Веселые компании парней подсаживались поближе, чтобы полюбоваться на нее. Со всех сторон слышались вопросы: «Откуда она такая взялась? Кто тот старик? Не знает ли его кто-нибудь?»
— Она из кантона Санкт-Галлен, точно-точно, она родом из Тургау! — говорили одни.
— Нет, за тем столом одни цюрихцы сидят,— говорили другие.
Куда бы Термина ни взглянула — повсюду она видела веселые задорные лица; юноши снимали перед нею шляпы, чтобы почтить ее красоту, а она в ответ улыбалась скромно, но без всякого жеманства. И все же когда мимо нее прошествовала целая вереница парней и каждый поклонился — тут уж она не выдержала и поневоле опустила глазки, и еще больше смутилась, когда неожиданно вырос перед ней пригожий студент из Берна и, почтительно сияв фуражку, с должной вежливостью так прямо и сказал, что его, дескать, послали друзья, вон та компания в тридцать человек, что сидит за четвертым столом, и велели, испросив позволения уважаемого батюшки Термины, сообщить ей, что она самая красивая девушка во всем зале. Короче говоря, она сделалась царицей праздника, и ветер нового триумфа наполнил паруса союза семерых, а слава Карла чуть было не померкла перед славой Термины. Но ему еще суждено было взять свое.
А дело было так: в проходе между столами посреди зала вдруг поднялся шум, гам, возникла сутолока,
виновниками которой были два пастуха из Энтлибуха, которые пробирались сквозь толпу. Это были сущие медведи; в зубах они держали коротенькие деревянные трубочки. Нарядные куртки они несли под мышкой, у каждого на огромную голову была надета маленькая соломенная шляпа, а на рубахах красовались серебряные застежки в виде сердечка. Впереди шел детина лет пятидесяти, этакий здоровенный крепыш; он явно выпил лишку и теперь буянил, то есть к каждому встречному приставал, чтобы помериться силой, и норовил зацепить его корявым пальцем; и при этом он то дружелюбно, то вызывающе подмигивал, поэтому на пути у него возникала толчея. Но сразу следом за ним шагал второй, детина еще более основательного сложения, этому уж было восемьдесят лет; на голове у него курчавилась шапка желтых завитых в мелкие кудряшки волос,— это был сам уважаемый папаша пятидесятилетнего молодца. Он направлял своего великовозрастного сыночка железной рукой, не выпуская изо рта своей трубочки, и приговаривал: «Тихо, сынуля! веди себя тихо! Сынулечка, не балуй!» — и при этом он все время легонько подпихивал его, придавая нужное направление. Как опытный шкипер, вел он его умелой рукой по возмущенному морю, и вот, как нарочно, прямо возле столика, где восседал союз семерых, образовался опасный затор — потому что как раз в это время подошла ватага крестьян; они норовили преградить забияке путь, явно собираясь призвать его к ответу. Перепугавшись, как бы его сынуля не натворил черт те каких бед, папаша стал озираться в поисках прибежища — и тут заметил стариков.
— Среди этих замшелых стариканов он живо присмиреет! — пробурчал папаша и стал направлять своего дитятю между скамейками, придерживая его одной рукой за пояс, а другой добродушно отмахиваясь от напиравшей сзади раздраженной толпы,— ведь, несмотря на поспешность своего продвижения, сынуля успел-таки походя надавать тумаков.
— С вашего позволения, господа хорошие,— сказал старикам древний старец.— Разрешите-ка присесть у вас да передохнуть чуток, мне вот только сынулю бы стаканчиком вина угостить — он тогда сморится, сонным станет да тихим, что твоя овечка!
Так он без особых церемоний втиснулся между сидя-
щими со своим сокровищем, а сынуля и впрямь глядел на всех кротко да почтительно, но тут же заявил:
— Хочу пить из вон той серебряной кружечки!
— А ну-ка не бузи, а не то я тебя вздую так, что не обрадуешься! — сказал папаша; когда же Хедигер пододвинул к нему полный кубок, старик сказал:
— Ну, раз такое дело, пей, коли господа разрешают, но только смотри, до последней капли не вылаки-вай!
— А мальчик-то у вас резвый! — сказал Фриман.— Который же ему годок пошел?
— Ох-хо,— ответил старик,— к Новому году ему уж эдак пятьдесят два вроде бы стукнет. Помнится, в тысяча семьсот девяносто восьмом году он уж орал в своей люльке, тогда еще французы пришли, корову мою увели да избенку спалили. Но я, понимаешь ты, взял двух французишек, да легонько стукнул их лбами друг о друга — вот и пришлось мне дать деру; мало этой беды — еще и хозяйка померла. С тех пор мне и приходится самому воспитывать постреленка.
