Кистер и впредь остается совершать церковные обряды, но приход не столь беден, чтобы экономить на жалованье органисту. Какой-нибудь учитель может при желании занять место органиста вдобавок к своей основной работе, но, поскольку, например, в случае похорон органист должен быть занят и в будни, пастор предлагает должность органиста ему, молодому безработному учителю, которому прочие занятия мешать не будут.
Итак, он становится органистом хараского лютеранского прихода. Зарплата такая же, как у звонаря Прийта, почти половина того, что он получал бы на должности учителя. Приходу не понадобилось срезать жалованье старого кистера. Но сборы были невелики, чтобы платить ему, Паулю, приличное жалованье. По жалованью он как бы сопричислен к одному сословию с звонарем. И в те дни, когда он должен быть в Харе, как и бывало прежде, Пауль обитает на квартире у Прийта и Маали. Впрочем, жалованье — это не самое существенное, он привык обходиться малым. Самое существенное было то, что сын Лээны Лайд сидел на хорах перед органом, в прелюдии тихо вводил низкие басы, потом все громче грохотали под его пальцами клавиши, и, переходя к хоралу, он повелевал петь вслед за его мелодией всему приходу. Этот самый сын Лээны Лайд, сын прокаженной вдовы, благословляет звуками органа всех тех, кто пришел в храм, дабы вступить в христианский брак. Этот же самый сын Лээны Лайд провожает горестными звуками тех, кто навечно покидает юдоль земную. И, будучи соучастником рождения, жизни и смерти, сплетая все это воедино, Пауль понемногу избавляется от горечи, охватившей его в те дни, когда он искал должность учителя. Быть может, это было скорее счастье, чем несчастье, что он не поступил в школу учителем; быть может, класс, наполненный детьми, не подлинное его призвание, а место его — в высокой, гомонящей, тысячеголосой церкви прихода. Вот он сидит на хорах и ведет органом за собой голоса прихода, но когда-нибудь будет стоять за кафедрой и произносить нагорную проповедь, зажигать сердца и души прихода горячими словами.
Блаженны те... Блаженны те...
У кого есть уши, да услышат...
Вначале стремление перебраться с хоров, от органа на кафедру и к алтарю кажется такой неосуществимой меч
той, что он обуздывает себя, не дает себе воли и думать об этом. Но вот он уже копит деньги на университет, ест только то, что ловит в море и собирает на жалких полях в Мяннйку. И когда какой-нибудь прихожанин сует ему монеты за игру на органе во время похорон, Пауль с благодарностью принимает. И уже изучает он сам, без учителя, латинский язык, который, несомненно, пригодится на богословском факультете, но который педагогам не преподавали.
Но неужели он ничего не усвоил от своей беготни из-за места школьного учителя? Разве не может случиться то же самое после окончания богословского факультета? И школа, и университет, правда, дают свидетельство об окончании, аттестат, но как волостной сбор не признал учительского аттестата, так и приход может не признать университетского свидетельства. На кафедру пастора проходит, пожалуй, тот, у кого нет такого пятна, которое не может смыть никакое высшее образование... Сейчас у него низкооплачиваемое, но уютное место органиста, лучше уж ему совершенствовать свое мастерство, играть на органе; скорее надо думать о консерватории, чем об университете. Органист в Тарту или в Таллине при каком-нибудь приходе, пожалуй, зарабатывает больше, чем пастор в Харе... Зачем стремиться попасть за кафедру, если люди не хотят, чтобы ты был здесь? Зачем пытаться взлететь выше, чем могут нести тебя твои крылья?..
Нет, крылья его выдержат, он в них уверен, как-нибудь он сумеет окончить университет, но не уверен Пауль ни в одном приходе, не уверен, что его выберут пастырем душ...
И все же он день за днем зубрит латынь, и, чтобы не давать воли искушению, не покупать новую рубашку, а то и костюм, зимою он месяц за месяцем копит деньги и весной кладет эту малость на хранение в банк.
После праздника воскресения, когда старый пастор Танг хвалит его за игру на органе, он исповедуется пастырю в своих сомнениях и мечтах. И удивительным образом старый пастор, хоронивший в Ватку его мать, не разделяет его сомнений... Да, но и директор гимназии Соосаар не сомневался, когда подбивал его поступить в гимназию.
— Мое слово в приходе значит больше, чем Соосаара в волости,— говорит старый седовласый пастор, который вот уже двадцать лет служит здесь в приходе.
