На ощупь нашёл знакомую дверцу и оказался в заваленной старой рухлядью комнатке. Замер.
— Ни одну из этих операций осуществить не успели, — донёсся сверху, из кабинета командующего, сухой и ровный голос Щукина. — По имеющимся у меня данным, чекисты одновременно арестовали почти всех руководителей Киевского центра.
Наступила пауза, во время которой Кольцов слышал звук шаркающих шагов Ковалевского, и затем донёсся его глуховатый голос:
— Продолжайте!
— Большие потери и среди личного состава Центра… — чётко докладывал Щукин. — Впрочем, это уже не имеет значения — чекисты ликвидировали все склады оружия и боеприпасов. Так что в случае чего все равно вооружать людей практически нечем.
— Значит, рассчитывать на помощь Киевского центра не следует? — прозвучал издалека голос командующего. Видимо, он стоял в дальнем углу кабинета. — Так я должен понимать ваше сообщение?
— Да, Владимир Зенонович, — негромко сказал Щукин, и стул под ним заскрипел. Разговор оборвался.
Кольцов мысленно представил себе Ковалевского: он, как обычно, смотрит на карту, вобрав в себя большую седую голову, странно похожий на попавшую на свет сову. Молчание затянулось. Казалось, Ковалевский забыл о Щукине, либо Щукин уже бесшумно вышел.
— Как Николай Николаевич? — глухо спросил наконец Ковалевский.
И опять — молчание. То ли скорбное. То ли Щукин обдумывает ответ. И наконец послышался его уверенный голос:
— Цел и невредим… Он-то и сообщил о разгроме Киевского центра…
— Слава богу… Слава богу… — с некоторым облегчением вздохнул Ковалевский, прошаркал по кабинету к столу и затем снова туда, к стене, где карта. Голос его зазвучал твёрже и громче: — Киев — крепкий орешек. Я надеялся раскусить его малой кровью с помощью Киевского центра. Но… без карты Киевского укрепрайона мы уложим у стен Киева всю армию. И сами сложим головы. И вы, и я…
— Вы хотите сказать, — с несвойственной ему нерешительностью начал Щукин.
— Да-да, нужна карта! — резко сказал Ковалевский, и опять Кольцов слышал только, как поскрипывал под Щукиным стул, как мягко шаркали по полу сапоги Ковалевского, а в окнах тихо позвякивали от ветра стекла.
Переступив с ноги на ногу, Кольцов обернулся к двери, упорно прислушиваясь к звукам в коридоре. Но там было по-прежнему тихо.
Казалось, все силы его, все нервы были натянуты до предела, каждый звук, каждый шорох держали его в непрестанном, напряжении. Риск был чрезвычайно велик. Если бы кто-нибудь увидел его здесь, ничего другого не оставалось, как бежать. Бежать, когда только-только с таким трудом наладил работу, только начал приносить пользу…
А там, наверху, в кабинете командующего, снова откашлявшись, заговорил полковник Щукин, заговорил убеждённо, с напором, торопливо, словно боясь, что его до конца не дослушают»:
— Это слишком рискованная операция, Владимир Зенонович.
Это почти немыслимая операция!
— На войне как на войне, полковник, — возразил Ковалевский. — Я так думаю, что эта операция по плечу Николаю Николаевичу?
— Я берег Николая Николаевича на крайний случай! На самый крайний случай, Владимир Зеноновнч! — отстаивал своё полковник. Было слышно, как он поднялся со стула.
— Падение Киева может во многом повлиять на исход всей военной кампании. Победы, как известно, окрыляют. — Голос Ковалевского то удалялся, то звучал громко, отчётливо: видимо, командующий медленно ходил по кабинету. — Победы поднимают боевой дух в войсках! А нам это сейчас очень необходимо… Вот и судите теперь сами, Николай Григорьевич, крайний ли это случай.
— Хорошо, Владимир Зенонович! — сдался наконец Щукин. — Я прикажу Николаю Николаевичу достать карты Киевского укрепрайона… Но не гарантирую, что это удастся… И не гарантирую, что Николай Николаевич сумеет после этого остаться на своём посту. — И после паузы добавил: — Вы по-прежнему настаиваете на этом?
Ковалевский подумал немного, твёрдо ответил:
— Выбора нет!
Дольше оставаться в комнате Кольцов не решался — его могли разыскивать. Он неторопливо вышел в коридор и снова отправился к телеграфистам.
Отобрав свежие телеграммы и на ходу непринуждённо, как это и полагается адъютанту его превосходительства, перечитывая их, поднялся в приёмную. Одна телеграмма-с передовой от генерала Бредова — заинтересовала, его.
— Николай Григорьевич все ещё там? — озабоченно спросил Павел у Микки, висящего на телефоне с очередной светской новостью.
