Справим еще сюда перинку, и выставим ее в полном оснащении в зале для подношений, и надпись сделаем: «Холостому конфедерату для поддержания сил». А, каково?
Дружный хохот был наградой шутнику; лишь серебряных да железных дел мастера улыбались как-то натянуто и кисло; но тут возвысил свой зычный голос Пфистер, владелец пивной, и заговорил со своей обыч-ной прямотой:
— Дорогие мои, ежели на то пошло и всяк свой товар хвалит, то у меня есть кое-что получше, чем все, что вы тут предлагали! У меня в погребе лежит крепко запечатанный бочонок красного вина тридцать четвертого года, известного под названием «Швейцарская кровь», я его лет двенадцать назад сам купил в Базеле. А вы в питье так скромны да умеренны, что я ни разу не отва-жился почать с вами это вино, но бочонок тянет у меня франков на двести, столько я за него, признаться, и платил, там ведь как раз сто мер вина. Предлагаю вам это вино за покупную цену, бочонок пойдет задешево, а я так только рад буду, что место освободится для более ходового товара, и не будь я Пфистер, если этот дар не сделает нам чести!
Речь эта, во время которой раздавался ропот преды дущих ораторов, была еще не окончена, как в де-
ло вмешался Эрисман, второй трактирщик, и зая-вил:
— Ежели уж на то пошло, я тоже в стороне не останусь, а засим объявляю, что у меня есть вещь самая что ни на есть подходящая для нашего случая — я имею в виду свою молодую дойную корову чистейших швицких кровей; я как раз собрался ее продавать, коли найдется достойный покупатель. Повяжите этой Красавице на шею колокольчик, наденьте подойник на рога, уберите ее цветами и...
— И поставьте ее под стеклянный колпак в святилище праздничных даров — перебил его раздосадованный Пфистер, и тут разразилась одна из тех гроз, какие сотрясали порой заседания семи непоколебимых, по лишь для того, чтобы сквозь грозовые тучи ярче вос-сиял солнечный луч. Все заговорили разом, каждый защищал свое предложение, нападал на чужие и упре-кал товарищей в корыстных побуждениях. Ибоони всегда выкладывали все начистоту и выходили навстречу трудностям с открытым забралом и с мечом правды в руках, а не отделывались коварными обиняками, как эти делают разные там благовоспитанные лживые
людишки.
Поднялся такой шум и гам, что Хедигеру пришлось сильно постучать кружкой по столу и даже повысить голос:
- Ну-ну, друзья, не горячитесь, давайте спокойно во Коем разберемся. Поступили, таким образом, следующие предложения: кубок, плуг, кровать с периной, бочонок вина и корова. Да будет дозволено мне подробно обсудить наши дары. Твой старый завалящий кубок, милый Рюди, мне хорошо знаком. И, если не ошибаюсь, именно за него ты получил некогда звание мастера. По тем не менее сейчас он устарел, и мы не можем остановить на нем свой выбор и выдать его за новенькое изделие. Твой плуг, Конрад Зифрид, сдается мне, не такое уж удачное изобретение, иначе бы ты его за эти три года
давно продал. Мы же должны думать и о том, чтобы по-бедителю наш дар был в радость. А вот твоя кровать, Генрих, совсем новехонькая; сама-то мысль, право, не-
дурна, и повод побалагурить будет у людей действи-тельно прекрасный,—но только вот чтобы придать ей достойный вид, потребуется приличная случаю дорогая перина, а это намного превысит означенную сумму — нам всемером такого не осилить. Твоя «Швейцарская
кровь», Линерт Пфистер, конечно, хороша, но будет много лучше, если ты еще чуток сбавишь цену и откупоришь наконец этот бочонок для нас, дабы мы распили его за-ради праздничка. Ну и, наконец, о твоей корове, Феликс Эрисман,— о ней худого, конечно, ничего не скажешь, кроме того, что она с завидным постоянством опрокидывает ведро, когда ее доят. Поэтому ты и продать-то ее хочешь, ибо этот порок едва ли кого обрадует. Подумай сам! Разве хорошо будет, коли честный труженик выиграет, скажем, эту коровку, радостно приведет ее домой, к жене, а та на радостях тут же бросится ее доить, и увидит, как вкусное, пенное молочко выльется на землю? Ты только представь себе досаду, огорчение, разочарование славной женщины и смущение доброго стрелка, когда это повторится раза два или три! Н-да, дорогие друзья, уж не сердитесь на меня, но скажу вам откровенно: у всех наших предложений один недостаток — необдуманно и опрометчиво сделали мы честь отечества предметом купли и продажи. Пускай подобные дела совершаются вокруг сплошь и рядом — мы-то в своем кругу никогда этим не грешили, не будем же изменять себе и впредь. Давайте же все внесем равную долю, не помышляя ни о какой выгоде — тогда это будет воистину почетный дар!
