал тебе утром, дитя. Похоже, у тех, кто дал тебе имя, нет особой причины радоваться по поводу твоего характера, ибо Неверие больше подходит к твоему нраву, чем Вера.
— Наверное, те, кто дал мне имя, плохо знали, какой надо быть доверчивой, чтобы прислушиваться ко всему, во что меня призывают верить.
— Ты можешь без труда согласиться, что ты милашка, потому что глаза сами подтвердят твою веру, а кроме того, девушка с таким острым язычком не может не знать, что она умнее других. В этом смысле я допускаю, что имя Вера определенно не опровергает твой характер.
— Если Ибен Дадли услышит, как ты ведешь разговоры, пробуждающие тщеславие, — возразила слегка польщенная девушка, — он может подумать, что у тебя меньше ума, чем ты, кажется, хочешь приписать другим. Я слышу его тяжелые шаги со стороны стада коров, и скоро мы наверняка увидим лицо, которое выглядит немного повеселее.
— Этот Ибен Дадли, по-моему, личность совсем ничтожная, — пробормотал тот, продолжив свою прогулку, когда поименованный житель пограничья появился у другого входа в загон. Взгляды, которыми они обменялись, были совсем не дружественные, хотя лесной житель позволил чужаку пройти, не выказав какого-либо устного выражения неудовольствия.
— Капризная телка становится наконец послушной, Фейс Ринг, — заметил парень, опуская приклад своего мушкета наземь с такой силой, что на выгоревшем дерне у его ног осталась глубокая вмятина. — А пятнистый вол, старый Лесоруб, желает идти под ярмо не больше, чем эта четырехлетка отдать свое молоко.
— Эта корова стала добрее с тех пор, как ты нашел способ укрощать ее нрав, — возразила доярка голосом, вопреки стараниям девичьей гордости, выдававшим некоторое душевное волнение, между тем как она с еще большим усердием исполняла свои нетрудные обязанности.
— Гм! Я надеюсь, что так же хорошо ты помнишь некоторые из других моих уроков. Но ты сноровиста в обучении, Фейс. Это видно по тому, как быстро ты усвоила привычку беседовать с мужчиной столь шустрым на язык, как тот нечестивец из-за океана.
— Надеюсь, что если девушка вежливо слушает, это не доказательство неприличного разговора со стороны той, которую учили скромности речи, Ибен Дадли. Ты часто говорил, что святая обязанность той, к кому обращаются, быть внимательной, чтобы не сказали, будто она относится к людям пренебрежительно, и этим она заслужит большее уважение, чем благодаря доброму нраву.
— Я вижу, что ты все еще помнишь из моих уроков больше, чем я мог надеяться. Значит, ты слушаешь так внимательно, Фейс, потому что девушке неприлично показаться пренебрежй тельной?
— Ты прав. Какого бы плохого мнения я ни заслуживала, ты не имеешь права считать пренебрежение среди моих пороков!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154