как же не пресекли такую злую шутку вчерашнего самозванца в бригадиры?
Кажется, больше всех переживал Рустам Абсолямов. Сдернув с Огородникова одеяло, он, еле сдерживая возмущение, которое надо было высказать вчера, хрипловатым голосом потребовал:
— Встань, взгляни, что сотворил с парнем!..— В голосе Рустама прозвучала такая внушительная угроза, что Огородников сразу понял, о чем речь, вскочил и как ошпаренный бросился за Афоней на кухню. Через некоторое время они вернулись вместе.
- Ведь вы тоже мне испуг устроили, в петлю ноги загнали, а с ним дрын получился,— оправдывался Огородников.
— Сам ты дрын,—прервал его Рустам и строго спросил: — Извинился?
— Извинился,— ответил за Огородникова Афоня и застенчиво упрекнул Рустама: — Зря ты начал разговор: кость уцелела, а синяк — пустяки, сойдет.
— Вот ты какой терпеливый, вроде исусика,— кольнул его Володя Волкорезов с явным намерением заставить разговориться: интересно все же, каким ветром забросило сюда, в эту многолюдную коловерть, такого хлипкого очкарика? .
Тот понял язвительность Володи, ответил, не скрывая жестковатости в голосе:
— Прыткий ты, видать, на слово. Я прибыл сюда по комсомольской путевке.— И тут же, прикинувшись чудач-ком-простачком, поведал о себе какими-то непривычными, заковыристыми словами: — Из Сибири я, с Кулунды. Спервоначалу о себе, а вдругорядь вы мне про себя... Фамилия моя от чалдонского слова «яман» — «козел» значит. Вот получилось вроде Козлов-Яманов. Отец хлебороб. И я, значит, оттуда, с хлеборобных просторов Кулунды.
— А что же ты, браток, покинул свои хлеборобные просторы? — как бы подстраиваясь к незнакомому строю речи, спросил Володя.
Афоня тоскливо посмотрел на него через увеличительные стекла, очков и ответил уклончиво:
— Враз понятию не взять. Как-нибудь потом.
Сели завтракать. Дежурный Витя Кубанец приготовил на пятерых по глазунье из двух яиц, по чашке кофе и хлеб с маслом. Афоня разделил свою порцию с Огородников ым, который тоже сел за стол рядом с ним.
Одевались не спеша.
— Ты считаешь, что в земледелии мы тумаки?—натягивая робу, спросил Афоню Володя Волкорезов.
— Не считаю. Захворала там земля, надолго захворала,— ответил Афоня..
— Как это понять?
Афоня подумал и на вопрос ответил вопросом:
— А ты про черные бури в Кулунде слыхал? — Он задумчиво посмотрел прямо в глаза Володе Волкорезову.-
Черные бури... Зимой и летом они стали приходить. Ветровая эрозия, значит, пашни, истощает донельзя. Вот уж который год подряд ветер губит посевы, выдирает из почвы и зерно, и гумус. И там, где пашни остались без гумуса, теперь голыши из окаменелой глины лежат. Земля вроде кулаки показывает тем, кто вспахал степь сплошными гонами от горизонта до горизонта. От этих гонов и вспыхнула болезнь. Ее называют ветровой эрозией. Эрозия — это рак земли, сеять хлеб на ней — пустое дело.,. Лечить ее надо, долго лечить.
— Как?
— Не знаю. Отец говорит: травяной пластырь нужно накладывать. Сейчас сорняк будут сеять, потом разнотравье...
К вешалке подошла кошка по кличке Тигрица. Она потерлась возле ног Афони и тут же принялась точить когти об пол. Афоня зло отшвырнул ее: — Уйди, пакость!..
— Это Тигрица, будь осторожен, глаза выдерет.
— Выдерет, задушу.
— Кошкодавом прозовут,— предупредил Володя.
— Ну и пусть,— без смущения ответил Афоня.
— Посади ее на больное плечо вместо компресса, прогреет.
— Вибратором разогрею... А на эту кошку я зипунок накину...
В самом деле, не прошло и недели, как Тигрица туда-то исчезла. Ребята возмутились.
— Здесь без Афони не обошлось, мялку бы ему за это устроить.
Афоня отмалчивался, будто разговор не его касался, От роду ему двадцать один год, но большие роговые очки старят лицо. Он-похож на. мальчишку комплекцией. Таких обычно, в школе называют головастиками в очках. Служить бы ему сейчас в армии, да не прошел по зрению комиссию. Какой смысл трясти его за грудки из-за какой-то кошки, еще без очков останется. А руганью не проймешь — найдет ответ, на то головастик. Решили наказать его заговором молчания: не разговаривать с кошкодавом.
