– Как подумаю, сколько годков я не садился за стол вот так, с людьми…
– Если есть охота посидеть с людьми, то ступай в ресторан, – советует Несси. – Там в одиночестве не останешься.
– Сколько годков… – бормочет Димов, не обращая внимания на своего вечного оппонента. – Начнешь считать – собьешься…
Ужин закончился. Пора включать телевизор – праздничная программа в полном разгаре, так что до ссоры едва ли дойдет. Старики погружаются в свои кресла, устремляют глаза на голубой экран, продолжая потягивать из бокалов.
– Эти уже порядком надоели людям, – тихо замечает Несси по адресу какого-то эстрадного ансамбля.
Раз уж и он такого мнения, хотя всего-то каких-нибудь три месяца смотрит телевизор… Но в том и состоит магическая сила маленького экрана: ворчишь – и все же смотришь и смотришь в это голубоватое оконце.
А на диване царит идиллическая атмосфера: отношения между Лизой и Владо, по-видимому, совершенно безоблачны, и мне здесь больше делать нечего. Итак, мир вам.
Новогодний фейерверк застает меня посреди пустынной морозной улицы – приятное завершение этого вечера. По крайней мере я застрахован от пьяных лобызаний расчувствовавшихся полузнакомых и вовсе незнакомых субъектов. На фоне сумрачного городского неба, висящего над домами, словно дым, распускаются в ярком сиянии огненные цветы. Созерцая эту феерию, я осторожно иду по скользкому тротуару – сейчас немудрено и ногу сломать – и думаю о том, сколько людей с надеждой и упованием встречают этот год, который, может быть, несет им смертельную болезнь – какой-нибудь грипп, какой-нибудь инфаркт…
Вопреки ожиданиям атмосфера в доме, где я застаю Бебу, не столько праздничная, сколько деловая. Собравшиеся в гостиной картежники разделились на три четверки, и, если не считать хозяйки, занятой только тем, чтобы подкладывать закуски и добавлять вина в бокалы, я – единственный бездельник в этом трудовом коллективе.
– Иди-ка сядь ко мне, а то мне что-то не везет, – подзывает меня Беба.
Я подчиняюсь, обуреваемый мрачными предчувствиями, что при таком соседстве ей еще больше не повезет, но, как всегда, предчувствия меня обманывают. Бебе идет бешеная карта, потом страсти немного утихают, затем – снова начинается бешеное везенье, и, когда наконец под утро, в шестом часу, мы вытряхиваемся на улицу с тупыми от бессонницы головами и резью в глазах от табачного дыма, моя дама, опьяненная выигрышем и вином, шепчет мне:
– Тонн, миленький, ты мой талисман!
– Не валяй дурака, – укрощаю я ее. – Тебе не идет. – И спрашиваю: – А теперь куда?
– Да хоть на край света! – изрекает Беба, беря меня под руку.
– Зачем так далеко? Не лучше ли махнуть к твоей тетушке?
– Идет. С тобой я готова куда угодно.
Эта тема, как и любая другая, хороша тем, что позволяет нам незаметно преодолеть километровое расстояние до уютного жилища Бебы, и мы небезуспешно ее разрабатываем.
И лишь потом, после того как мы улеглись в постель и после того как к утраченному времени прибавились минуты обычных упражнений, я, уже готовый погрузиться в мои лесные чащобы, спрашиваю сонным голосом:
– Но ты ведь не хотела уезжать?
– С тобой – куда угодно, – так же сонно отвечает Беба. – Ты не Жорж.
Я начинаю углубляться в лес – правда, все еще редкий, пронизанный бликами света, когда мой слух улавливает утихающий вдали голос:
– С тобой, Тонн, не рискнешь уехать… Ты не из тех, кто уезжает…
Просыпаюсь я перед обедом. Беба еще спит, и моя первая мысль – повернуться на другой бок и составить ей компанию, но потом что-то мне начинает нашептывать, что было бы не худо воротиться домой, поскольку день сегодня необычный, и, хотя предчувствия меня обычно обманывают, я с трудом поднимаюсь, привожу себя в порядок и иду домой.
Прихожу как раз вовремя – только что явились дети. Я было забыл о них, а вот они о нас не забыли. Ничего удивительного – их головы не перегружены именами близких людей.
Лиза тоже не забыла. Во всяком случае, то ли она, то ли Дед Мороз, но кто-то все же оставил под елочкой бурого медвежонка для Гошо и куклу для Румяны.
– А под елкой, кажись, что-то есть! – говорит вездесущий инженер Илиев, присоединяясь к нам.
Дитя технического прогресса, быстро склонившись, подхватывает кокетливо свернутый пакетик, на котором, естественно, значится: «Лизе» – и в котором, естественно, флакон духов – не французских, но все же импортных.
Затем наступает время праздничного обеда. Кроме пенсионеров, в нем принимают участие и дети, так что за столом царит поистине патриархальная, теплая атмосфера, и теплота эта как нельзя кстати, если принять во внимание, что нагревательные приборы, установленные руками инженера Илиева и Лизы, еле-еле справляются с ледяным дыханием большой гостиной.
Приятное послеобеденное время омрачает горечь проводов, да это неудивительно – за всякую радость приходится платить горечью, а люди с присущей им глупостью никак не могут уразуметь, что, если не хочешь испытать горечи, старайся подальше держаться от радости.
Углубившись в подобные размышления, я дремлю, сидя на диване в обществе Димова и Несси, поскольку Лиза ушла наверх, а Илиев удалился к себе. Насколько я понимаю в сердечных делах, эта парочка собирается вечером куда-то пойти.
Похоже, я и в самом деле задремал. Открываю глаза – я один в тихой гостиной, старики разошлись, устав от стольких волнений. Мало того, что меня оставили в одиночестве, так вдобавок еще и в зверском холоде.
Поднимаясь по лестнице, смутно припоминаю, что мне предстоит сделать еще одно дело, но при этом я боюсь показаться смешным… После холода гостиной моя комната кажется настоящей Ривьерой. Постучавшись в дверь чулана и услышав привычное «Это вы, Тонн?», я вхожу и застаю Лизу, кое-как закутанную в банную простыню – вероятно, она только что из ванной.
– Извините, – бормочу я. – Забыл вас поздравить…
И протягиваю ей крохотную вещицу, завернутую в бумагу – пардон, мало чем отличающуюся от туалетной. Хотя вызвать у Лизы удивление не так просто, она, кажется, все же удивлена – как моим жестом, так и мизерными размерами подарка. Молча развернув бумагу, она вскрикивает:
– О, Тони! Я не верю своим глазам.
– Это не изумруд, – предупреждаю я ее во избежание недоразумений.
– О, Тони! Я не ожидала такого внимания…
Я тоже не ожидал, что она способна так раскиснуть из-за перстенька, который я купил в тот вечер у Жоржа, только бы он отвязался. Темные глаза ее слегка увлажнились (при ее обычном равнодушии это равносильно бурному плачу), и прежде чем я успеваю удалиться полная белая рука обнимает меня за шею и Лиза крепко целует меня в щеку. Мой растерянный взгляд невольно останавливается на ее почти оголенной груди: берегись, говорю я себе, шутки плохи, твоя жизнь поставлена на карту, уставишься глазами куда не надо – и твоя песенка спета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111