Таня сидела, все так же опустив голову. Лица — не было видно, а поза выражала бессилие. И все же Щукин не был уверен, что одержал победу над дочерью. Ему показалось, что он потерпел в этот густонасыщенный событиями день третье поражение…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Большая луна мягко светила в окно кабинета, и, наверное, от её света лицо Фролова казалось усталым и измождённым. Заложив руки за спину, он отошёл от окна, склонился над столом. Снова бросил тревожный взгляд на недавно полученное от Кольцова донесение. Он перечитывал его много раз, знал уже наизусть и все же упорно продолжал искать скрытый смысл. Что-то его настораживало, чего-то он не мог понять в этом тексте:
«Динамит доставлен по адресу: Киев, Безаковская, 25, Полякову Петру Владимировичу. Взрывы назначены на двадцать седьмое. После операции немедленно уходите».
Вчитываясь, Фролов настойчиво снова и снова разлагал сообщение на короткие и логически последовательные фразы — так легче было из каждой выудить скрытый смысл.
«Динамит доставлен… Полякову Петру Владимирович у…» Значит, сообщение адресовано не Полякову. У Полякова лишь хранится динамит, и кто-то, получив это сообщение, должен взять его и затем произвести взрывы. Или взрыв… «Взрывы назначены на двадцать седьмое»… «назначены… «. Вполне вероятно, что динамит доставили не только к одному Полякову. И человека, который каким-то образом связан с Поляковым, ставят в известность, что все взрывы назначены на двадцать седьмое, то есть в этот день контрреволюционеры предполагают провести в городе крупные диверсии.
Похоже, что это так. И все же… И все же, при всей недоговорённости сообщения, в нем было подозрительно много конкретного: адрес, фамилия, имя, отчество, дата… Бросалась в глаза и настораживала некоторая его нарочитость…
В дверь постучали, вошли двое чекистов, чётко щёлкнули каблуками.
— Ну… Что выяснили?
— Поляков Пётр Владимирович — известный в Киеве врачневропатолог — действительно проживает по Безаковской, двадцать пять, — доложил один из чекистов со старательной обстоятельностью. — Имел большую практику. Живёт богато даже сейчас. Квартира из шести комнат. Как врача, его не уплотнили. Соседи показывают, продолжает практиковать и в настоящее время. Лечит тех, кто может хорошо заплатить… Прикажете арестовать?
Фролов не ответил. Неспешно, словно он один в комнате, прошёлся по кабинету. Подошёл к шкафу, зачем-то посмотрел на папки с уже давно законченными делами, задумался.
— Какое сегодня? — спросил не оборачиваясь.
— Двадцать шестое, — с готовностью ответил тот же самый чекист.
— Нет, двадцать седьмое, — поправил его товарищ и показал на часы. Было уже пятнадцать минут первого.
«… Взрывы назначены на двадцать седьмое…»
— Арестуйте! — не очень уверенно сказал Фролов и тут же добавил: — Только без шума. И обязательно оставьте засаду.
Капкан, так умело поставленный полковником Шукиним, захлопнулся.
В эту самую ночь в Киев снова пришёл Мирон Осадчий. На Куреневке осторожно прокрался в знакомый двор, постучал в окно светёлки, где спала Оксана. Но она не отозвалась. Подошёл к двери, подёргал — заперта изнутри. «Намаялась за день, спит крепко», — с сочувствием подумал Мирон и снова — уже громко — стал стучать в окно. Потом затарабанил в дверь. И наконец прижался всем лицом к оконному стеклу, горячечно забормотал:
— Открой, Ксюша! Это я — Мирон?.. Слышь, открой!..
Услышав его голос, Оксана вскочила с постели, сердце её захлестнула боль и обида. Она взяла ружьё Павла, взвела курки, неумело прицелилась. Не знал Мирон, что стоит в метре, в секунде от своей смерти.
— Ксюша, отопри! — неотступно просился он, словно подталкивая своим голосом Оксанину руку. Но дрогнула рука, опустила Оксана ружьё, села на кровать и впервые с того дня, как услышала рассказ ездового Никиты о смерти Павла, беззвучно заплакала от одиночества и бессилия наказать человека, порушившего её жизнь.
А Мирон ещё долго ходил возле дома, стучал в окно, зло пинал ногой дверь. Соседские собаки подняли яростный лай, рвались с цепей. Вскоре уже все куреневские собаки вторили им, В нескольких домах затеплились в окнах поспешные огоньки. Кто-то из Оксаниных соседей вышел на крыльцо, вглядываясь в темноту, спросил тревожно:
— Ты чего, Полкан?
И тогда окончательно понял Мирон Осадчий, что не откроет ему Оксана, что не следует ему дольше ходить под окнами и испытывать судьбу. Подумал о причине, и холодок пополз между лопатками. Догадалась? Или узнала? Откуда? Ведь никто не видел… А может, видел? Может, как-то узнала?.. И от этого на сердце стало беспокойно.
Опасливо поглядывая по сторонам, вышел раздосадованный Мирон на улицу, согнувшись, постоял немного, прикидывая: куда же пойти? Домой побоялся. В конце улицы спустился в глинище, поросшее тёрном и дикой шелковицей. Забрался в бурьян, прилёг на свитку; свиткой укрылся. Поворочался малость и уснул. Даже не уснул, а забылся в чуткой тревожной дрёме. Вскидывался от каждого дуновения ветерка, от каждого хруста ветки…
Утром, старательно стряхнув с себя солому и бурьян, Мирон, ненавидя весь белый свет и себя самого, двинулся в город. Он торопился побыстрее обойти все адреса, накрепко зарубленные в памяти.
Шёл с торопливой оглядкой, прижимаясь поближе к глухим заборам. Иногда украдкой приглядывался к домам и прохожим. Старался все примечать и быть незаметным…
Возле большого, украшенного мелкими скульптурами дома на Жилянской Мирон замедлил шаги, остановился.
На ступеньках подъезда дома сидела смиренного вида девчушка в старенькой латаной-перелатаной кацавейке с братишкой на коленях.
— А вот дядя идёт, он тебя заберёт, — неумело стращала она малыша, который все время упрямо пытался сползти с её колен.
Мирон подошёл к девчушке, провёл короткопалой ладонью по голове малыша и, быстро оглядевшись по сторонам, просипел:
— Озоруешь, малый! — Потом спросил девчушку: — А ты, случайно, не в этом доме проживаешь?
— Ага ж, в этом самом. — Девчушка вежливо привстала, придерживая присмиревшего брата за руку.
— Может, ты знаешь Гриценко Василь Сидоровича, он тут проживает, — все так же сипло спрашивал он: видно, ночью настудило ему горло.
— Гриценко? Василь Сидорыч? — удивилась девчушка. — Так он же помер. Ещё в прошлом годе помер.
— Помер, говоришь? — слегка оторопел от неожиданности Мирон, потом спохватился: — Ну, царство ему небесное. — И, прижав к бокам неуклюжие руки, он торопливо зашагал по улице дальше…
Проблуждав немного по городу, Мирон вышел на Безаковскую улицу, отыскал двадцать пятый номер дома. Скучающей походкой пошёл по улице дальше. Затем вернулся. Около подъезда внимательно осмотрелся и нырнул в парадное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131