А времена меняются...
Подполковник холодно и спокойно смотрел в глаза Валерску, а молодой поручик так же спокойно выдержал этот взгляд, только на лбу выступили капли пота и начали стекать по вискам. Затянувшаяся пауза показалась Валереку на этот раз целой вечностью. Вдруг подполковник стукнул кулаком по столу так, что звук этот громом прозвучал в пустой комнате, и гаркнул:
— Да как вы посмели!
Но тут же овладев собой, он отвернулся от Ройского и, пытаясь сосредоточиться, забарабанил пальцами по столу.
— Пан подполковник,— заикаясь, начал Валерек после долгой паузы,— из-за нескольких евреев...
— Как вам не стыдно! — Голос подполковника теперь звучал спокойно.— Вы запятнали мундир польского офицера. И как раз в то время, когда нам надо показать местному населению, кто мы такие.
— Они должны бояться нас,— более уверенно произнес Валерек.
— Э, глупый вы человек. Просто глупый. Что вы в этом понимаете? Как вы могли... Это ваши люди подожгли дом на площади?
— Мои.
— Зачем?
— Осмелюсь доложить, пан подполковник, что эти евреи, все как один, были большевиками.
— Откуда это вам известно?
— Все евреи — большевики.
Подполковник молча и внимательно посмотрел на Валерека, затем пожал плечами и как-то неопределенно заметил:
— Славно же вы начинаете... Валерек почувствовал, что берет верх.
— Еще лучше закончим,— добавил он.
— Но-но-но! — жестом остановил его Мирский.— Бросьте ваши шуточки. Это у вас первый случай?
Валерек заколебался.
— Не первый,— выпалил он вдруг.
— По крайней мере, искренне. Значит, это система?
— Будто вы не знаете, пан подполковник, что делается в нашей армии!
— Знаю, знаю.— Мирский задумался.— Нужно уметь различать....
— Я в высокой политике не разбираюсь,— признался окончательно осмелевший Валерек.— Жид, он и есть жид, в морду его, и дело с концом.
— Пан поручик,— капитулируя, сказал подполковник Мирский,— поймите, по крайней мере, что сейчас мы не можем допускать погромов.
— Понимаю,— рассмеялся Валерек,— вы имеете в виду заграницу.
— Теперь уж не заграницу,— вздохнул подполковник,— а просто границу. Евреи — большая сила. Вам это известно?
— Не пойму я этого, пан подполковник. Как увижу жида, так руки чешутся. А с нашими они всегда заодно.
— И они правы,— снова возвысил голос подполковник,— и они правы: если вы будете уничтожать их, то они, конечно, будут держаться тех, кто их не трогает. Неужели вы этого не понимаете?
— Не понимаю, пан подполковник,— нагло ответил Валерек.
Мирский махнул рукой.
— Из уважения к памяти вашего брата я пока что прекращаю дело,— сказал он,— но если вы еще раз позволите себе что-либо подобное, не миновать вам суда и пули в лоб. Надеюсь, понимаете? А теперь ступайте!
Валерек сделал поворот по уставу и направился к двери. Когда он был уже на пороге, подполковник окликнул его:
— Поручик Ройский! Валерек обернулся.
— Слушаю!
— Поручик Ройский,— повторил подполковник Мирский,— при случае можете сказать своей матушке, что я знаю, где похоронен ваш брат. Быть может, она захочет когда-нибудь перевезти останки.
— Есть! — ответил Валерек, успевший уже надеть шапку. Он взял под козырек и вышел на улицу. Только сейчас ему
вспомнилась встреча с Горбалем и его странная усмешка; очевидно, это Горбаль наболтал про него подполковнику.
— Холера,— выругался Валерек,— ну, я с ним посчитаюсь! Весь день он разыскивал Горбаля, но встретил его только к вечеру в одном из домов на площади; к тому времени был выпит уже не один стаканчик, и под действием водки улетучилась злость и жажда мщения. Горбаль занимал комнату в доме местного врача. Он сидел за столом и пришивал к своему кителю серебряную пуговицу с «орликом». Валерек был уже изрядно пьян и полез обниматься.
— Стерва ты! — сказал он с запинкой, точь-в-точь как мать.—Пулю бы всадить тебе в башку. Убить, попросту убить, раздавить, как клопа...
— Осторожнее, у меня в руке иголка,— сказал актер, брезгливо отстраняя Валерека рукой.
— Но я не убью тебя, черт возьми, потому что люблю. Люблю тебя, Горбаль, как Ченстоховскую матерь божью.
Он потянулся своими красными губами к щеке Горбаля и звонко чмокнул его. Горбаль немного побаивался Валерека. Вчера вечером тот вытворял очень опасные штуки и, даже учитывая фронтовую обстановку, позволил себе слишком много. Актер понимал, что Валереку ничего не стоит исполнить свою угрозу.
«Слава богу, что хоть водка смягчает его нрав»,— подумал он.
— Нет, не убью, не убью,— повторял Валерек,— но все же ты сукин сын. Набрехал на меня в штабе, как пес, как пес...
