До того как пойти в многотиражку, я жил в горах, был сторожем при турбазе. А где буду завтра, трудно сказать. Перемена всегда обновляет, но я могу и без нее обойтись. Внешний фактор. Манящий горизонт. А за горизонтом – тайна. Черная дыра. Я вбираю в себя мысли, стаями летающие в пространстве, и возвращаю их небытию. Только, может, они и отстаиваются где-то в моем сознании, дожидаясь урочного часа, когда родится идея, которая станет несущим стержнем мощной конструкции…
Я слушаю Петко и прихожу к выводу, что рецепт, если взять в скобки его чудную теорию, сводится к способности моего друга довольствоваться ничем. Когда довольствуешься ничем или почти ничем, тебе не грозит разочарование. Счастье бедняков – философия стоицизма, чуть приправленная личностью самого Петко.
Пока доехали до Софии, он наговорил целую кучу всякой всячины (под ровное, монотонное звучание его голоса старики крепко уснули у окна за столиком). Целую кучу небылиц и ничего конкретного – таков он всегда. Важны, говорит, общие законы, а частности не в счет.
Мы прибываем на вокзал в сумерки, когда перроны уже ярко освещены люминесиентом. Это вдруг воскрешает в моей памяти ночную картинку, видение какой-то пограничной станции, – но лишь на миг.
– Может, выпьем по одной? – спрашиваю я, не сомневаясь, что ответ будет положительный.
– Нет, браток, не то настроение. А главное – поздно. Надо сегодня вечером закончить одну работу, а завтра возвращаться назад. Не только столичная пресса выходит регулярно.
Он небрежно поднимает руку на прощанье и идет к выходу, будто мы непременно должны расстаться уже здесь, на перроне.
– Может, хотя бы адрес запишешь? – кричу я ему вслед.
– Не стоит, я загляну к тебе в редакцию… если понадобится.
И растворяется в толпе.
Чудной человек.
Дома меня ждут большие перемены.
Власть Темного царства свергнута. Свет одержал победу над тьмою. Как видно, Лиза только и ждала, чтобы я исчез из дому, хотя бы на день, и осуществила давно задуманную операцию. Правда, не все она успела до моего приезда, но непоправимое налицо.
Дай женщине волю – она все перевернет по-своему.
Лиза тут не одна, с нею Илиев. Она взобралась на лестницу, стирает пыль с высоких панелей, а он держит лестницу. Ситуация – ну точно как на старинной открытке: девица рвет яблоки, а парень стоит внизу и заглядывает ей под юбку. Может быть, Илиев и не заглядывает Лизе под юбку, но все-таки мизансцена довольно глупая.
В дополнение ко всему оба умирают со смеху, потому что Лиза, оказывается, забыла взять пасту, которой натирают деревянные панели. Чтобы сходить за пастой, инженеру надо оставить лестницу, но, если он это сделает, Лиза непременно грохнется – словом, все ужасно весело.
В конце концов они решают, что Лизе придется спуститься вниз, и только тогда она замечает меня.
– Ой, как вы не вовремя! – говорит она, все еще смеясь. Это звучит двусмысленно, и Лиза спешит поправиться: – Нам совсем немного осталось, чтобы все тут закончить.
Улыбка ее гаснет. А я и не подозревал, что улыбка делает ее лицо таким красивым, таким светлым. У нее белые ровные зубы, а губы, оказывается, полные, а цвет губ, оказывается, алый.
– Вы думали управиться вдвоем? – добродушно спрашиваю я.
– Хотели вам сюрприз сделать, – признается Лиза.
– Вам это удалось. Перемены в самом деле потрясающие.
Может, и не потрясающие, но все же перемены. Вечно темная гостиная освещена большой лампой, спускающейся с потолка, и четырьмя настенными. В их свете неожиданно заблестели стены, облицованные хорошо сохранившимися дубовыми панелями, – и это, безусловно, благодаря стараниям Лизы, хорошенько их начистившей. Паркет тоже надраен – в воздухе еще держится острый запах мастики. Кожаные громоздкие кресла и еще более громоздкий диван тоже, вероятно, чем-то промыты, и хотя они старые-престарые, тем не менее выглядят вполне прилично. Так что при известном мужестве на этих пружинных сооружениях теперь можно посидеть. В довершение ко всему у противоположной стены, водруженный на какую-то ободранную тумбочку, красуется мой телевизор.
– Моя помощь нужна? – спрашиваю я, хотя вижу, что дело идет к концу
– С какой стати еще и вам пачкаться? – великодушно возражает инженер.
– Вы, верно, устали с дороги, – вторит ему Лиза. – Я там ужин вам приготовила.