— А вы сами?
— Испытательный срок — год — вы проведете здесь, при мне. А потом останетесь вместо меня. Если бог даровал мне еще жить здесь, на этом свете, я буду путешествовать. Моя дочь и внучка живут в Австралии. Перед закатом своего солнца я хочу увидеть их.
— Вы говорите так, будто у меня уже университет позади. Я не знаю, выдержу ли я. Расходы очень большие.
— Кто поможет себе, тому поможет и бог, кто не помогает ни себе, ни ближним своим, от того бог отвернет свой лик. Я следил за вами, молодой человек. Вы еще незрелое семя на горе господней. В вас еще много гордыни, но я все же верю, что после тяжелой болезни матери вашей господь выбрал именно вас вспахивать свои здешние поморские поля. Вы еще не совсем тверды в вере своей, и господь посылает вам испытания, как послал он их. Иову, и я верю: сам господь послал мне эту веру, что именно вы будете тем, кто после меня возьмет в свои руки посох пастырский в этом приходе.
— Но я никогда вам не говорил, что хочу поступить на богословский факультет...
— Значит, разговор только о том, с помощью чего человек сможет принять решение? Вы учите латинский язык, вы спрашиваете у меня книги об Амброзиусе и Августине — зачем они нужны вам на хорах? Вы стремитесь стать за кафедру. В наше время, когда многие юноши, особенно в городах, бросают веру своих родителей, богу очень угодно, когда один серьезный молодой человек посвящает свои самые лучшие годы изучению слова божия в университете и укрепляет себя в вере. И если вам в Тарту не будет хватать хлеба насущного, я считаю, здешний приход не забудет вас.
Ободренный доброжелательством седовласого пастора, его теплым словом, Пауль в последние дни того же июля пишет заявление в университет. Как раз когда он только что опустил письмо в почтовый ящик, ему встречается на улице врач местного отделения, останавливает его и говорит, чтобы утром он зашел в амбулаторию. Он, врач, послезавтра уезжает в отпуск, и будет хорошо, если он успеет закончить свои дела.
От этих «дел» все и начинается. У него на запястье маленькое, едва с центовую монету, темное пятно. Врач рассматривает пятно, уколами пробует чувствительность кожи. Считает, что он, Пауль, здоров, прощается за руку, и на том все остается в прежнем порядке до следующего приема, через год или полгода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Итак, он становится органистом хараского лютеранского прихода. Зарплата такая же, как у звонаря Прийта, почти половина того, что он получал бы на должности учителя. Приходу не понадобилось срезать жалованье старого кистера. Но сборы были невелики, чтобы платить ему, Паулю, приличное жалованье. По жалованью он как бы сопричислен к одному сословию с звонарем. И в те дни, когда он должен быть в Харе, как и бывало прежде, Пауль обитает на квартире у Прийта и Маали. Впрочем, жалованье — это не самое существенное, он привык обходиться малым. Самое существенное было то, что сын Лээны Лайд сидел на хорах перед органом, в прелюдии тихо вводил низкие басы, потом все громче грохотали под его пальцами клавиши, и, переходя к хоралу, он повелевал петь вслед за его мелодией всему приходу. Этот самый сын Лээны Лайд, сын прокаженной вдовы, благословляет звуками органа всех тех, кто пришел в храм, дабы вступить в христианский брак. Этот же самый сын Лээны Лайд провожает горестными звуками тех, кто навечно покидает юдоль земную. И, будучи соучастником рождения, жизни и смерти, сплетая все это воедино, Пауль понемногу избавляется от горечи, охватившей его в те дни, когда он искал должность учителя. Быть может, это было скорее счастье, чем несчастье, что он не поступил в школу учителем; быть может, класс, наполненный детьми, не подлинное его призвание, а место его — в высокой, гомонящей, тысячеголосой церкви прихода. Вот он сидит на хорах и ведет органом за собой голоса прихода, но когда-нибудь будет стоять за кафедрой и произносить нагорную проповедь, зажигать сердца и души прихода горячими словами.
Блаженны те... Блаженны те...
У кого есть уши, да услышат...
