Павел Андреевич!
Кольцов поспешно отпрянул от кабинетной двери, торопливо — как ни в чем не бывало — прошёл в приёмную.
Микки был в приёмной не один. Рядом с ним стояла очень миловидная стройная девушка лет восемнадцати в широкополой соломенной шляпке; казалось, она только-только вернулась с пляжа.
— Познакомьтесь, Павел Андреевич! — излучая галантность, сказал Микки Кольцову. — Дочь полковника Щукина.
— Таня, — солнечно улыбнулась Кольцову девушка и сделала изящный книксен.
Уверенные жесты, стройная, но не хрупкая фигура, крепкие плечи-все это сразу бросилось в глаза Павлу. Таня решительно не походила на изнеженную барышню, какой, по его мнению, должна была быть дочь полковника Щукина. В лице её, ещё очень юном, но с явно определившимися чертами, проглядывала устойчивая уверенность; тёмные глаза под густыми чёрными бровями излучали дружелюбие, и взгляд их был, как у Щукина, нетерпеливый и прямой — в упор… В затянувшейся паузе, пока Кольцов рассматривал девушку дольше, чем позволяли приличия, она не отвела в сторону взгляда, только что-то словно дрогнуло в глубине её зрачков и померкло, но не сразу.
Наконец Павел отвёл глаза и запоздало представился:
— Павел Андреевич… Кольцов. Право, если бы я знал, что у Николая Григорьевича такая дочь, я бы непременно попросился под его начало.
— Уверена, что вы бы прогадали. Здесь у вас всегда люди и, должно быть, интересно. А у папы на окнах решётки и затворническая работа, — открыто, с интересом рассматривая Кольцова смутными глазами, сказала Таня. — Я о вас много слышала, Павел Андреевич. От папы.
Кольцову понравилось, как Таня просто, не жеманно вела разговор. Обыкновенно в её возрасте стараются казаться умней и значительней, подлаживаются под других. А здесь — простота без вызова, без надумки.
— Я так недавно здесь, что смею надеяться: папа не говорил обо мне плохо, — с мимолётной улыбкой сказал Кольцов.
— Он рассказывал о ваших подвигах. Мне они показались намного интереснее подвигов Козьмы Крючкова.
— Папа все преувеличил, мадемуазель.
— Ну что ж, в таком случае я рада, — тоже с лёгкой ироничной великодушностью ответила Таня. — У папы склонность преувеличивать все плохое, хорошее — редко.
— Профессиональная склонность, мадемуазель, — на этот раз с открытой приязнью улыбнулся Кольцов.
Ему все больше нравилась Танина манера держаться свободно, непринуждённо, говорить без колебаний то, что хотелось сказать, смотреть прямо, не отводя глаз. Предельная раскованность чувствовалась в каждом Танином жесте, в каждом слове, пленительная естественность, свойственная обычно натурам собранным, сильным и цельным.
Бившее в окно солнце обливало Таню, обрисовывая с подчёркнутой чёткостью её Силуэт, а лицо, затенённое полями шляпы, казалось немного таинственным, в глубине же глаз что-то переливалось, мерцало.
«Необычная девушка, — подумал Кольцов. — Да, необычная, солнечная…»
Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Кольцову казалось, что взгляд Таниных глаз медленно втекает в его глаза. «Что это со мной?»
— встревоженно подумал Павел. А Таня отвела, вернее, заставила себя отвести глаза в сторону Микки и, мило улыбнувшись, спросила:
— Что с вами, Микки? Вы уже графин воды выпили.
— Слишком жарко сегодня — смутился Микки, и рука его, потянувшаяся было за графином с водой, остановилась на полпути.
— Пожалуй, да, — великодушно согласилась Таня и посмотрела в окно. — Вероятно, гроза будет. Смотрите, какие на горизонте тучи. — Прищурившись, она помолчала, потом сказала тихо, мак будто одному Кольцову, стоявшему рядом: — В детстве я жила у тёти под Севастополем и любила встречать грозу на берегу моря… Вы когда-нибудь видели море, Павел Андреевич? — Имя Кольцова она произнесла на какой-то особой, задушевной ноте.
— Конечно… — Кольцов чуть было не сказал: «Я вырос на море», но тут же спохватился: — Я бывал в Севастополе…
— Вот как? — озаренно взглянула она на Кольцова. — А я училась там… Это удивительный город…
Таня ещё что-то говорила о Севастополе, но Кольцов теперь уже почти не слушал её. Он ругал себя за то, что забылся и чуть не произнёс того, чего наверняка невозможно было бы поправить. Ведь скажи он, что вырос в Севастополе, и это было бы равносильно провалу. Он с ужасом представил, как Таня с беспечной простотой говорит отцу: «А знаешь, папа, Павел Андреевич вырос в Севастополе, может, мы даже встречались!» Представил взгляд Щукина — цепкий, проницательный… Небольшое сопоставление с биографией сына начальника Сызрань-Рязанской железной дороги и…
Чутко уловив внезапную перемену в настроении Кольцова, Таня оборвала свой рассказ, сказала:
— Знаете, я не буду ждать папу! — и, озорно, совсем по-девчоночьи тряхнув головой, с вызовом добавила: — Я и заходила-то к папе только затем, чтобы он показал мне вас. — И Таня стремительно направилась к выходу из приёмной.