Поблагодарив, поднимаюсь наверх. Хорошо, что у меня теперь нет телевизора, думаю я, но в целом затея Лизы, конечно, добром не кончится Мы с Илиевым вряд ли будем сидеть на диване в братских объятиях, а уж старики, которые едва терпят друг друга, определенно схлестнутся на первых же посиделках, если только вообще соблаговолят выйти. Или будут молчать, воды в рот набрав, и этим портить настроение окружающим.
Да, Лизу ждет разочарование.
Впрочем, может быть, я и ошибаюсь, если учесть, что они с Илиевым – молодые, так сказать, – явно идут на сближение. Недаром же они выступают в роли парня и девицы с той глупой открытки. Не скрою, меня их игры очень обнадеживают. Если в скором будущем девица перекочует к инженеру, я испытаю облегчение – значительно большее, чем после исчезновения из моей комнаты телевизора.
Однако, кроме облегчения, я испытываю и легкое, совсем легкое чувство досады. Дело не в том, что я, точно скряга, трясусь над ненужными вещами, но по какому праву Илиев посягает на мою квартирантку? Возьми он ее к себе в самом начале, не было бы никаких проблем. А то извольте радоваться: она прогнала уборщицу, инженер умыкает ее – выходит, теперь я должен впрягаться в домашнюю работу.
Вкусный салат из помидоров с луком и маслинами, остывшие, к сожалению, сосиски, кусок рокфора (где только она его раздобыла?) и гроздь винограда усиливают во мне чувство горечи Я наслаждаюсь ужином, с грустью сознавая, что это, может быть, в предпоследний раз. И пускай тогда Петко возносит хвалу наступившей перемене.
Когда Лиза наконец появилась, я покончил с ужином и отчасти с грустными мыслями.
– Вы на меня не сердитесь за телевизор? – спрашивает она.
– У вас обворожительная улыбка, – тихо говорю я. – Впервые видел, как вы улыбаетесь.
– Вы не давали мне повода улыбаться, – отвечает она, слегка покраснев.
Взрослая ведь женщина – и краснеет.
– Если будете ждать повода, рискуете до конца дней своих ходить с лицом монашки.
– Нет, правда, вы не сердитесь за телевизор? – повторяет она в смущении.
– Не стану сердиться, если вы мне улыбнетесь. Лиза улыбается. У нее действительно лучезарная
улыбка.
– Это нечестно, – продолжаю я, – улыбаться только Илиеву. Когда я смотрел там на вас обоих, я чуть вас не приревновал.
– Ну и ревнуйте!
– Да не стоит, наверное. Этот Илиев – малый хоть куда.
– Кто вас просит выступать в роли свата? – бросает моя квартирантка уже другим тоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Я слушаю Петко и прихожу к выводу, что рецепт, если взять в скобки его чудную теорию, сводится к способности моего друга довольствоваться ничем. Когда довольствуешься ничем или почти ничем, тебе не грозит разочарование. Счастье бедняков – философия стоицизма, чуть приправленная личностью самого Петко.
Пока доехали до Софии, он наговорил целую кучу всякой всячины (под ровное, монотонное звучание его голоса старики крепко уснули у окна за столиком). Целую кучу небылиц и ничего конкретного – таков он всегда. Важны, говорит, общие законы, а частности не в счет.
Мы прибываем на вокзал в сумерки, когда перроны уже ярко освещены люминесиентом. Это вдруг воскрешает в моей памяти ночную картинку, видение какой-то пограничной станции, – но лишь на миг.
– Может, выпьем по одной? – спрашиваю я, не сомневаясь, что ответ будет положительный.
– Нет, браток, не то настроение. А главное – поздно. Надо сегодня вечером закончить одну работу, а завтра возвращаться назад. Не только столичная пресса выходит регулярно.
Он небрежно поднимает руку на прощанье и идет к выходу, будто мы непременно должны расстаться уже здесь, на перроне.
– Может, хотя бы адрес запишешь? – кричу я ему вслед.
– Не стоит, я загляну к тебе в редакцию… если понадобится.
И растворяется в толпе.
Чудной человек.
Дома меня ждут большие перемены.
Власть Темного царства свергнута. Свет одержал победу над тьмою. Как видно, Лиза только и ждала, чтобы я исчез из дому, хотя бы на день, и осуществила давно задуманную операцию. Правда, не все она успела до моего приезда, но непоправимое налицо.
Дай женщине волю – она все перевернет по-своему.
Лиза тут не одна, с нею Илиев. Она взобралась на лестницу, стирает пыль с высоких панелей, а он держит лестницу. Ситуация – ну точно как на старинной открытке: девица рвет яблоки, а парень стоит внизу и заглядывает ей под юбку. Может быть, Илиев и не заглядывает Лизе под юбку, но все-таки мизансцена довольно глупая.