— Что ж вы до сих пор ему жену-то не подыскали — была бы вам помощницей?
— Куда там, он у меня такой буян, не перебесился еще, рано ему, недотепе, не дорос еще, он ведь, видишь, все крушит вокруг себя!
Между тем пострел осушил кубок с ароматным напитком, выпив все до последней капельки. Он набил свою трубочку и, щурясь, оглядел всю компанию с видом миролюбивым и крайне довольным. Тут он заметил Термину, и сияние женской красоты, которое она излучала, внезапно разожгло в его сердце честолюбивые помыслы и охоту силушку свою показать. И вот, как только взгляд его пал на Карла, сидевшего напротив, он протянул ему ладонь с оттопыренным средним пальцем, как бы приглашая испытать, кто кого.
— Прекрати, паря, тебе что, опять неймется? — крикнул папаша, рассвирепев, и хотел было схватить его за шиворот, но тут вмешался Карл и сказал, что ладно, мол, и уцепился согнутым пальцем за медвежью лапу противника; они начали состязаться, кто кого перетянет.
— Смотри мне, если ты только сделаешь этому дяде больно или пальчик ему вывихнешь, то я тебя так за уши оттаскаю, что век будешь помнить! — добавил старик.
Сплетенные руки застыли над серединой стола. Скоро Карлу стало не до смеха, и он весь покраснел от натуги; но в конце концов он перетянул-таки руку противника, так что тот всем телом подался на его сторону — это была победа!
Хмуро и плаксиво смотрел на победителя верзила из Энтлибуха; но недолго пришлось ему так сидеть, ибо древний старец, раздосадованный поражением сыночка, размахнулся и влепил ему затрещину, а сын пристыженно посмотрел при этом на Термину; потом он вдруг принялся плакать и, всхлипывая, причитал:
— Хочу жениться! Прямо сейчас!
— Ладно, пошли! — сказал папаша,— теперь для постельки ты в самый раз созрел.
Он схватил его под руку, и они быстро убрались.
Когда эта странная пара скрылась из виду, старички поначалу приумолкли, но потом все снова принялись восхищаться подвигами и свершениями Карла.
— Все дело в гимнастике,— скромно отвечал им Карл,— она дает и ловкость, и силу, и сноровку — этого всякий может добиться, кого, конечно, природа не обделила.
— Верно! — сказал, поразмыслив, Хедигер-отец, и с воодушевлением продолжал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Она из кантона Санкт-Галлен, точно-точно, она родом из Тургау! — говорили одни.
— Нет, за тем столом одни цюрихцы сидят,— говорили другие.
Куда бы Термина ни взглянула — повсюду она видела веселые задорные лица; юноши снимали перед нею шляпы, чтобы почтить ее красоту, а она в ответ улыбалась скромно, но без всякого жеманства. И все же когда мимо нее прошествовала целая вереница парней и каждый поклонился — тут уж она не выдержала и поневоле опустила глазки, и еще больше смутилась, когда неожиданно вырос перед ней пригожий студент из Берна и, почтительно сияв фуражку, с должной вежливостью так прямо и сказал, что его, дескать, послали друзья, вон та компания в тридцать человек, что сидит за четвертым столом, и велели, испросив позволения уважаемого батюшки Термины, сообщить ей, что она самая красивая девушка во всем зале. Короче говоря, она сделалась царицей праздника, и ветер нового триумфа наполнил паруса союза семерых, а слава Карла чуть было не померкла перед славой Термины. Но ему еще суждено было взять свое.
А дело было так: в проходе между столами посреди зала вдруг поднялся шум, гам, возникла сутолока,
виновниками которой были два пастуха из Энтлибуха, которые пробирались сквозь толпу. Это были сущие медведи; в зубах они держали коротенькие деревянные трубочки. Нарядные куртки они несли под мышкой, у каждого на огромную голову была надета маленькая соломенная шляпа, а на рубахах красовались серебряные застежки в виде сердечка. Впереди шел детина лет пятидесяти, этакий здоровенный крепыш; он явно выпил лишку и теперь буянил, то есть к каждому встречному приставал, чтобы помериться силой, и норовил зацепить его корявым пальцем; и при этом он то дружелюбно, то вызывающе подмигивал, поэтому на пути у него возникала толчея. Но сразу следом за ним шагал второй, детина еще более основательного сложения, этому уж было восемьдесят лет; на голове у него курчавилась шапка желтых завитых в мелкие кудряшки волос,— это был сам уважаемый папаша пятидесятилетнего молодца. Он направлял своего великовозрастного сыночка железной рукой, не выпуская изо рта своей трубочки, и приговаривал: «Тихо, сынуля! веди себя тихо! Сынулечка, не балуй!» — и при этом он все время легонько подпихивал его, придавая нужное направление. Как опытный шкипер, вел он его умелой рукой по возмущенному морю, и вот, как нарочно, прямо возле столика, где восседал союз семерых, образовался опасный затор — потому что как раз в это время подошла ватага крестьян; они норовили преградить забияке путь, явно собираясь призвать его к ответу. Перепугавшись, как бы его сынуля не натворил черт те каких бед, папаша стал озираться в поисках прибежища — и тут заметил стариков.
