Ничего еще не знают о случившемся сыновья Лээны, которые копнят сено на сенокосном участке у моря.
Поблескивают грабли в молодых руках, мальчишкам не от кого было научиться бездельничать. Они надеются рано закончить работу, потом замышляют отправиться за уловом.
После обеда мать должна вернуться домой, но они предполагают, что она, пожалуй, осталась ждать лекарство, выписанное доктором. Аптекарь взвешивает каждую крупинку порошка и не может это сделать быстро.
Закончив очесывать последнюю копну, братья спешат домой, задают корм свинье и поросенку, ищут, чего бы поесть самим, и затем торопливо готовят снасть. Они поставят ее сегодня тут же, на берегу Весилоо. То и дело поглядывают в сторону Хары — не видать ли лодки с матерью?
— Яан, что, у матери ломота в ногах?
— Вроде да, а там кто знает, что скажет врач.
Когда мать не вернулась домой и к дойке коров, братья
забеспокоились. Пригнали Пугу и Рууту в гудящий от мух хлев. Яан остался хлопотать по дому, Пауль пошел к соседям Нээме: может быть, хозяйка придет подоить коров.
И вот Пауль, то спеша, то замедляя шаг, идет через сосняк, по тропе в сторону бобыльского участка и не замечает, как хорош и тих вечер, и в душе у него нарастает страх, дикий, дотоле неизведанный страх. Ему вспоминается, как
несколько лет назад мать одной ученицы третьего класса, Сальме Юласе, была признана в Харе прокаженной. У этой женщины тоже были пятна на ногах.
Из-за этого никто не захотел сидеть с Сальме за одной партой. И когда потом Лейде Тахк было велено сесть с Сальме, она держалась от нее подальше, сидела на краешке скамейки. На следующий день Лейда вовсе не пришла в школу. Пришла мать Лейды, и после этого Сальме снова оставили сидеть одну. Однажды, когда Сальме не было в школе, учитель объяснил, что никто не должен бояться Сальме из-за болезни ее матери: Сальме осмотрел доктор и признал совершенно здоровой. И ее перестали бояться в самом деле, но на переменках она бывала чаще всего одна, никто не хотел, играя в хоровод, брать ее за руку, разве что грубые и озорные мальчишки. Но Сальме и сама не хотела с ними водиться.
Были ли прокаженные в роду Нээме? Он, кажется, слышал, но не уверен в этом. Если и были, то, во всяком случае, очень давно — бояться нечего. Напротив, на Нээме вроде все боятся его, Пауля. И когда Пауль говорит, что мать еще не пришла домой, на Нээме вовсе не удивляются.
Ничего не сказав, хозяйка Нээме набрасывает на голову платок, выходит во двор и направляется в сторону Мяннику; Пауль следует за нею. И так они идут — впереди высокая и сухощавая Анна, горбящаяся от дум о страшной болезни Лээны из Мяннйку, о чем она узнала в деревне всего каких-то два часа назад, от дум о детях Мяннйку и о своих. Не знает она и о том, как сказать горькую, суровую правду о матери бедным мальчишкам.
Прежде чем доить, хозяйка Нээме тщательно моет руки, но когда Яан подает ей полотенце, она не берет, вытирает руки уголком своего передника.
И то, как ведет себя матушка Нээме, как она держится, увеличивает страх мальчишек, тем более что матери еще не видно. Братья то и дело по очереди бегают на холм, с которого виден весь залив, вплоть до Хары, виден как на ладони. Рыбаки спокойно опускают сети. Парни из Тоомаса тоже заняты своим переметом. Но лодка из Хары все так и не показывается.
Как бы ни вела себя матушка Нээме, избегая всего, к чему прикасалась руками Лээна, она ощущает страх. Но она осознает, что делает добро. К тому же говорят, что проказа липнет к тем, кто слишком боится ее. Лээна, правда, не боялась этой хвори, но она заболела, пожалуй,
из-за того, что была слишком смелой и неосторожной. Это ведь тоже неугодно богу; потому небось бог и покарал ее.
Мухи жужжащими тучами летают в маленьком приземистом хлеву. Пугу и Рууту отбиваются от них хвостами и ногами. Коровы, должно быть, раздражены тем, что не видят старой своей хозяйки, она не пришла подоить их. А к этой, новой, они не привыкли. К тому же эта слишком долго моет у них вымя — это тоже для них непривычно.
Наконец коровы подоены, Анна процеживает молоко в горшки, остальное мальчики сами относят в ведре и опускают в колодец. Вечерние хлопоты позади, Анне остается теперь приступить к самому трудному — сказать мальчишкам, что врач из Хары послал их мать в Ватку: только для обследования, так как сам он не смог распознать ее болезнь.
— В Ватку? Почему же в Ватку? Господи, неужели мама...
Братья видят, как непомерно длинные лапы со страшной неумолимостью тянутся к ним, чтобы схватить их, и как при этом их разглядывают лица с ввалившимися носами, изъеденными проказой,— лица, знакомые по картинкам из книги библейских рассказов. И когда братья по привычке в поисках помощи смотрят друг на друга, каждому вдруг начинает казаться, что лицо брата похоже на те страшные лица больных. И вместо того чтобы переживать отчаяние сообща, они удаляются друг от друга: Пауль уходит к углу хлева, а Яан — на приступок амбара, и оба плачут.
Текут слезы и по лицу матушки Нээме; она пытается сказать братьям несколько слов в утешение, но мальчишки ничего не слышат. Матушка Нээме хлопочет еще над чем- то у колодца, затем снова тщательно моет руки, и, наклонившись вперед своим костлявым высоким туловищем, она уходит с грузом забот на плечах к себе домой:
Братьев ожидает страшная ночь. Они не решаются, в страхе перед болезнью, пойти отыскать еду, не говоря уж о том, чтобы лечь в свою постель. Пауль забирается на чердак хлева, в сено, Яан — на чердак амбара. Оба уже не сомневаются в том, что мать больна проказой, но тем больше сомневаются они в собственном здоровье.
В голову им приходят услышанные когда-то рассказы о том, как целые семьи заболевали проказой, как маленьких детей вместе с родителями уводили в Ватку. Они уже не маленькие, но не может ли случиться с ними то же самое?
И они боятся, не последняя ли эта ночь для них дома, не уведут ли их завтра в Ватку?
Снова и снова прикасаются они к ногам и рукам, ощупывают свои шишки и царапины. Кожа, правда, ощущает прикосновение былинок сена, но сомнение все же остается. Ведь и мать чувствовала боль, только ноги у нее немножко онемели.
Особенно большой страх испытывает Пауль. Но и Яан... неужели он представляет Ватку иначе, нежели слышал от людей: люди живут в глуши, среди громадного векового леса, будто в тюрьме, вдалеке от других селений.
Мать не очень-то боялась Ватку, рассказывала о поселке не так сурово. Те прокаженные, кого болезнь не захватила сильно, чьи руки-ноги не изъедены лепрой, могут жить вместе, как все люди: вместе пашут землю и заготавливают сено. Конечно, не так весело, как на толоке на острове Весилоо. Тяжелобольные, конечно же, дело другое. Однако и более легким нельзя уходить за пределы Ватку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34