и в конце концов дружба их стала основой прочного нерушимого союза, не имевшего иного устава, кроме того, что был записан в их сердцах. Они встречались дважды в неделю, и встречи эти, ввиду того что в их тесной компании оказалось целых два трактирщика, проходили попеременно то у одного, то у другого. Там они коротали время в веселье и душевном согласии, и чем тише и серьезнее вели себя друзья на общих сборищах, где было много народу, тем шумнее и задорнее становились они в своем узком кругу: любили и покуролесить, и посмеяться. Они обходились без церемоний, высказывались свободно, не чинясь, порой говорили все враз, а иногда все, затаив дыхание, внимали речи товарища — смотря по настроению и состоянию духа своего. И разговоры у них шли не только о политике, но и о домашних делах. Случись у кого какое горе да печаль — он шел к друзьям и вы-кладывал все, что наболело; если, бывало, один другого обидит — обиженный выносил свою жалобу на суд семсрых. И уж так, разобравшись, призывали обидчика к порядку. Случалось, среди друзей и страсти кипели, бывало, обходилось все спокойно, иной раз они были
полны нажного достоинства, а то даже и иронии. Дважды
в их ряды проникали предатели, темные людишки, которые были вовремя распознаны, и после торже-
ственного разбирательства дела осуждены и изгнаны, то есть воинственные старички попросту выставили их за дверь, изрядно оттузив. Если же какое-нибудь великое несчастье обрушивалось на их любимую партию, то это было страшнее всяких домашних неурядиц — тогда они затаивались во тьме и одиночестве и проливали горькие слезы.
Самым велеречивым из них и самым благополучным да зажиточным был плотник Фриман -4 настоящий Крез, и дом у него был поставлен на широкую ногу. А самым бедным — портной Хедигер, но зато по умению речь держать он почти не уступал Фриману. Из-за пристрастия к политике он давно уже растерял лучших клиентов, но сыновей своих постарался воспитать должным образом, зато и остался без гроша. Остальные пятеро были люди обеспеченные, в обществе они пред-почитали не говорить, а слушать, зато в своей семье и среди соседей к их вескому слову все весьма при слушивались.
Сегодня и впрямь предстояли важные дебаты, о которых заранее условились Фриман и Хедигер. Мятежная пора бурь и политических треволнений давно миновала для членов славного содружества, и череда перемен, которые пережили они на своем веку, по-видимому, завершилась для них ныне достигнутыми успехами. «Конец — делу венец!»— вполне могли ска зать они себе. И все же, дожив до преклонного политиче ского возраста, они решили доставить себе напоследок' настоящее удовольствие — всемером, всем союзом, отправиться на федеральный праздник вольных стрел ков, каковой должен был состояться в Аарау следующим летом — впервые. после принятия новой федеральной конституции тысяча восемьсот сорок восьмого года. К тому времени почти все они давно были уже членами Швейцарского союза стрелков, и все, за исключением Хедигера, который довольствовался своим пехотным ружьем, обзавелись уже справными охотничьими нарезными ружьями, и все понемножку на досуге любили пострелять воскресным днем. В подобных празднествах им уже доводилось участвовать, так что в самом их намерении не было ничего необыкновенного. Но кое-кому из них взбрело в голову обставить дело пышно и торжественно: речь шла ни больше ни меньше как о вступлении в Аарау под собственным знаменем и о передаче городу подобающего почетного дара.
Когда все собрались и пропустили уже стаканчик-другой вина, придя в доброе расположение духа,— тут-то Фриман с Хедигером и внесли предложение, которое поначалу немало озадачило скромных мужей. Ибо они никак не могли взять в толк, с какой стати они должны привлекать к себе такое внимание и выступать под собственным знаменем. Но поскольку они с незапамятных пор всегда поддерживали всякий отважный порыв и любое смелое предприятие, то, по старой привычке, колебания и сомнения их быстро рассеялись, когда ораторы в красках расписали им это торжественное шествие, говоря, что знамя явится символом старой верной дружбы, а само выступление — триумфом оной и что появление семи таких стреляных воробьев с отрядным флажком доставит всем несомненную радость. Нужно только заказать небольшое знамя зеленого шелка с гербом Швейцарии и достойной надписью.