Вначале стремление перебраться с хоров, от органа на кафедру и к алтарю кажется такой неосуществимой меч
той, что он обуздывает себя, не дает себе воли и думать об этом. Но вот он уже копит деньги на университет, ест только то, что ловит в море и собирает на жалких полях в Мяннйку. И когда какой-нибудь прихожанин сует ему монеты за игру на органе во время похорон, Пауль с благодарностью принимает. И уже изучает он сам, без учителя, латинский язык, который, несомненно, пригодится на богословском факультете, но который педагогам не преподавали.
Но неужели он ничего не усвоил от своей беготни из-за места школьного учителя? Разве не может случиться то же самое после окончания богословского факультета? И школа, и университет, правда, дают свидетельство об окончании, аттестат, но как волостной сбор не признал учительского аттестата, так и приход может не признать университетского свидетельства. На кафедру пастора проходит, пожалуй, тот, у кого нет такого пятна, которое не может смыть никакое высшее образование... Сейчас у него низкооплачиваемое, но уютное место органиста, лучше уж ему совершенствовать свое мастерство, играть на органе; скорее надо думать о консерватории, чем об университете. Органист в Тарту или в Таллине при каком-нибудь приходе, пожалуй, зарабатывает больше, чем пастор в Харе... Зачем стремиться попасть за кафедру, если люди не хотят, чтобы ты был здесь? Зачем пытаться взлететь выше, чем могут нести тебя твои крылья?..
Нет, крылья его выдержат, он в них уверен, как-нибудь он сумеет окончить университет, но не уверен Пауль ни в одном приходе, не уверен, что его выберут пастырем душ...
И все же он день за днем зубрит латынь, и, чтобы не давать воли искушению, не покупать новую рубашку, а то и костюм, зимою он месяц за месяцем копит деньги и весной кладет эту малость на хранение в банк.
После праздника воскресения, когда старый пастор Танг хвалит его за игру на органе, он исповедуется пастырю в своих сомнениях и мечтах. И удивительным образом старый пастор, хоронивший в Ватку его мать, не разделяет его сомнений... Да, но и директор гимназии Соосаар не сомневался, когда подбивал его поступить в гимназию.
— Мое слово в приходе значит больше, чем Соосаара в волости,— говорит старый седовласый пастор, который вот уже двадцать лет служит здесь в приходе.
— А вы сами?
— Испытательный срок — год — вы проведете здесь, при мне. А потом останетесь вместо меня. Если бог даровал мне еще жить здесь, на этом свете, я буду путешествовать. Моя дочь и внучка живут в Австралии. Перед закатом своего солнца я хочу увидеть их.
— Вы говорите так, будто у меня уже университет позади. Я не знаю, выдержу ли я. Расходы очень большие.
— Кто поможет себе, тому поможет и бог, кто не помогает ни себе, ни ближним своим, от того бог отвернет свой лик. Я следил за вами, молодой человек. Вы еще незрелое семя на горе господней. В вас еще много гордыни, но я все же верю, что после тяжелой болезни матери вашей господь выбрал именно вас вспахивать свои здешние поморские поля. Вы еще не совсем тверды в вере своей, и господь посылает вам испытания, как послал он их. Иову, и я верю: сам господь послал мне эту веру, что именно вы будете тем, кто после меня возьмет в свои руки посох пастырский в этом приходе.
— Но я никогда вам не говорил, что хочу поступить на богословский факультет...
— Значит, разговор только о том, с помощью чего человек сможет принять решение? Вы учите латинский язык, вы спрашиваете у меня книги об Амброзиусе и Августине — зачем они нужны вам на хорах? Вы стремитесь стать за кафедру. В наше время, когда многие юноши, особенно в городах, бросают веру своих родителей, богу очень угодно, когда один серьезный молодой человек посвящает свои самые лучшие годы изучению слова божия в университете и укрепляет себя в вере. И если вам в Тарту не будет хватать хлеба насущного, я считаю, здешний приход не забудет вас.
Ободренный доброжелательством седовласого пастора, его теплым словом, Пауль в последние дни того же июля пишет заявление в университет. Как раз когда он только что опустил письмо в почтовый ящик, ему встречается на улице врач местного отделения, останавливает его и говорит, чтобы утром он зашел в амбулаторию. Он, врач, послезавтра уезжает в отпуск, и будет хорошо, если он успеет закончить свои дела.
От этих «дел» все и начинается. У него на запястье маленькое, едва с центовую монету, темное пятно. Врач рассматривает пятно, уколами пробует чувствительность кожи. Считает, что он, Пауль, здоров, прощается за руку, и на том все остается в прежнем порядке до следующего приема, через год или полгода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34