В дополнение ко всему оба умирают со смеху, потому что Лиза, оказывается, забыла взять пасту, которой натирают деревянные панели. Чтобы сходить за пастой, инженеру надо оставить лестницу, но, если он это сделает, Лиза непременно грохнется – словом, все ужасно весело.
В конце концов они решают, что Лизе придется спуститься вниз, и только тогда она замечает меня.
– Ой, как вы не вовремя! – говорит она, все еще смеясь. Это звучит двусмысленно, и Лиза спешит поправиться: – Нам совсем немного осталось, чтобы все тут закончить.
Улыбка ее гаснет. А я и не подозревал, что улыбка делает ее лицо таким красивым, таким светлым. У нее белые ровные зубы, а губы, оказывается, полные, а цвет губ, оказывается, алый.
– Вы думали управиться вдвоем? – добродушно спрашиваю я.
– Хотели вам сюрприз сделать, – признается Лиза.
– Вам это удалось. Перемены в самом деле потрясающие.
Может, и не потрясающие, но все же перемены. Вечно темная гостиная освещена большой лампой, спускающейся с потолка, и четырьмя настенными. В их свете неожиданно заблестели стены, облицованные хорошо сохранившимися дубовыми панелями, – и это, безусловно, благодаря стараниям Лизы, хорошенько их начистившей. Паркет тоже надраен – в воздухе еще держится острый запах мастики. Кожаные громоздкие кресла и еще более громоздкий диван тоже, вероятно, чем-то промыты, и хотя они старые-престарые, тем не менее выглядят вполне прилично. Так что при известном мужестве на этих пружинных сооружениях теперь можно посидеть. В довершение ко всему у противоположной стены, водруженный на какую-то ободранную тумбочку, красуется мой телевизор.
– Моя помощь нужна? – спрашиваю я, хотя вижу, что дело идет к концу
– С какой стати еще и вам пачкаться? – великодушно возражает инженер.
– Вы, верно, устали с дороги, – вторит ему Лиза. – Я там ужин вам приготовила.
Поблагодарив, поднимаюсь наверх. Хорошо, что у меня теперь нет телевизора, думаю я, но в целом затея Лизы, конечно, добром не кончится Мы с Илиевым вряд ли будем сидеть на диване в братских объятиях, а уж старики, которые едва терпят друг друга, определенно схлестнутся на первых же посиделках, если только вообще соблаговолят выйти. Или будут молчать, воды в рот набрав, и этим портить настроение окружающим.
Да, Лизу ждет разочарование.
Впрочем, может быть, я и ошибаюсь, если учесть, что они с Илиевым – молодые, так сказать, – явно идут на сближение. Недаром же они выступают в роли парня и девицы с той глупой открытки. Не скрою, меня их игры очень обнадеживают. Если в скором будущем девица перекочует к инженеру, я испытаю облегчение – значительно большее, чем после исчезновения из моей комнаты телевизора.
Однако, кроме облегчения, я испытываю и легкое, совсем легкое чувство досады. Дело не в том, что я, точно скряга, трясусь над ненужными вещами, но по какому праву Илиев посягает на мою квартирантку? Возьми он ее к себе в самом начале, не было бы никаких проблем. А то извольте радоваться: она прогнала уборщицу, инженер умыкает ее – выходит, теперь я должен впрягаться в домашнюю работу.
Вкусный салат из помидоров с луком и маслинами, остывшие, к сожалению, сосиски, кусок рокфора (где только она его раздобыла?) и гроздь винограда усиливают во мне чувство горечи Я наслаждаюсь ужином, с грустью сознавая, что это, может быть, в предпоследний раз. И пускай тогда Петко возносит хвалу наступившей перемене.
Когда Лиза наконец появилась, я покончил с ужином и отчасти с грустными мыслями.
– Вы на меня не сердитесь за телевизор? – спрашивает она.
– У вас обворожительная улыбка, – тихо говорю я. – Впервые видел, как вы улыбаетесь.
– Вы не давали мне повода улыбаться, – отвечает она, слегка покраснев.
Взрослая ведь женщина – и краснеет.
– Если будете ждать повода, рискуете до конца дней своих ходить с лицом монашки.
– Нет, правда, вы не сердитесь за телевизор? – повторяет она в смущении.
– Не стану сердиться, если вы мне улыбнетесь. Лиза улыбается. У нее действительно лучезарная
улыбка.
– Это нечестно, – продолжаю я, – улыбаться только Илиеву. Когда я смотрел там на вас обоих, я чуть вас не приревновал.
– Ну и ревнуйте!
– Да не стоит, наверное. Этот Илиев – малый хоть куда.
– Кто вас просит выступать в роли свата? – бросает моя квартирантка уже другим тоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111