Другому юноше всякий лишний час пути показался бы мукой, а этому ради ученых исследований и задержка нипочем. Не странное ли соседство – безудержная страсть и сундук с учеными трудами?
О: Конечно, я об этом задумывался. Но что побуждало мистера Бартоломью к этим разговорам – простая причуда или глубокий интерес, – я в ту пору так и не разобрал.
В: А сейчас что скажете?
О: Скажу, что под конец мистер Бартоломью признался: никакая девушка его в Корнуолле не дожидалась. То был лишь предлог. Истинная же цель нашего путешествия мне, сэр, неизвестна и поныне – как вы увидите из дальнейшего.
В: Что, по-вашему, он разумел, говоря о меридиане своей жизни?
О: Трудно понять подобное этому темное и затейливое иносказание. Но должно быть, он разумел хоть сколько-нибудь прочную веру или убеждение.
Боюсь, принятое у нас исповедание веры отрады ему не приносило.
В: Вы ничего больше не рассказали о его слуге. Каков он вам показался в дороге?
О: Сперва я не нашел в нем почти ничего достойного замечания – сверх того, о чем говорил давеча. Но позже мне открылись некоторые подозрительные стороны его натуры. Как бы их описать? Одним словом, мистер Аскью, меня взяло сомнение, а слуга ли он на самом деле, не был ли он нанят для этой роли подобно нам с Джонсом. Причиною тому были не его поступки, ибо, выполняя хозяйские повеления, он выказывал если не расторопность, то подобающее усердие. Но вот манеры его отзывались какой-то – не скажу дерзостью, но... Никак не подберу верное слово. Стоило хозяину отвернуться, он поглядывал на него с таким видом, будто он сам хозяин и знает не меньше своего господина. В этих взглядах угадывалась скрытая неприязнь, я бы сказал – зависть, какую подчас питает дюжинный актеришка к своему прославленному собрату по ремеслу. На людях-то они друг другу улыбаются и расточают похвалы, а в душе завистник ворчит: «Ишь вознесся! Дай срок, уж я тебя подлеца за пояс заткну».
В: Вы говорили об этом с мистером Бартоломью?
О: Напрямик не говорил, сэр. Но однажды за ужином – дело было в Уинкантоне – я завел речь о Дике и мимоходом обронил, что не возьму в толк, с чего бы это мистеру Бартоломью вздумалось принять на службу убогого. На что он ответил, что его с Диком связывает не столь скороспелое знакомство, как может показаться: Дик родился в поместье его отца, он сын женщины, ставшей его – мистера Бартоломью – кормилицей. Вскормленные одной грудью, они суть молочные братья. «Более того, – продолжал он, – по прихоти звезд мы впервые увидели свет и испустили первый вздох в единый час, в один и тот же осенний день». В детстве они с Диком были неразлучны, а когда мистеру Бартоломью пришло время обзавестись собственным слугой, должность эта досталась Дику. Мистер Бартоломью рассказывал: «Всему, что Дик знает и умеет, он обязан мне: никто как я научил его изъясняться знаками, исполнять свою службу, держаться приличным образом. Без меня он бы так и остался дикарем, неразумием своим подобным скоту, и сделался бы посмешищем деревенских мужланов, если бы те прежде не забили его насмерть камнями». Тут-то, сэр, и я ввернул, что взгляды, которые Дик бросает на хозяина, мне не нравятся.
В: И что на это мистер Бартоломью?
О: Рассмеялся. То есть почти рассмеялся: настоящего смеха я не слышал от него ни разу. Так вот, этим своим смешком он как бы желал выразить, что я заблуждаюсь. Затем промолвил: «Знаю я эти взгляды, всю жизнь их ловлю.
Так он изливает досаду на судьбу, обрекшую его на столь жалкое состояние.
А на кого он при этом сверкает глазами – дело случая, будь то вы, или я, или просто прохожий. Дерево, дом, стул – ему все едино. Он, Лейси, не таков, как мы с вами. Он не дает себе отчета в своих чувствованиях.
Точь-в-точь мушкет: в какую сторону повернется, проклиная судьбу, в ту и выпалит». К этому он добавил, что у них с Диком одна душа, одна воля, один желудок. «Что по вкусу мне, то и ему по вкусу, чего желаю я, того и он, я поступлю так – и он так же. Если, увидавши некую даму, я воображу, что передо мною сама Венера, то же вообразится и ему. Если я выряжусь как готтентот, он не преминет нарядиться так же. Если я назову смердящую падаль яством, достойным богов, он примется уплетать ее за обе щеки». Он сказал далее, что напрасно я равняю Дика с другими людьми, у которых все пять чувств в сохранности. Мистер Бартоломью не раз пытался вперить в него понятие о божестве, показывая ему изображения Иисуса и Господа на небесном престоле. «Но все было тщетно, – признавался он. – И уж я-то хорошо разумел, в чьем образе неизменно видится ему единственный истинный Бог, которого он знает. Вздумай я его зарезать, он и пальцем не пошевелит, чтобы меня остановить. Да что зарезать – кожу с живого содрать, да мало ли что еще – все безропотно снесет. Только мною он и жив, Лейси, без меня он все равно что корень древесный или камень. Умри я, он не переживет меня ни на миг. И он понимает это не хуже меня. Понимает не умом, но каждой жилкой, каждым суставом. Подобно тому как скакун понимает, когда в седле чужой, а когда истинный хозяин».
В: Какой же смысл вы из всего этого вывели?
О: Мне ничего другого не оставалось, как принять эти слова на веру. Он же заключил свою речь тем, что, хотя Дик во многом вовсе не сведущ, зато в каких-то вещах на свой особый лад умудрен, и эта его мудрость внушает мистеру Бартоломью уважение и даже некоторую зависть. У него поистине звериное чутье на людей, он умеет различать то, что скрыто от наших глаз, и никакие внешние покровы – речь, манеры, платье – ему в этом не помеха.
Не раз и не два мистеру Бартоломью случалось убедиться, что когда он в том или ином человеке обманывался, то мнение о нем Дика оказывалось справедливо. Я не скрыл удивления, и он подтвердил, что во многих делах Дик для него все равно что магнитная стрелка – именно такое сравнение он и употребил, – и он высоко ценит эту не рассудком добытую проницательность.
В: Теперь, Лейси, мне придется коснуться до одного не весьма удобного обстоятельства. И вот мой вопрос. Не замечали вы в продолжение путешествия или при иной оказии каких-либо свидетельств – потаенных взглядов ли, жестов ли, обоюдных знаков ли, – по коим можно было бы заключить, что взаимная приязнь мистера Бартоломью и его человека проистекает от противоестественного влечения?
О: Я не вполне постигаю ваш вопрос, сэр.
В: Не имелось ли признаков, хотя бы и наиничтожнейших, что эти двое подвержены постыдному и мерзостному греху, которому в древности предавались жители Содома и Гоморры? Что же вы не отвечаете?
О: Дух занялся. У меня и мысли такой не возникало.
В: А сейчас?
О: Статься тому нельзя! Для такого подозрения не было никаких оснований. Притом все помыслы слуги были явно устремлены к горничной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119