Когда текст вернули, секретарь Цзи передал требование Госсовета, чтобы в докладе была больше подчеркнута необходимость учебы у Дацина, да и министр, дескать, считает доклад неполным, «в нем недостаточно высоко поднято знамя Дацина». Чжэн Цзыюнь горько усмехнулся. «В перестройке предприятий мы исходим из конкретных практических нужд, а не из того, что от нас требуют то те, то эти!» Он разорвал доклад пополам и сказал секретарю: «Позвони в Госсовет и сообщи, что я не буду выступать!» Ван Фанлян поспешно остановил секретаря. «Погоди,— обратился он к Чжэн Цзыюню,— пошли хотя бы тезисы, а сам доклад сымпровизируешь прямо на совещании. Не лучше ли все-таки выступить?» «Нет»,— не подымая глаз, отрезал Чжэн. «Ну, как знаешь. Цзи, когда будешь звонить наверх, скажи, что заместитель министра Чжэн считает наш опыт еще недостаточным и недостойным того, чтобы о нем докладывать!» Чжэн Цзыюнь гневно взглянул на Ван Фанляна. Тот взял его за плечи: «Ты что! Не стоит дразнить начальство!»
Успокоившись, Чжэн Цзыюнь и сам понял, что погорячился, что многоопытный Ван Фанлян был прав. Для руководящего работника излишняя горячность — это непростительная слабость, но, когда на Чжэна находило упрямство, он не мог совладать с собой. Участвовал в революции, прошел через кучу политических кампаний, столько раз был бит, а так ничему и не научился...
Сразу после реабилитации Чжэн Цзыюня и его возвращения на прежнюю должность управление кадров назначило к нему секретарем Цзи Хэнцюаня. Чжэн никогда не
просил себе определенных секретарей и не перетаскивал их за собой с одного места на другое, точно авторучку, записную книжку или другую собственность. Подобные замашки казались ему проявлением феодального сознания. Он не считал, что, заняв высокий пост, должен непременно просидеть на нем всю жизнь, угождать верхам, сколачивать группу преданных себе людей и ломать голову над тем, как упрочить свое положение. Куда его ставили, там он и работал, не щадя сил. Если бы его уволили, он бы, наверное, принялся за чтение — ведь на свете столько прекрасных книг! Или занялся бы каллиграфией. А строительство жизни пусть продолжает молодежь, которая мечтает посвятить себя этому. Старшее поколение должно лишь передать ей свой опыт — как положительный, так и отрицательный.
Цзи Хэнцюань служил секретарем у нескольких министров и умел это делать. Он сразу увидел все недостатки Чжэн Цзыюня: своенравен, эмоционален, вечно идет непроторенными путями, действует не по правилам. Отсюда Цзи заключил, что выше заместителя министра Чжэну не подняться — он и на этот-то пост неизвестно каким чудом попал. Такие эмоциональные люди не могут распоряжаться своей судьбой. Они не способны спокойно сидеть на месте, рано или поздно спотыкаются на какой-нибудь ерунде и больно расшибаются. Цзи Хэнцюань с интересом наблюдал за Чжэном, точно за подопытной белой мышью в виварии: какое лекарство ей введено, как реагирует ее организм. А тем временем тайно собирал письма Чжэна, записывал его телефонные разговоры, имена людей, с которыми он встречается. Может быть, наступит день, когда все это понадобится.
Наверное, не надо слишком строго судить Цзи; как и многие, он был всего лишь порождением определенного времени. Ему не хватало совсем немногого — присущего нормальному человеку чувства справедливости. В остальном он был очень способным и трудолюбивым секретарем, умевшим подладиться к любому начальству. Но для того, чтобы быть секретарем Чжэн Цзыюня, он был слишком сложен.
Ему все время казалось, что заместитель министра ведет себя наивно до глупости. Если тебе не хочется
считаться с мнением руководства, то ты поставишь в трудное положение всех окружающих, и они будут недовольны тобой. Человеческие взаимоотношения — штука тонкая. Глазом не успеешь моргнуть — и уже обидел кого-нибудь.
Он решил поступить так, как сказал ему Ван Фанлян. Когда вспышка у Чжэна пройдет, он наверняка не будет в претензии на секретаря за то, что тот послушался Вана, а не собственного начальника. Но Вана нельзя обходить. У него все время хиханьки да хаханьки, как будто спустя рукава работает, а на самом деле с ним шутки плохи. Такие люди по-настоящему проявляются только в решающие моменты. Даже министр его побаивается.