Пятеро корыстолюбцев, которые сидели до сих пор, пристыженно понурив голову, вскричали теперь в один голос: «Крепко сказано! Каспар дело говорит!» — и потребовали, чтобы он сам внес предложение. Но тут взял слово Фриман и сказал:
— Мне кажется, что для почетного дара более всего подходит серебряный кубок. Он никогда не потеряет своей ценности, не изотрется и останется в доме превосходным знаком памяти о веселых деньках и о славных бойцах. Дом же, в котором кубок будет храниться, никогда не разорится дотла,— а как знать, не такие ли памятные дары помогут сохранить и остальное? И не открываются ли здесь богатейшие возможности для искусства,— создавая все новые и новые прекрасные формы сосудов, изощряясь в изобретательности, распространить сияние прекрасного в самые дальние уголки отечества и умножить богатейшую сокровищницу драгоценных почетных кубков нашей родины, предметов благородных форм и благородного ме талла? И как правильно, что эти сокровища, рассеянные по всей стране, не будут использоваться для нужд
обыденных и низких, нет, своим чистым сиянием и отточенными формами им суждено напоминать нам о возвышенном, укрепляя в нас память о непреходящем,
о солнце дней, прожитых безупречно! Долой ярмарочное барахло, которое пылится на наших выставках, добыча моли и жертва самых низменных побуждений! За старый добрый кубок! Ей-богу! Случись мне дожить до таких времен, когда подойдет к концу швейцарская история, то я б тогда затеял пир прощальный, небы-валый, собрал бы я воедино все кубки, всех сою-зов, братств и частных владельцев, во всей их былой славе, и поднял бы бокал последний за уходящее отечество мое!
— Типун тебе на язык! Что ты такое несешь! — всполошились отважные и стойкие — они порядком струхнули. Но Фриман продолжал:
— И как подобает мужу во цвете лет подчас мыслию обращаться к смерти, так следует ему в часы раздумья помнить о неизбежном конце своего отечества — тем сладостнее и сердечнее будет его любовь к нему. Ибо все преходяще в этом мире, и все приходит и уходит на земле. Или не гибли нации более великие, нежели наша?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Дружный хохот был наградой шутнику; лишь серебряных да железных дел мастера улыбались как-то натянуто и кисло; но тут возвысил свой зычный голос Пфистер, владелец пивной, и заговорил со своей обыч-ной прямотой:
— Дорогие мои, ежели на то пошло и всяк свой товар хвалит, то у меня есть кое-что получше, чем все, что вы тут предлагали! У меня в погребе лежит крепко запечатанный бочонок красного вина тридцать четвертого года, известного под названием «Швейцарская кровь», я его лет двенадцать назад сам купил в Базеле. А вы в питье так скромны да умеренны, что я ни разу не отва-жился почать с вами это вино, но бочонок тянет у меня франков на двести, столько я за него, признаться, и платил, там ведь как раз сто мер вина. Предлагаю вам это вино за покупную цену, бочонок пойдет задешево, а я так только рад буду, что место освободится для более ходового товара, и не будь я Пфистер, если этот дар не сделает нам чести!
Речь эта, во время которой раздавался ропот преды дущих ораторов, была еще не окончена, как в де-
ло вмешался Эрисман, второй трактирщик, и зая-вил:
— Ежели уж на то пошло, я тоже в стороне не останусь, а засим объявляю, что у меня есть вещь самая что ни на есть подходящая для нашего случая — я имею в виду свою молодую дойную корову чистейших швицких кровей; я как раз собрался ее продавать, коли найдется достойный покупатель. Повяжите этой Красавице на шею колокольчик, наденьте подойник на рога, уберите ее цветами и...
— И поставьте ее под стеклянный колпак в святилище праздничных даров — перебил его раздосадованный Пфистер, и тут разразилась одна из тех гроз, какие сотрясали порой заседания семи непоколебимых, по лишь для того, чтобы сквозь грозовые тучи ярче вос-сиял солнечный луч. Все заговорили разом, каждый защищал свое предложение, нападал на чужие и упре-кал товарищей в корыстных побуждениях. Ибоони всегда выкладывали все начистоту и выходили навстречу трудностям с открытым забралом и с мечом правды в руках, а не отделывались коварными обиняками, как эти делают разные там благовоспитанные лживые
людишки.