Я знаю, ты с Мирским в дружбе. Друзья, значит, холера, штабной подполковник и актеришка, холера...
— Прошу тебя,— перебил его Горбаль, откусывая нитку,— пьян ты или не пьян, а язык не распускай. Я ведь тоже могу при случае в морду дать. Ручка у меня слава богу.
И он подсунул Валереку под самый нос здоровенный кулак, загорелый и волосатый.
Это растрогало Валерека.
— Но, не злись, не злись. Я знаю, что ты величайший польский актер. Только вместо того, чтобы играть на сцене, ты попусту таскаешься по всем фронтам. И врешь, врешь немилосердно. Все наврал обо мне этому сукину сыну подполковнику. В штабе отсиживается этакий... Разве он знает, что такое передовая?
Горбаль пристально посмотрел на Ройского своими маленькими, как у дворняжки глазками, и сказал:
— Ну, ты, положим, и не на передовой сумеешь...
Он встал, отряхнул китель и надел его на себя. Валерек, казалось, пропустил замечание актера мимо ушей. Он снова обнял его и потащил к дверям.
— Стефан,— сказал он,— пойдем выпьем на мировую. Я тебе все, все прощаю. Ну совершенно все, не будь я Ройский, понимаешь?
— Убирайся, щенок,— оттолкнул его Горбаль.— Нализался, как свинья. А ведь твоя мать порядочная женщина.
— Что ты знаешь о моей матери? — Валерек немного пришел в себя, заморгал глазами, прикусил мягкую губу и слегка выпрямился.— Не смей задевать ее! Я ведь твою не трогаю.
— Этого еще не хватало,— сказал Горбаль, надевая шинель,— чтобы ты мою мать задевал. Она честно учительствует под Тарновом, и ты ничего о ней не знаешь.
Валерек окончательно утихомирился. Заметно было, что он делает нечеловеческие усилия, чтобы разогнать туман в голове. Он звякнул шпорами — видимо, проверял, сможет ли свести пятки вместе. И с пьяной нежностью предложил:
— Ну, Горбаль, пойдем пропустим по одной.
Горбаль надевал шапку перед маленьким зеркалом, висевшим на стене.
— Иду, видишь, иду,— отозвался он.
— Ну пошли.
Они вышли на лестницу. Валерек споткнулся и ухватил Горбаля под руку. На дворе и на площади несло горелым и еще каким-то смрадом. Пожарище светилось в темноте, кое-где вспыхивали тлеющие головешки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
Подполковник холодно и спокойно смотрел в глаза Валерску, а молодой поручик так же спокойно выдержал этот взгляд, только на лбу выступили капли пота и начали стекать по вискам. Затянувшаяся пауза показалась Валереку на этот раз целой вечностью. Вдруг подполковник стукнул кулаком по столу так, что звук этот громом прозвучал в пустой комнате, и гаркнул:
— Да как вы посмели!
Но тут же овладев собой, он отвернулся от Ройского и, пытаясь сосредоточиться, забарабанил пальцами по столу.
— Пан подполковник,— заикаясь, начал Валерек после долгой паузы,— из-за нескольких евреев...
— Как вам не стыдно! — Голос подполковника теперь звучал спокойно.— Вы запятнали мундир польского офицера. И как раз в то время, когда нам надо показать местному населению, кто мы такие.
— Они должны бояться нас,— более уверенно произнес Валерек.
— Э, глупый вы человек. Просто глупый. Что вы в этом понимаете? Как вы могли... Это ваши люди подожгли дом на площади?
— Мои.
— Зачем?
— Осмелюсь доложить, пан подполковник, что эти евреи, все как один, были большевиками.
— Откуда это вам известно?
— Все евреи — большевики.
Подполковник молча и внимательно посмотрел на Валерека, затем пожал плечами и как-то неопределенно заметил:
— Славно же вы начинаете... Валерек почувствовал, что берет верх.
— Еще лучше закончим,— добавил он.
— Но-но-но! — жестом остановил его Мирский.— Бросьте ваши шуточки. Это у вас первый случай?
Валерек заколебался.
— Не первый,— выпалил он вдруг.
— По крайней мере, искренне. Значит, это система?
— Будто вы не знаете, пан подполковник, что делается в нашей армии!
— Знаю, знаю.— Мирский задумался.— Нужно уметь различать....
— Я в высокой политике не разбираюсь,— признался окончательно осмелевший Валерек.— Жид, он и есть жид, в морду его, и дело с концом.
— Пан поручик,— капитулируя, сказал подполковник Мирский,— поймите, по крайней мере, что сейчас мы не можем допускать погромов.
— Понимаю,— рассмеялся Валерек,— вы имеете в виду заграницу.
— Теперь уж не заграницу,— вздохнул подполковник,— а просто границу. Евреи — большая сила. Вам это известно?
— Не пойму я этого, пан подполковник. Как увижу жида, так руки чешутся. А с нашими они всегда заодно.