Афоню, кажется, не угнетала такая обстановка. Он все время был чем-то занят, что-то мастерил. Через неделю вместо гвоздей над каждой койкой появились рейки с
крючками и кнопками для крепления открыток и картин, в прихожей — самодельная вешалка, перед порогом — половичок, сплетенный из обрывков проводов в капроновой изоляции. И вообще вся квартира, занятая холостяками, стала обретать домашний уют.
Первым отказался от своей меры наказания Витя Кубанец.
— Где Тигрица? Ты, конечно, знаешь?
— Знаю,— спокойно сказал Афоня и снял очки.— Видишь швы над бровями?.. Когда мальчишкой был, лихоманка меня трепала. Молоко от бруцеллезной коровы такую болезнь приносит. Жена дяди не знала, что ее корова больна, и поила меня таким молоком. Ломало, трясло даже в солнечные дни. Положили меня раз на голбец под шубу. Лежу, дергаюсь, а кошка с печки наблюдает, видно, ей показалось, мыши завозились. Чуть только я пришел в себя, высунул голову, а она, ошалелая,— и моргнуть не успел,— вонзила свои когти прямо в глаза... Мать рассказывала, вытекли бы, да спасибо врачам, спасли...
В комнате повисла тяжелая тишина.
Наступила слякотная осень.
Вслед за корпусом вспомогательных цехов входили в строй литейный, прессовый, механосборочный. Начался монтаж первой линии главного конвейера. Жизнь в цехах преображалась, как в сказке: лег спать в завалах ветролома — проснулся в мире оживающих механизмов... Только здесь благоденствовали не духи добрых ночных волшебников, а сотни, тысячи монтажников, наладчиков, слесарей, техников, механиков, инженеров. Они работали днем и ночью, круглосуточно, находили «общий язык» и с молчаливыми громадинами чугунных станин, и с прихотливыми подвесками к ним из звонких металлов, распутывали паутину силовых и слаботочных схем электропроводки, подключали их к контактам, а затем легкое нажатие пальца на кнопку пульта управления — и все начинало дышать, двигаться, вращаться.
На улицах осень, а под крышами корпусов на пусковых объектах светло, со всех сторон веет теплом. Пожить бы тут, забыв про осень, поблаженствовать тем, кто
создавал такие условия, да где там, не положено. Строителей и монтажников вытесняют литейщики, штамповщики, сборщики автомобилей. Как будут зарождаться автомобили, как они будут обрастать деталями, набирать свою ажурную форму, наконец, сходить с конвейера и мчаться на обкаточный трек — многим строителям не суждено уви-деть. Для них уже маячат зеленые светофоры на пути к новым строительным площадкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Кажется, больше всех переживал Рустам Абсолямов. Сдернув с Огородникова одеяло, он, еле сдерживая возмущение, которое надо было высказать вчера, хрипловатым голосом потребовал:
— Встань, взгляни, что сотворил с парнем!..— В голосе Рустама прозвучала такая внушительная угроза, что Огородников сразу понял, о чем речь, вскочил и как ошпаренный бросился за Афоней на кухню. Через некоторое время они вернулись вместе.
- Ведь вы тоже мне испуг устроили, в петлю ноги загнали, а с ним дрын получился,— оправдывался Огородников.
— Сам ты дрын,—прервал его Рустам и строго спросил: — Извинился?
— Извинился,— ответил за Огородникова Афоня и застенчиво упрекнул Рустама: — Зря ты начал разговор: кость уцелела, а синяк — пустяки, сойдет.
— Вот ты какой терпеливый, вроде исусика,— кольнул его Володя Волкорезов с явным намерением заставить разговориться: интересно все же, каким ветром забросило сюда, в эту многолюдную коловерть, такого хлипкого очкарика? .
Тот понял язвительность Володи, ответил, не скрывая жестковатости в голосе:
— Прыткий ты, видать, на слово. Я прибыл сюда по комсомольской путевке.— И тут же, прикинувшись чудач-ком-простачком, поведал о себе какими-то непривычными, заковыристыми словами: — Из Сибири я, с Кулунды. Спервоначалу о себе, а вдругорядь вы мне про себя... Фамилия моя от чалдонского слова «яман» — «козел» значит. Вот получилось вроде Козлов-Яманов. Отец хлебороб. И я, значит, оттуда, с хлеборобных просторов Кулунды.
— А что же ты, браток, покинул свои хлеборобные просторы? — как бы подстраиваясь к незнакомому строю речи, спросил Володя.
Афоня тоскливо посмотрел на него через увеличительные стекла, очков и ответил уклончиво:
— Враз понятию не взять. Как-нибудь потом.
Сели завтракать. Дежурный Витя Кубанец приготовил на пятерых по глазунье из двух яиц, по чашке кофе и хлеб с маслом. Афоня разделил свою порцию с Огородников ым, который тоже сел за стол рядом с ним.
Одевались не спеша.
— Ты считаешь, что в земледелии мы тумаки?—натягивая робу, спросил Афоню Володя Волкорезов.