— Среди этих замшелых стариканов он живо присмиреет! — пробурчал папаша и стал направлять своего дитятю между скамейками, придерживая его одной рукой за пояс, а другой добродушно отмахиваясь от напиравшей сзади раздраженной толпы,— ведь, несмотря на поспешность своего продвижения, сынуля успел-таки походя надавать тумаков.
— С вашего позволения, господа хорошие,— сказал старикам древний старец.— Разрешите-ка присесть у вас да передохнуть чуток, мне вот только сынулю бы стаканчиком вина угостить — он тогда сморится, сонным станет да тихим, что твоя овечка!
Так он без особых церемоний втиснулся между сидя-
щими со своим сокровищем, а сынуля и впрямь глядел на всех кротко да почтительно, но тут же заявил:
— Хочу пить из вон той серебряной кружечки!
— А ну-ка не бузи, а не то я тебя вздую так, что не обрадуешься! — сказал папаша; когда же Хедигер пододвинул к нему полный кубок, старик сказал:
— Ну, раз такое дело, пей, коли господа разрешают, но только смотри, до последней капли не вылаки-вай!
— А мальчик-то у вас резвый! — сказал Фриман.— Который же ему годок пошел?
— Ох-хо,— ответил старик,— к Новому году ему уж эдак пятьдесят два вроде бы стукнет. Помнится, в тысяча семьсот девяносто восьмом году он уж орал в своей люльке, тогда еще французы пришли, корову мою увели да избенку спалили. Но я, понимаешь ты, взял двух французишек, да легонько стукнул их лбами друг о друга — вот и пришлось мне дать деру; мало этой беды — еще и хозяйка померла. С тех пор мне и приходится самому воспитывать постреленка.
— Что ж вы до сих пор ему жену-то не подыскали — была бы вам помощницей?
— Куда там, он у меня такой буян, не перебесился еще, рано ему, недотепе, не дорос еще, он ведь, видишь, все крушит вокруг себя!
Между тем пострел осушил кубок с ароматным напитком, выпив все до последней капельки. Он набил свою трубочку и, щурясь, оглядел всю компанию с видом миролюбивым и крайне довольным. Тут он заметил Термину, и сияние женской красоты, которое она излучала, внезапно разожгло в его сердце честолюбивые помыслы и охоту силушку свою показать. И вот, как только взгляд его пал на Карла, сидевшего напротив, он протянул ему ладонь с оттопыренным средним пальцем, как бы приглашая испытать, кто кого.
— Прекрати, паря, тебе что, опять неймется? — крикнул папаша, рассвирепев, и хотел было схватить его за шиворот, но тут вмешался Карл и сказал, что ладно, мол, и уцепился согнутым пальцем за медвежью лапу противника; они начали состязаться, кто кого перетянет.
— Смотри мне, если ты только сделаешь этому дяде больно или пальчик ему вывихнешь, то я тебя так за уши оттаскаю, что век будешь помнить! — добавил старик.
Сплетенные руки застыли над серединой стола. Скоро Карлу стало не до смеха, и он весь покраснел от натуги; но в конце концов он перетянул-таки руку противника, так что тот всем телом подался на его сторону — это была победа!
Хмуро и плаксиво смотрел на победителя верзила из Энтлибуха; но недолго пришлось ему так сидеть, ибо древний старец, раздосадованный поражением сыночка, размахнулся и влепил ему затрещину, а сын пристыженно посмотрел при этом на Термину; потом он вдруг принялся плакать и, всхлипывая, причитал:
— Хочу жениться! Прямо сейчас!
— Ладно, пошли! — сказал папаша,— теперь для постельки ты в самый раз созрел.
Он схватил его под руку, и они быстро убрались.
Когда эта странная пара скрылась из виду, старички поначалу приумолкли, но потом все снова принялись восхищаться подвигами и свершениями Карла.
— Все дело в гимнастике,— скромно отвечал им Карл,— она дает и ловкость, и силу, и сноровку — этого всякий может добиться, кого, конечно, природа не обделила.
— Верно! — сказал, поразмыслив, Хедигер-отец, и с воодушевлением продолжал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20