— И они правы,— снова возвысил голос подполковник,— и они правы: если вы будете уничтожать их, то они, конечно, будут держаться тех, кто их не трогает. Неужели вы этого не понимаете?
— Не понимаю, пан подполковник,— нагло ответил Валерек.
Мирский махнул рукой.
— Из уважения к памяти вашего брата я пока что прекращаю дело,— сказал он,— но если вы еще раз позволите себе что-либо подобное, не миновать вам суда и пули в лоб. Надеюсь, понимаете? А теперь ступайте!
Валерек сделал поворот по уставу и направился к двери. Когда он был уже на пороге, подполковник окликнул его:
— Поручик Ройский! Валерек обернулся.
— Слушаю!
— Поручик Ройский,— повторил подполковник Мирский,— при случае можете сказать своей матушке, что я знаю, где похоронен ваш брат. Быть может, она захочет когда-нибудь перевезти останки.
— Есть! — ответил Валерек, успевший уже надеть шапку. Он взял под козырек и вышел на улицу. Только сейчас ему
вспомнилась встреча с Горбалем и его странная усмешка; очевидно, это Горбаль наболтал про него подполковнику.
— Холера,— выругался Валерек,— ну, я с ним посчитаюсь! Весь день он разыскивал Горбаля, но встретил его только к вечеру в одном из домов на площади; к тому времени был выпит уже не один стаканчик, и под действием водки улетучилась злость и жажда мщения. Горбаль занимал комнату в доме местного врача. Он сидел за столом и пришивал к своему кителю серебряную пуговицу с «орликом». Валерек был уже изрядно пьян и полез обниматься.
— Стерва ты! — сказал он с запинкой, точь-в-точь как мать.—Пулю бы всадить тебе в башку. Убить, попросту убить, раздавить, как клопа...
— Осторожнее, у меня в руке иголка,— сказал актер, брезгливо отстраняя Валерека рукой.
— Но я не убью тебя, черт возьми, потому что люблю. Люблю тебя, Горбаль, как Ченстоховскую матерь божью.
Он потянулся своими красными губами к щеке Горбаля и звонко чмокнул его. Горбаль немного побаивался Валерека. Вчера вечером тот вытворял очень опасные штуки и, даже учитывая фронтовую обстановку, позволил себе слишком много. Актер понимал, что Валереку ничего не стоит исполнить свою угрозу.
«Слава богу, что хоть водка смягчает его нрав»,— подумал он.
— Нет, не убью, не убью,— повторял Валерек,— но все же ты сукин сын. Набрехал на меня в штабе, как пес, как пес...
Я знаю, ты с Мирским в дружбе. Друзья, значит, холера, штабной подполковник и актеришка, холера...
— Прошу тебя,— перебил его Горбаль, откусывая нитку,— пьян ты или не пьян, а язык не распускай. Я ведь тоже могу при случае в морду дать. Ручка у меня слава богу.
И он подсунул Валереку под самый нос здоровенный кулак, загорелый и волосатый.
Это растрогало Валерека.
— Но, не злись, не злись. Я знаю, что ты величайший польский актер. Только вместо того, чтобы играть на сцене, ты попусту таскаешься по всем фронтам. И врешь, врешь немилосердно. Все наврал обо мне этому сукину сыну подполковнику. В штабе отсиживается этакий... Разве он знает, что такое передовая?
Горбаль пристально посмотрел на Ройского своими маленькими, как у дворняжки глазками, и сказал:
— Ну, ты, положим, и не на передовой сумеешь...
Он встал, отряхнул китель и надел его на себя. Валерек, казалось, пропустил замечание актера мимо ушей. Он снова обнял его и потащил к дверям.
— Стефан,— сказал он,— пойдем выпьем на мировую. Я тебе все, все прощаю. Ну совершенно все, не будь я Ройский, понимаешь?
— Убирайся, щенок,— оттолкнул его Горбаль.— Нализался, как свинья. А ведь твоя мать порядочная женщина.
— Что ты знаешь о моей матери? — Валерек немного пришел в себя, заморгал глазами, прикусил мягкую губу и слегка выпрямился.— Не смей задевать ее! Я ведь твою не трогаю.
— Этого еще не хватало,— сказал Горбаль, надевая шинель,— чтобы ты мою мать задевал. Она честно учительствует под Тарновом, и ты ничего о ней не знаешь.
Валерек окончательно утихомирился. Заметно было, что он делает нечеловеческие усилия, чтобы разогнать туман в голове. Он звякнул шпорами — видимо, проверял, сможет ли свести пятки вместе. И с пьяной нежностью предложил:
— Ну, Горбаль, пойдем пропустим по одной.
Горбаль надевал шапку перед маленьким зеркалом, висевшим на стене.
— Иду, видишь, иду,— отозвался он.
— Ну пошли.
Они вышли на лестницу. Валерек споткнулся и ухватил Горбаля под руку. На дворе и на площади несло горелым и еще каким-то смрадом. Пожарище светилось в темноте, кое-где вспыхивали тлеющие головешки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178