Кольцов заспешил ей вслед и, опережая движение Таниной руки, распахнул перед нею дверь, пропуская её вперёд.
На лестнице Таня замедлила шаги и, полуобернувшись к Кольцову, лукаво кивнула:
— На днях мы наконец закончим ремонт дома и попытаемся принимать. По пятницам. Буду рада, если вы навестите нас.
— Благодарю! — учтиво склонил голову Павел и, немного помедлив, от души добавил: — С удовольствием!
Уже у самого выхода из здания она ещё раз повторила:
— Смотрите же. — И из глаз её брызнули весёлые солнечные зайчики. — Вы дали слово?.. В пятницу!
Кольцов ещё несколько мгновений постоял внизу, у лестницы, смутно предчувствуя важность этой встречи. Ему даже показалось, что он был обречён на эту встречу с Таней. И от этого ощущения неотвратимости сегодняшнего знакомства в сердце Павла вошла какая-то печальная радость… Чтобы успокоиться и прийти в прежнее, спокойно-насторожённое расположение, ему нужно было время. Но сколько? Мгновение? День? Павел не знал.
В приёмной Микки многозначительно сказал ему:
— Ну, Павел Андреевич! Похоже, я присутствовал при историческом событии… Между прочим, я знаю её давно, по гимназии. Обычно — само равнодушие. И вдруг…
— Полковник не выходил?! — резко оборвал его Кольцов.
— Ещё нет, господин капитан! — уже официальным тоном ответил слегка обиженный Микки.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Получив доставленный по эстафете пакет из Харькова, Красильников отправился к Фролову. После двух совершенно бессонных ночей Фролов с час назад прилёг прямо в кабинете на диване, наказав разбудить его, если случится что-то важное. Полученный пакет несомненно относился к категории наиважнейшего, но, увидев, какое измученное у Фролова лицо, как страдальчески он морщит лоб, как будто и во сне обдумывает что-то неотложное и трудное, Красильников замялся у порога, заколебался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Кольцов поспешно отпрянул от кабинетной двери, торопливо — как ни в чем не бывало — прошёл в приёмную.
Микки был в приёмной не один. Рядом с ним стояла очень миловидная стройная девушка лет восемнадцати в широкополой соломенной шляпке; казалось, она только-только вернулась с пляжа.
— Познакомьтесь, Павел Андреевич! — излучая галантность, сказал Микки Кольцову. — Дочь полковника Щукина.
— Таня, — солнечно улыбнулась Кольцову девушка и сделала изящный книксен.
Уверенные жесты, стройная, но не хрупкая фигура, крепкие плечи-все это сразу бросилось в глаза Павлу. Таня решительно не походила на изнеженную барышню, какой, по его мнению, должна была быть дочь полковника Щукина. В лице её, ещё очень юном, но с явно определившимися чертами, проглядывала устойчивая уверенность; тёмные глаза под густыми чёрными бровями излучали дружелюбие, и взгляд их был, как у Щукина, нетерпеливый и прямой — в упор… В затянувшейся паузе, пока Кольцов рассматривал девушку дольше, чем позволяли приличия, она не отвела в сторону взгляда, только что-то словно дрогнуло в глубине её зрачков и померкло, но не сразу.
Наконец Павел отвёл глаза и запоздало представился:
— Павел Андреевич… Кольцов. Право, если бы я знал, что у Николая Григорьевича такая дочь, я бы непременно попросился под его начало.
— Уверена, что вы бы прогадали. Здесь у вас всегда люди и, должно быть, интересно. А у папы на окнах решётки и затворническая работа, — открыто, с интересом рассматривая Кольцова смутными глазами, сказала Таня. — Я о вас много слышала, Павел Андреевич. От папы.
Кольцову понравилось, как Таня просто, не жеманно вела разговор. Обыкновенно в её возрасте стараются казаться умней и значительней, подлаживаются под других. А здесь — простота без вызова, без надумки.
— Я так недавно здесь, что смею надеяться: папа не говорил обо мне плохо, — с мимолётной улыбкой сказал Кольцов.
— Он рассказывал о ваших подвигах. Мне они показались намного интереснее подвигов Козьмы Крючкова.
— Папа все преувеличил, мадемуазель.
— Ну что ж, в таком случае я рада, — тоже с лёгкой ироничной великодушностью ответила Таня. — У папы склонность преувеличивать все плохое, хорошее — редко.