— Да, — ничуть не отвлекаясь от разговора, беспечно бросил Микки.
Кольцов, однако, не стал ждать. Он решительно отворил дверь в кабинет командующего, поймал на себе недовольный, угрюмо-диковатый взгляд Щукина.
— Простите, ваше превосходительство!.. Кажется, нашёлся сын полковника Львова! — доложил Кольцов, не удостаивая даже мимолётным взглядом замершего в негодовании Щукина.
— Что вы говорите?! — Командующий вскинул на адъютанта потемневшие от бессонницы удивлённые глаза. — Если это правда, я рад такой новости!
— Вот телеграмма с передовой! Генерал Бредов доносит, что к нему в штаб доставили мальчишку, который утверждает, что он — сын Львова. — В голосе Кольцова звучала неподдельная радость.
— Но… Как же он мог попасть на передовую? — спросил Ковалевский, обернувшись к полковнику Щукину.
Щукин недоуменно пожал плечами. От чьих бы то ни было личных переживаний он стремился тщательно отгораживаться.
И тогда Ковалевский решительно сказал:
— Вот что, капитан! Возьмите мою машину и поезжайте к генералу Бредову. На месте во всем разберётесь. Если мальчишка действительно сын полковника Львова — немедленно везите его сюда, ко мне. Я не оставлю его на произвол судьбы. — Носовым платком он вытер повлажневшие глаза, глухим сдавленным голосом добавил: — Михаил Аристархович… был моим другом… с детства… Жаль, не дожил… — и низко склонил голову, словно её пригнула к земле тяжесть нахлынувших воспоминании.
Кольцов неслышно закрыл за собою спрятанные в портьеры двери.
Возле штаба Кольцов, к своему удивлению, неожиданно увидел Ивана Платоновича Старцева. Постукивая тростью по булыжникам мостовой, он с видом больного человека, которому предписаны прогулки, медленно прохаживался по улице — видимо, ждал его. Встреча была незапланированная, и это не могло не встревожить Кольцова. Он прошёл мимо старика, свернул в людный переулок, подальше от штабных окон. И только У старой афишной тумбы остановился, с преувеличенным, насторожённым вниманием стал читать объявление о предстоящих гастролях в городе большой оперной труппы.
Старцев встал рядом с ним.
— Что-нибудь случилось? — тихо спросил Кольцов.
— Контрразведка вышла на нашу эстафету. Человек, который направлялся к вам из Киева, арестован.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
— Ни одну из этих операций осуществить не успели, — донёсся сверху, из кабинета командующего, сухой и ровный голос Щукина. — По имеющимся у меня данным, чекисты одновременно арестовали почти всех руководителей Киевского центра.
Наступила пауза, во время которой Кольцов слышал звук шаркающих шагов Ковалевского, и затем донёсся его глуховатый голос:
— Продолжайте!
— Большие потери и среди личного состава Центра… — чётко докладывал Щукин. — Впрочем, это уже не имеет значения — чекисты ликвидировали все склады оружия и боеприпасов. Так что в случае чего все равно вооружать людей практически нечем.
— Значит, рассчитывать на помощь Киевского центра не следует? — прозвучал издалека голос командующего. Видимо, он стоял в дальнем углу кабинета. — Так я должен понимать ваше сообщение?
— Да, Владимир Зенонович, — негромко сказал Щукин, и стул под ним заскрипел. Разговор оборвался.
Кольцов мысленно представил себе Ковалевского: он, как обычно, смотрит на карту, вобрав в себя большую седую голову, странно похожий на попавшую на свет сову. Молчание затянулось. Казалось, Ковалевский забыл о Щукине, либо Щукин уже бесшумно вышел.
— Как Николай Николаевич? — глухо спросил наконец Ковалевский.
И опять — молчание. То ли скорбное. То ли Щукин обдумывает ответ. И наконец послышался его уверенный голос:
— Цел и невредим… Он-то и сообщил о разгроме Киевского центра…
— Слава богу… Слава богу… — с некоторым облегчением вздохнул Ковалевский, прошаркал по кабинету к столу и затем снова туда, к стене, где карта. Голос его зазвучал твёрже и громче: — Киев — крепкий орешек. Я надеялся раскусить его малой кровью с помощью Киевского центра. Но… без карты Киевского укрепрайона мы уложим у стен Киева всю армию. И сами сложим головы. И вы, и я…
— Вы хотите сказать, — с несвойственной ему нерешительностью начал Щукин.
— Да-да, нужна карта! — резко сказал Ковалевский, и опять Кольцов слышал только, как поскрипывал под Щукиным стул, как мягко шаркали по полу сапоги Ковалевского, а в окнах тихо позвякивали от ветра стекла.