Когда вопрос со знаменем был решен, настал черед почетного дара: о стоимости его договорились довольно быстро — она не должна была превышать двухсот старых франков. Однако выбор самого подарка вызвал долгое и нелегкое обсуждение. Фриман предложил открыть прения и попросил Кузера, серебряных дел мастера, как человека с тонким вкусом высказаться первым. Приняв серьезный вид, Кузер отпил добрый глоток вина, собрался с мыслями, откашлялся и сказал, что, мол, совершенно случайно у него в лавке залежался красивый серебряный кубок, каковой он, ежели друзья сочтут Нужным, весьма рекомендует и может уступить задешево. Ответом была всеобщая тишина, лишь изредка прерываемая краткими возгласами вроде: «Что ж, это недурно!..» или «Ну да, а впрочем...». Далее Хедигер спросил, не хочет ли еще кто-нибудь выступить с предложениями. Тогда Зифрид, искусный кузнец, поднял стакан, отхлебнул для храбрости и заговорил:
- С позволения собравшихся, я тоже выскажу одну мысль! Я тут выковал недавно хитроумный плуг, весь из железа, он еще получил приз на сельскохозяйственной выставке; я согласен уступить мое изделие за двести франков, хотя такая работа стоит, конечно же, куда дороже; но, на мой взгляд, сие орудие труда как символ землепашества будет подлинно народным даром! Не в обиду будь сказано тем, кто предложит что-нибудь другое!
Во время этой речи Бюрги, хитрый столяр, тоже успел кое-что придумать, и когда снова на некоторое время установилась тишина и серебряных дел мастер уже несколько скис, столяр начал так:
— Знаете, и мне, дорогие друзья, стукнула в голову одна мыслишка, пожалуй, даже очень забавная. Когда-то давно некая заезжая парочка заказала у меня к свадьбе двуспальную кровать самого лучшего орехового дерева, с балдахином, украшенную фанеровкой; каждый божий день жених с невестой торчали у меня в мастерской, все меряли длину да ширину, и целовались-миловались тут прямо на глазах у всех — уж как потешались подмастерья да работники, уж как дразнили их — а тем все нипочем. Да вот только когда дело до свадьбы дошло, какая-то кошка промеж них пробежала, и разошлись они в разные стороны, и никто не знает отчего да почему. Один — туда, другой — сюда, а кровать моя стоит теперь, как одинокий утес. Цена ей. между нами, самое меньшее сто восемьдесят франков, но — так и быть, пропадай мои восемьдесят франков,— отдам я ее за сто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
полны нажного достоинства, а то даже и иронии. Дважды
в их ряды проникали предатели, темные людишки, которые были вовремя распознаны, и после торже-
ственного разбирательства дела осуждены и изгнаны, то есть воинственные старички попросту выставили их за дверь, изрядно оттузив. Если же какое-нибудь великое несчастье обрушивалось на их любимую партию, то это было страшнее всяких домашних неурядиц — тогда они затаивались во тьме и одиночестве и проливали горькие слезы.
Самым велеречивым из них и самым благополучным да зажиточным был плотник Фриман -4 настоящий Крез, и дом у него был поставлен на широкую ногу. А самым бедным — портной Хедигер, но зато по умению речь держать он почти не уступал Фриману. Из-за пристрастия к политике он давно уже растерял лучших клиентов, но сыновей своих постарался воспитать должным образом, зато и остался без гроша. Остальные пятеро были люди обеспеченные, в обществе они пред-почитали не говорить, а слушать, зато в своей семье и среди соседей к их вескому слову все весьма при слушивались.
