– Если вам хочется объявить меня ее отцом, может быть, вы разрешите спросить: в силу каких обстоятельств она делит квартиру с одиноким мужчиной?
– Ваша дочь не делит со мной квартиру. Не знаю насколько вы в курсе, но наверху есть комнатенка, нечто вроде чулана, там она и живет.
– Впрочем, это ваше дело, – небрежно кивает Димов. – Единственное, что меня интересует: какие претензии лично ко мне?
– Требуется ваше согласие на ее прописку. Дочь, которая проживает с вами…
– Но она у меня не живет! – перебивает старик.
– Однако носит вашу фамилию.
Он опять смотрит на меня поверх очков, затем снимает их и сосредоточенно разглядывает стекла. Наверное, сейчас только дошло до него, что Лиза носит его фамилию.
– Что ж, ладно. Раз по милицейским законам она приходится мне дочерью, прописывайте, – уступает он наконец.
– Она ваша дочь по человеческим законам.
– С какой стати? – взрывается вдруг Рыцарь. – Почему я должен считать ее своей дочерью? Не потому ли, что у ее матушки были одновременно не один, а сразу два приятеля? Или потому, что эта так называемая дочь от рождения и по сей день, то есть почти за тридцать лет, даже не вспомнила об отце? Явилась, повисла у меня на шее… Скорее всего – по чисто квартирным или финансовым соображениям.
– А вы не горячитесь. Чего доброго я подумаю, что подобные соображения волнуют прежде всего вас, – спокойно говорю я.
Димов вздрагивает и вдруг замахивается на меня очками, будто собирается бросить их в меня. Поэтому я добавляю:
– Я, конечно, слишком вас уважаю, чтобы допустить такую мысль. Должен сказать, что в настоящее время Елизавета никаких затруднений не испытывает.
Димов пропускает мимо ушей вторую часть моей реплики и проявляет некоторое недоверие к первой:
– Если б я руководствовался материальными соображениями, я был бы сейчас не здесь, не в этой халупе. И вообще вся моя жизнь текла бы по другому руслу. Я отстаивал принципы, мой друг!
– Ага, и вы тоже, как мой отец, – примирительно обобщаю я. – Принципы, позиция, взгляды…
– Для вас это пустые слова?
– Отчего же. Может, раньше, когда вы отстаивали их, они имели какое-то значение. Но сейчас, когда они даже и школьных учебниках зафиксированы…
Димов надел очки, смотрит на меня поверх стекол, потом опять их снимает. Кажется, эти очки не дают ему покоя.
– Значит, принципы всюду, даже в учебниках, только у вас их нет? – спрашивает Рыцарь с плохо скрываемой иронией.
– Почему же. И у меня есть.
– Какие же? – продолжает он вроде бы невинную игру.
– Да ничего оригинального. Что получил от отца, тем и пользуюсь.
– Ну, если вы унаследовали принципы своего отца, это уже неплохо.
– Как было не унаследовать, если он мне их прямо-таки навязывал?
Димов делает несколько шагов к стулу, устало, расслабленно садится. Потом бормочет, словно бы про себя:
– Я так и думал, у вас нет собственных взглядов…
– Как это нет? Я даже экзамен держал. Насколько помню, мне пятерку поставили.
– Омертвевшие взгляды, – все так же бормочет старик.
– Если бы я немного поднатужился, то и шестерку бы получил.
– Омертвевшие взгляды! – повторяет Рыцарь.
– Какими же они могут быть, если тебе их вдалбливают, как и все прочие житейские премудрости: сделай уроки, потом можешь погулять; возьми вилку, не ешь руками. Перед сном умойся и почисть зубы!
– А вы как думаете? – спрашивает Димов. – По-вашему, лучше лезть в тарелку всей пятерней?
– Нет. Я не хочу быть оригинальным. Особенно сейчас, когда понял, насколько это трудное и утомительное дело.
– Но вы не дорожите принципами, завещанными вам отцом.
– Почему «завещанными». Как торжествено. Он просто вдалбливал их мне в голову, словно гвозди, при всяком удобном случае. И почему я должен дорожить тем, что мне не принадлежит.
– Но если каждый начнет сам для себя открывать истины только затем, чтобы они были его собственными, к чему же мы придем? Этак недолго снова очутиться в каменном веке, а то и подалее!
– Понятия не имею, – признаюсь я. – Можно закурить?
Погрузившись в свои старческие размышления, Димов не отвечает. Так что я закуриваю, используя в качестве пепельницы собственную ладонь. Я бы, конечно, мог уйти, но была еще одна деталь, которую надо было уточнить.
– Ваш отец не вбивал вам гвозди в голову, а открывал вам глаза на то, что сам постигал с немалым трудом, – вдруг торжественно произносит старик. – Чтобы вам не пришлось целые десятилетия блуждать в поисках уже открытых истин.
– Мертвые уроки…
– Вот как?
– Вы сами это сказали.
– Но если мертвые, то виноваты не уроки и не ваш отец, а вы сами. Вы их умертвили своим безразличием.
– Зря вы горячитесь, – примирительно говорю я. – Не принимайте близко к сердцу такие пустяки.
– Пустяки? – Угловатые брови Рыцаря ползут вверх.
– Я не так выразился. Надо было сказать «глупости».
Он вскакивает словно ужаленный:
– Вы глумитесь надо мной! – Потом уже более спокойно и с какой-то горечью добавляет: – И даже не понимаете, что глумитесь над самим собой. Если такие серьезные вещи кажутся вам глупостями…
– А стоит ли такие серьезные вещи принимать всерьез? – спрашиваю я, мельком взглянув на него снизу вверх.
– Решайте сами, – сухо отвечает Димов.
– Это одно из немногих дел, с которыми я сумел справиться. И знаете, к какому выводу я пришел?
Димов молчит, с видом стоика ожидая продолжения глумления над собой.
– Я понял: именно это может обернуться катастрофой. Поверить в принципы, нормы, в верности которым все громогласно клянутся, втихаря нарушая их… Или вы считаете, что двойная бухгалтерия – непременное условие житейской мудрости?
– Если кто-то нарушает принцип, это характеризует не принцип, а того, кто его нарушает.
– Да, но если речь идет не об одном человеке, а о целом легионе, то, я полагаю, картина нарисуется иная.
– Почему? – неохотно спрашивает Димов.
– Потому что ваш дельный принцип окажется всего лишь книжным принципом.
– А вы поступайте так, чтоб он не был книжным, подтвердите его всем своим существованием… Вместо того чтобы сидеть сложа руки и ждать, когда другие сделают это.
«Следуйте моему примеру», – как будто собирается сказать Димов, но вместо этого говорит:
– Если все мы перестанем полагаться на кого-то, тогда не будет нужды валить на других.
– Отличная программа, – киваю я. – На словах. Короче говоря, книжная программа. Как и добрые принципы.
До сих пор он избегал на меня смотреть, словно мое лицо действовало ему на нервы, но теперь его взгляд встретился с моим.
– Неужели вы не знаете ни одного человека, который придерживался бы этих принципов? Отец ваш разве их не придерживался? – настаивает Димов.
– В общих чертах он следовал закону божьему, – признаю я. – Надо полагать, это объяснялось его инертностью, отсутствием воображения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111