Переступив с ноги на ногу, Кольцов обернулся к двери, упорно прислушиваясь к звукам в коридоре. Но там было по-прежнему тихо.
Казалось, все силы его, все нервы были натянуты до предела, каждый звук, каждый шорох держали его в непрестанном, напряжении. Риск был чрезвычайно велик. Если бы кто-нибудь увидел его здесь, ничего другого не оставалось, как бежать. Бежать, когда только-только с таким трудом наладил работу, только начал приносить пользу…
А там, наверху, в кабинете командующего, снова откашлявшись, заговорил полковник Щукин, заговорил убеждённо, с напором, торопливо, словно боясь, что его до конца не дослушают»:
— Это слишком рискованная операция, Владимир Зенонович.
Это почти немыслимая операция!
— На войне как на войне, полковник, — возразил Ковалевский. — Я так думаю, что эта операция по плечу Николаю Николаевичу?
— Я берег Николая Николаевича на крайний случай! На самый крайний случай, Владимир Зеноновнч! — отстаивал своё полковник. Было слышно, как он поднялся со стула.
— Падение Киева может во многом повлиять на исход всей военной кампании. Победы, как известно, окрыляют. — Голос Ковалевского то удалялся, то звучал громко, отчётливо: видимо, командующий медленно ходил по кабинету. — Победы поднимают боевой дух в войсках! А нам это сейчас очень необходимо… Вот и судите теперь сами, Николай Григорьевич, крайний ли это случай.
— Хорошо, Владимир Зенонович! — сдался наконец Щукин. — Я прикажу Николаю Николаевичу достать карты Киевского укрепрайона… Но не гарантирую, что это удастся… И не гарантирую, что Николай Николаевич сумеет после этого остаться на своём посту. — И после паузы добавил: — Вы по-прежнему настаиваете на этом?
Ковалевский подумал немного, твёрдо ответил:
— Выбора нет!
Дольше оставаться в комнате Кольцов не решался — его могли разыскивать. Он неторопливо вышел в коридор и снова отправился к телеграфистам.
Отобрав свежие телеграммы и на ходу непринуждённо, как это и полагается адъютанту его превосходительства, перечитывая их, поднялся в приёмную. Одна телеграмма-с передовой от генерала Бредова — заинтересовала, его.
— Николай Григорьевич все ещё там? — озабоченно спросил Павел у Микки, висящего на телефоне с очередной светской новостью.
— Да, — ничуть не отвлекаясь от разговора, беспечно бросил Микки.
Кольцов, однако, не стал ждать. Он решительно отворил дверь в кабинет командующего, поймал на себе недовольный, угрюмо-диковатый взгляд Щукина.
— Простите, ваше превосходительство!.. Кажется, нашёлся сын полковника Львова! — доложил Кольцов, не удостаивая даже мимолётным взглядом замершего в негодовании Щукина.
— Что вы говорите?! — Командующий вскинул на адъютанта потемневшие от бессонницы удивлённые глаза. — Если это правда, я рад такой новости!
— Вот телеграмма с передовой! Генерал Бредов доносит, что к нему в штаб доставили мальчишку, который утверждает, что он — сын Львова. — В голосе Кольцова звучала неподдельная радость.
— Но… Как же он мог попасть на передовую? — спросил Ковалевский, обернувшись к полковнику Щукину.
Щукин недоуменно пожал плечами. От чьих бы то ни было личных переживаний он стремился тщательно отгораживаться.
И тогда Ковалевский решительно сказал:
— Вот что, капитан! Возьмите мою машину и поезжайте к генералу Бредову. На месте во всем разберётесь. Если мальчишка действительно сын полковника Львова — немедленно везите его сюда, ко мне. Я не оставлю его на произвол судьбы. — Носовым платком он вытер повлажневшие глаза, глухим сдавленным голосом добавил: — Михаил Аристархович… был моим другом… с детства… Жаль, не дожил… — и низко склонил голову, словно её пригнула к земле тяжесть нахлынувших воспоминании.
Кольцов неслышно закрыл за собою спрятанные в портьеры двери.
Возле штаба Кольцов, к своему удивлению, неожиданно увидел Ивана Платоновича Старцева. Постукивая тростью по булыжникам мостовой, он с видом больного человека, которому предписаны прогулки, медленно прохаживался по улице — видимо, ждал его. Встреча была незапланированная, и это не могло не встревожить Кольцова. Он прошёл мимо старика, свернул в людный переулок, подальше от штабных окон. И только У старой афишной тумбы остановился, с преувеличенным, насторожённым вниманием стал читать объявление о предстоящих гастролях в городе большой оперной труппы.
Старцев встал рядом с ним.
— Что-нибудь случилось? — тихо спросил Кольцов.
— Контрразведка вышла на нашу эстафету. Человек, который направлялся к вам из Киева, арестован.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131