С я Чжуюнь допытывалась по телефону: «Почему ты не придешь домой обедать?.. С кем же ты будешь пировать?.. С кем? А почему я его не знаю?!»
Картина висит в гостиной больше месяца, жена каждый день видит ее, а имени художника так и не удосужилась заметить. И почему она обязательно должна знать его лично?
Кажется, есть такой анекдот: если бы Колумб был женат, он вряд ли открыл бы Америку. Жена начала бы спрашивать: «Ты куда? С кем? Зачем? Когда вернешься?» В результате Колумб ничего бы и не открыл.
В конце концов С я Чжуюнь взорвалась:
— Тридцатилетие нашей свадьбы и то пропускаешь! Я вижу, тебе семья совсем не нужна? Старшая дочка, зять, внуки — все пришли, а ты шляешься по ресторанам с каким-то мазилой! — Слово «мазила» она произнесла с таким отвращением, будто говорила о подгоревшем куске мяса или старом тряпье.
— Позволь мне самому решать, где и с кем обедать! — с расстановкой сказал Чжэн, не очень вслушиваясь в ее вопли, и резко положил трубку на рычаг.
Если бы он знал, что явится зять, то тем более не пошел бы обедать домой. Чжэн Цзыюнь терпеть не мог этого лощеного молодого человека, которого Ся Чжуюнь выбрала своей дочери в мужья по принципу «каждые ворота должны соответствовать двору». Типичный нувориш! Он напоминал
сельских лавочников, которых Чжэн видел во время своей ссылки в деревню,— самоуверенные, самодовольные, пропахшие маслом и грибами.
Пусть его родичи сами веселятся с этим лавочником, только Юаньюань жалко! Чжэн Цзыюню хотелось вызволить ее из этой компании, но звонить туда было противно — снова слушать вопли жены, похожие на извержение вулкана. Юаньюань была единственной нитью, связывавшей его с семьей.
Переулок был очень узкий, даже для маленькой машины Чжэн Цзыюня, но догадливый шофер развернулся на улице и, дав задний ход, въехал в переулок. Перед Чжэном открылся типичный пекинский дворик — уютный, тихий, окруженный глинобитной стеной. Внутри росли жужубы, хурма, жасмин, розы, которые так любят пекинцы. Раньше тут жила, наверное, всего одна семья, но затем понаехало множество новых жильцов, и их пристройки лепились во дворике, как грибы после дождя, теснились, как камни на реке, когда ее перегораживают плотиной. Здесь пахло квашеной капустой, жареным луком, лепешками, рыбой... И звуки были самыми разнообразными: ругань, детский плач, вой приемников, запущенных на полную мощность, мяуканье певцов «столичной оперы» !
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Успокоившись, Чжэн Цзыюнь и сам понял, что погорячился, что многоопытный Ван Фанлян был прав. Для руководящего работника излишняя горячность — это непростительная слабость, но, когда на Чжэна находило упрямство, он не мог совладать с собой. Участвовал в революции, прошел через кучу политических кампаний, столько раз был бит, а так ничему и не научился...
Сразу после реабилитации Чжэн Цзыюня и его возвращения на прежнюю должность управление кадров назначило к нему секретарем Цзи Хэнцюаня. Чжэн никогда не
просил себе определенных секретарей и не перетаскивал их за собой с одного места на другое, точно авторучку, записную книжку или другую собственность. Подобные замашки казались ему проявлением феодального сознания. Он не считал, что, заняв высокий пост, должен непременно просидеть на нем всю жизнь, угождать верхам, сколачивать группу преданных себе людей и ломать голову над тем, как упрочить свое положение. Куда его ставили, там он и работал, не щадя сил. Если бы его уволили, он бы, наверное, принялся за чтение — ведь на свете столько прекрасных книг! Или занялся бы каллиграфией. А строительство жизни пусть продолжает молодежь, которая мечтает посвятить себя этому. Старшее поколение должно лишь передать ей свой опыт — как положительный, так и отрицательный.