Поднялся такой шум и гам, что Хедигеру пришлось сильно постучать кружкой по столу и даже повысить голос:
- Ну-ну, друзья, не горячитесь, давайте спокойно во Коем разберемся. Поступили, таким образом, следующие предложения: кубок, плуг, кровать с периной, бочонок вина и корова. Да будет дозволено мне подробно обсудить наши дары. Твой старый завалящий кубок, милый Рюди, мне хорошо знаком. И, если не ошибаюсь, именно за него ты получил некогда звание мастера. По тем не менее сейчас он устарел, и мы не можем остановить на нем свой выбор и выдать его за новенькое изделие. Твой плуг, Конрад Зифрид, сдается мне, не такое уж удачное изобретение, иначе бы ты его за эти три года
давно продал. Мы же должны думать и о том, чтобы по-бедителю наш дар был в радость. А вот твоя кровать, Генрих, совсем новехонькая; сама-то мысль, право, не-
дурна, и повод побалагурить будет у людей действи-тельно прекрасный,—но только вот чтобы придать ей достойный вид, потребуется приличная случаю дорогая перина, а это намного превысит означенную сумму — нам всемером такого не осилить. Твоя «Швейцарская
кровь», Линерт Пфистер, конечно, хороша, но будет много лучше, если ты еще чуток сбавишь цену и откупоришь наконец этот бочонок для нас, дабы мы распили его за-ради праздничка. Ну и, наконец, о твоей корове, Феликс Эрисман,— о ней худого, конечно, ничего не скажешь, кроме того, что она с завидным постоянством опрокидывает ведро, когда ее доят. Поэтому ты и продать-то ее хочешь, ибо этот порок едва ли кого обрадует. Подумай сам! Разве хорошо будет, коли честный труженик выиграет, скажем, эту коровку, радостно приведет ее домой, к жене, а та на радостях тут же бросится ее доить, и увидит, как вкусное, пенное молочко выльется на землю? Ты только представь себе досаду, огорчение, разочарование славной женщины и смущение доброго стрелка, когда это повторится раза два или три! Н-да, дорогие друзья, уж не сердитесь на меня, но скажу вам откровенно: у всех наших предложений один недостаток — необдуманно и опрометчиво сделали мы честь отечества предметом купли и продажи. Пускай подобные дела совершаются вокруг сплошь и рядом — мы-то в своем кругу никогда этим не грешили, не будем же изменять себе и впредь. Давайте же все внесем равную долю, не помышляя ни о какой выгоде — тогда это будет воистину почетный дар!
Пятеро корыстолюбцев, которые сидели до сих пор, пристыженно понурив голову, вскричали теперь в один голос: «Крепко сказано! Каспар дело говорит!» — и потребовали, чтобы он сам внес предложение. Но тут взял слово Фриман и сказал:
— Мне кажется, что для почетного дара более всего подходит серебряный кубок. Он никогда не потеряет своей ценности, не изотрется и останется в доме превосходным знаком памяти о веселых деньках и о славных бойцах. Дом же, в котором кубок будет храниться, никогда не разорится дотла,— а как знать, не такие ли памятные дары помогут сохранить и остальное? И не открываются ли здесь богатейшие возможности для искусства,— создавая все новые и новые прекрасные формы сосудов, изощряясь в изобретательности, распространить сияние прекрасного в самые дальние уголки отечества и умножить богатейшую сокровищницу драгоценных почетных кубков нашей родины, предметов благородных форм и благородного ме талла? И как правильно, что эти сокровища, рассеянные по всей стране, не будут использоваться для нужд
обыденных и низких, нет, своим чистым сиянием и отточенными формами им суждено напоминать нам о возвышенном, укрепляя в нас память о непреходящем,
о солнце дней, прожитых безупречно! Долой ярмарочное барахло, которое пылится на наших выставках, добыча моли и жертва самых низменных побуждений! За старый добрый кубок! Ей-богу! Случись мне дожить до таких времен, когда подойдет к концу швейцарская история, то я б тогда затеял пир прощальный, небы-валый, собрал бы я воедино все кубки, всех сою-зов, братств и частных владельцев, во всей их былой славе, и поднял бы бокал последний за уходящее отечество мое!
— Типун тебе на язык! Что ты такое несешь! — всполошились отважные и стойкие — они порядком струхнули. Но Фриман продолжал:
— И как подобает мужу во цвете лет подчас мыслию обращаться к смерти, так следует ему в часы раздумья помнить о неизбежном конце своего отечества — тем сладостнее и сердечнее будет его любовь к нему. Ибо все преходяще в этом мире, и все приходит и уходит на земле. Или не гибли нации более великие, нежели наша?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20