Сегодня и впрямь предстояли важные дебаты, о которых заранее условились Фриман и Хедигер. Мятежная пора бурь и политических треволнений давно миновала для членов славного содружества, и череда перемен, которые пережили они на своем веку, по-видимому, завершилась для них ныне достигнутыми успехами. «Конец — делу венец!»— вполне могли ска зать они себе. И все же, дожив до преклонного политиче ского возраста, они решили доставить себе напоследок' настоящее удовольствие — всемером, всем союзом, отправиться на федеральный праздник вольных стрел ков, каковой должен был состояться в Аарау следующим летом — впервые. после принятия новой федеральной конституции тысяча восемьсот сорок восьмого года. К тому времени почти все они давно были уже членами Швейцарского союза стрелков, и все, за исключением Хедигера, который довольствовался своим пехотным ружьем, обзавелись уже справными охотничьими нарезными ружьями, и все понемножку на досуге любили пострелять воскресным днем. В подобных празднествах им уже доводилось участвовать, так что в самом их намерении не было ничего необыкновенного. Но кое-кому из них взбрело в голову обставить дело пышно и торжественно: речь шла ни больше ни меньше как о вступлении в Аарау под собственным знаменем и о передаче городу подобающего почетного дара.
Когда все собрались и пропустили уже стаканчик-другой вина, придя в доброе расположение духа,— тут-то Фриман с Хедигером и внесли предложение, которое поначалу немало озадачило скромных мужей. Ибо они никак не могли взять в толк, с какой стати они должны привлекать к себе такое внимание и выступать под собственным знаменем. Но поскольку они с незапамятных пор всегда поддерживали всякий отважный порыв и любое смелое предприятие, то, по старой привычке, колебания и сомнения их быстро рассеялись, когда ораторы в красках расписали им это торжественное шествие, говоря, что знамя явится символом старой верной дружбы, а само выступление — триумфом оной и что появление семи таких стреляных воробьев с отрядным флажком доставит всем несомненную радость. Нужно только заказать небольшое знамя зеленого шелка с гербом Швейцарии и достойной надписью.
Когда вопрос со знаменем был решен, настал черед почетного дара: о стоимости его договорились довольно быстро — она не должна была превышать двухсот старых франков. Однако выбор самого подарка вызвал долгое и нелегкое обсуждение. Фриман предложил открыть прения и попросил Кузера, серебряных дел мастера, как человека с тонким вкусом высказаться первым. Приняв серьезный вид, Кузер отпил добрый глоток вина, собрался с мыслями, откашлялся и сказал, что, мол, совершенно случайно у него в лавке залежался красивый серебряный кубок, каковой он, ежели друзья сочтут Нужным, весьма рекомендует и может уступить задешево. Ответом была всеобщая тишина, лишь изредка прерываемая краткими возгласами вроде: «Что ж, это недурно!..» или «Ну да, а впрочем...». Далее Хедигер спросил, не хочет ли еще кто-нибудь выступить с предложениями. Тогда Зифрид, искусный кузнец, поднял стакан, отхлебнул для храбрости и заговорил:
- С позволения собравшихся, я тоже выскажу одну мысль! Я тут выковал недавно хитроумный плуг, весь из железа, он еще получил приз на сельскохозяйственной выставке; я согласен уступить мое изделие за двести франков, хотя такая работа стоит, конечно же, куда дороже; но, на мой взгляд, сие орудие труда как символ землепашества будет подлинно народным даром! Не в обиду будь сказано тем, кто предложит что-нибудь другое!
Во время этой речи Бюрги, хитрый столяр, тоже успел кое-что придумать, и когда снова на некоторое время установилась тишина и серебряных дел мастер уже несколько скис, столяр начал так:
— Знаете, и мне, дорогие друзья, стукнула в голову одна мыслишка, пожалуй, даже очень забавная. Когда-то давно некая заезжая парочка заказала у меня к свадьбе двуспальную кровать самого лучшего орехового дерева, с балдахином, украшенную фанеровкой; каждый божий день жених с невестой торчали у меня в мастерской, все меряли длину да ширину, и целовались-миловались тут прямо на глазах у всех — уж как потешались подмастерья да работники, уж как дразнили их — а тем все нипочем. Да вот только когда дело до свадьбы дошло, какая-то кошка промеж них пробежала, и разошлись они в разные стороны, и никто не знает отчего да почему. Один — туда, другой — сюда, а кровать моя стоит теперь, как одинокий утес. Цена ей. между нами, самое меньшее сто восемьдесят франков, но — так и быть, пропадай мои восемьдесят франков,— отдам я ее за сто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20