— Профессиональная склонность, мадемуазель, — на этот раз с открытой приязнью улыбнулся Кольцов.
Ему все больше нравилась Танина манера держаться свободно, непринуждённо, говорить без колебаний то, что хотелось сказать, смотреть прямо, не отводя глаз. Предельная раскованность чувствовалась в каждом Танином жесте, в каждом слове, пленительная естественность, свойственная обычно натурам собранным, сильным и цельным.
Бившее в окно солнце обливало Таню, обрисовывая с подчёркнутой чёткостью её Силуэт, а лицо, затенённое полями шляпы, казалось немного таинственным, в глубине же глаз что-то переливалось, мерцало.
«Необычная девушка, — подумал Кольцов. — Да, необычная, солнечная…»
Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Кольцову казалось, что взгляд Таниных глаз медленно втекает в его глаза. «Что это со мной?»
— встревоженно подумал Павел. А Таня отвела, вернее, заставила себя отвести глаза в сторону Микки и, мило улыбнувшись, спросила:
— Что с вами, Микки? Вы уже графин воды выпили.
— Слишком жарко сегодня — смутился Микки, и рука его, потянувшаяся было за графином с водой, остановилась на полпути.
— Пожалуй, да, — великодушно согласилась Таня и посмотрела в окно. — Вероятно, гроза будет. Смотрите, какие на горизонте тучи. — Прищурившись, она помолчала, потом сказала тихо, мак будто одному Кольцову, стоявшему рядом: — В детстве я жила у тёти под Севастополем и любила встречать грозу на берегу моря… Вы когда-нибудь видели море, Павел Андреевич? — Имя Кольцова она произнесла на какой-то особой, задушевной ноте.
— Конечно… — Кольцов чуть было не сказал: «Я вырос на море», но тут же спохватился: — Я бывал в Севастополе…
— Вот как? — озаренно взглянула она на Кольцова. — А я училась там… Это удивительный город…
Таня ещё что-то говорила о Севастополе, но Кольцов теперь уже почти не слушал её. Он ругал себя за то, что забылся и чуть не произнёс того, чего наверняка невозможно было бы поправить. Ведь скажи он, что вырос в Севастополе, и это было бы равносильно провалу. Он с ужасом представил, как Таня с беспечной простотой говорит отцу: «А знаешь, папа, Павел Андреевич вырос в Севастополе, может, мы даже встречались!» Представил взгляд Щукина — цепкий, проницательный… Небольшое сопоставление с биографией сына начальника Сызрань-Рязанской железной дороги и…
Чутко уловив внезапную перемену в настроении Кольцова, Таня оборвала свой рассказ, сказала:
— Знаете, я не буду ждать папу! — и, озорно, совсем по-девчоночьи тряхнув головой, с вызовом добавила: — Я и заходила-то к папе только затем, чтобы он показал мне вас. — И Таня стремительно направилась к выходу из приёмной.
Кольцов заспешил ей вслед и, опережая движение Таниной руки, распахнул перед нею дверь, пропуская её вперёд.
На лестнице Таня замедлила шаги и, полуобернувшись к Кольцову, лукаво кивнула:
— На днях мы наконец закончим ремонт дома и попытаемся принимать. По пятницам. Буду рада, если вы навестите нас.
— Благодарю! — учтиво склонил голову Павел и, немного помедлив, от души добавил: — С удовольствием!
Уже у самого выхода из здания она ещё раз повторила:
— Смотрите же. — И из глаз её брызнули весёлые солнечные зайчики. — Вы дали слово?.. В пятницу!
Кольцов ещё несколько мгновений постоял внизу, у лестницы, смутно предчувствуя важность этой встречи. Ему даже показалось, что он был обречён на эту встречу с Таней. И от этого ощущения неотвратимости сегодняшнего знакомства в сердце Павла вошла какая-то печальная радость… Чтобы успокоиться и прийти в прежнее, спокойно-насторожённое расположение, ему нужно было время. Но сколько? Мгновение? День? Павел не знал.
В приёмной Микки многозначительно сказал ему:
— Ну, Павел Андреевич! Похоже, я присутствовал при историческом событии… Между прочим, я знаю её давно, по гимназии. Обычно — само равнодушие. И вдруг…
— Полковник не выходил?! — резко оборвал его Кольцов.
— Ещё нет, господин капитан! — уже официальным тоном ответил слегка обиженный Микки.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Получив доставленный по эстафете пакет из Харькова, Красильников отправился к Фролову. После двух совершенно бессонных ночей Фролов с час назад прилёг прямо в кабинете на диване, наказав разбудить его, если случится что-то важное. Полученный пакет несомненно относился к категории наиважнейшего, но, увидев, какое измученное у Фролова лицо, как страдальчески он морщит лоб, как будто и во сне обдумывает что-то неотложное и трудное, Красильников замялся у порога, заколебался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131