— Не считаю. Захворала там земля, надолго захворала,— ответил Афоня..
— Как это понять?
Афоня подумал и на вопрос ответил вопросом:
— А ты про черные бури в Кулунде слыхал? — Он задумчиво посмотрел прямо в глаза Володе Волкорезову.-
Черные бури... Зимой и летом они стали приходить. Ветровая эрозия, значит, пашни, истощает донельзя. Вот уж который год подряд ветер губит посевы, выдирает из почвы и зерно, и гумус. И там, где пашни остались без гумуса, теперь голыши из окаменелой глины лежат. Земля вроде кулаки показывает тем, кто вспахал степь сплошными гонами от горизонта до горизонта. От этих гонов и вспыхнула болезнь. Ее называют ветровой эрозией. Эрозия — это рак земли, сеять хлеб на ней — пустое дело.,. Лечить ее надо, долго лечить.
— Как?
— Не знаю. Отец говорит: травяной пластырь нужно накладывать. Сейчас сорняк будут сеять, потом разнотравье...
К вешалке подошла кошка по кличке Тигрица. Она потерлась возле ног Афони и тут же принялась точить когти об пол. Афоня зло отшвырнул ее: — Уйди, пакость!..
— Это Тигрица, будь осторожен, глаза выдерет.
— Выдерет, задушу.
— Кошкодавом прозовут,— предупредил Володя.
— Ну и пусть,— без смущения ответил Афоня.
— Посади ее на больное плечо вместо компресса, прогреет.
— Вибратором разогрею... А на эту кошку я зипунок накину...
В самом деле, не прошло и недели, как Тигрица туда-то исчезла. Ребята возмутились.
— Здесь без Афони не обошлось, мялку бы ему за это устроить.
Афоня отмалчивался, будто разговор не его касался, От роду ему двадцать один год, но большие роговые очки старят лицо. Он-похож на. мальчишку комплекцией. Таких обычно, в школе называют головастиками в очках. Служить бы ему сейчас в армии, да не прошел по зрению комиссию. Какой смысл трясти его за грудки из-за какой-то кошки, еще без очков останется. А руганью не проймешь — найдет ответ, на то головастик. Решили наказать его заговором молчания: не разговаривать с кошкодавом.
Афоню, кажется, не угнетала такая обстановка. Он все время был чем-то занят, что-то мастерил. Через неделю вместо гвоздей над каждой койкой появились рейки с
крючками и кнопками для крепления открыток и картин, в прихожей — самодельная вешалка, перед порогом — половичок, сплетенный из обрывков проводов в капроновой изоляции. И вообще вся квартира, занятая холостяками, стала обретать домашний уют.
Первым отказался от своей меры наказания Витя Кубанец.
— Где Тигрица? Ты, конечно, знаешь?
— Знаю,— спокойно сказал Афоня и снял очки.— Видишь швы над бровями?.. Когда мальчишкой был, лихоманка меня трепала. Молоко от бруцеллезной коровы такую болезнь приносит. Жена дяди не знала, что ее корова больна, и поила меня таким молоком. Ломало, трясло даже в солнечные дни. Положили меня раз на голбец под шубу. Лежу, дергаюсь, а кошка с печки наблюдает, видно, ей показалось, мыши завозились. Чуть только я пришел в себя, высунул голову, а она, ошалелая,— и моргнуть не успел,— вонзила свои когти прямо в глаза... Мать рассказывала, вытекли бы, да спасибо врачам, спасли...
В комнате повисла тяжелая тишина.
Наступила слякотная осень.
Вслед за корпусом вспомогательных цехов входили в строй литейный, прессовый, механосборочный. Начался монтаж первой линии главного конвейера. Жизнь в цехах преображалась, как в сказке: лег спать в завалах ветролома — проснулся в мире оживающих механизмов... Только здесь благоденствовали не духи добрых ночных волшебников, а сотни, тысячи монтажников, наладчиков, слесарей, техников, механиков, инженеров. Они работали днем и ночью, круглосуточно, находили «общий язык» и с молчаливыми громадинами чугунных станин, и с прихотливыми подвесками к ним из звонких металлов, распутывали паутину силовых и слаботочных схем электропроводки, подключали их к контактам, а затем легкое нажатие пальца на кнопку пульта управления — и все начинало дышать, двигаться, вращаться.
На улицах осень, а под крышами корпусов на пусковых объектах светло, со всех сторон веет теплом. Пожить бы тут, забыв про осень, поблаженствовать тем, кто
создавал такие условия, да где там, не положено. Строителей и монтажников вытесняют литейщики, штамповщики, сборщики автомобилей. Как будут зарождаться автомобили, как они будут обрастать деталями, набирать свою ажурную форму, наконец, сходить с конвейера и мчаться на обкаточный трек — многим строителям не суждено уви-деть. Для них уже маячат зеленые светофоры на пути к новым строительным площадкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55