Цзи Хэнцюань служил секретарем у нескольких министров и умел это делать. Он сразу увидел все недостатки Чжэн Цзыюня: своенравен, эмоционален, вечно идет непроторенными путями, действует не по правилам. Отсюда Цзи заключил, что выше заместителя министра Чжэну не подняться — он и на этот-то пост неизвестно каким чудом попал. Такие эмоциональные люди не могут распоряжаться своей судьбой. Они не способны спокойно сидеть на месте, рано или поздно спотыкаются на какой-нибудь ерунде и больно расшибаются. Цзи Хэнцюань с интересом наблюдал за Чжэном, точно за подопытной белой мышью в виварии: какое лекарство ей введено, как реагирует ее организм. А тем временем тайно собирал письма Чжэна, записывал его телефонные разговоры, имена людей, с которыми он встречается. Может быть, наступит день, когда все это понадобится.
Наверное, не надо слишком строго судить Цзи; как и многие, он был всего лишь порождением определенного времени. Ему не хватало совсем немногого — присущего нормальному человеку чувства справедливости. В остальном он был очень способным и трудолюбивым секретарем, умевшим подладиться к любому начальству. Но для того, чтобы быть секретарем Чжэн Цзыюня, он был слишком сложен.
Ему все время казалось, что заместитель министра ведет себя наивно до глупости. Если тебе не хочется
считаться с мнением руководства, то ты поставишь в трудное положение всех окружающих, и они будут недовольны тобой. Человеческие взаимоотношения — штука тонкая. Глазом не успеешь моргнуть — и уже обидел кого-нибудь.
Он решил поступить так, как сказал ему Ван Фанлян. Когда вспышка у Чжэна пройдет, он наверняка не будет в претензии на секретаря за то, что тот послушался Вана, а не собственного начальника. Но Вана нельзя обходить. У него все время хиханьки да хаханьки, как будто спустя рукава работает, а на самом деле с ним шутки плохи. Такие люди по-настоящему проявляются только в решающие моменты. Даже министр его побаивается.
С я Чжуюнь допытывалась по телефону: «Почему ты не придешь домой обедать?.. С кем же ты будешь пировать?.. С кем? А почему я его не знаю?!»
Картина висит в гостиной больше месяца, жена каждый день видит ее, а имени художника так и не удосужилась заметить. И почему она обязательно должна знать его лично?
Кажется, есть такой анекдот: если бы Колумб был женат, он вряд ли открыл бы Америку. Жена начала бы спрашивать: «Ты куда? С кем? Зачем? Когда вернешься?» В результате Колумб ничего бы и не открыл.
В конце концов С я Чжуюнь взорвалась:
— Тридцатилетие нашей свадьбы и то пропускаешь! Я вижу, тебе семья совсем не нужна? Старшая дочка, зять, внуки — все пришли, а ты шляешься по ресторанам с каким-то мазилой! — Слово «мазила» она произнесла с таким отвращением, будто говорила о подгоревшем куске мяса или старом тряпье.
— Позволь мне самому решать, где и с кем обедать! — с расстановкой сказал Чжэн, не очень вслушиваясь в ее вопли, и резко положил трубку на рычаг.
Если бы он знал, что явится зять, то тем более не пошел бы обедать домой. Чжэн Цзыюнь терпеть не мог этого лощеного молодого человека, которого Ся Чжуюнь выбрала своей дочери в мужья по принципу «каждые ворота должны соответствовать двору». Типичный нувориш! Он напоминал
сельских лавочников, которых Чжэн видел во время своей ссылки в деревню,— самоуверенные, самодовольные, пропахшие маслом и грибами.
Пусть его родичи сами веселятся с этим лавочником, только Юаньюань жалко! Чжэн Цзыюню хотелось вызволить ее из этой компании, но звонить туда было противно — снова слушать вопли жены, похожие на извержение вулкана. Юаньюань была единственной нитью, связывавшей его с семьей.
Переулок был очень узкий, даже для маленькой машины Чжэн Цзыюня, но догадливый шофер развернулся на улице и, дав задний ход, въехал в переулок. Перед Чжэном открылся типичный пекинский дворик — уютный, тихий, окруженный глинобитной стеной. Внутри росли жужубы, хурма, жасмин, розы, которые так любят пекинцы. Раньше тут жила, наверное, всего одна семья, но затем понаехало множество новых жильцов, и их пристройки лепились во дворике, как грибы после дождя, теснились, как камни на реке, когда ее перегораживают плотиной. Здесь пахло квашеной капустой, жареным луком, лепешками, рыбой... И звуки были самыми разнообразными: ругань, детский плач, вой приемников, запущенных на полную мощность, мяуканье певцов «столичной оперы» !
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99