Унаследованное от отца имущество в сравнении с нынешним — небольшая доля его добра.
А то, что на кораблях Гульдена заработок команды меньше, чем на судах иных компаний, надо приписать в первую очередь тому, что суда Гульдена устарели, что предложение рабочей силы намного превышает спрос и что приходится вести конкурентную борьбу с прочими судоходными компаниями. Да и должен ведь хозяин получать какой-то барыш, чтобы ремонтировать старые корабли и покупать новые. Ведь это выгодно и команде.
Вот и этой весной Гульден намерен купить новый пароход. Парусники уже не выдерживают острой конкуренции на фрахтовом рынке. Только денег на покупку парохода мало, и состоятельных акционеров вроде не наберешь. Другое дело, если удастся взять из Государственного банка заем под небольшие проценты. А для этого надо было бы укрепить позиции христианской партии, к которой принадлежит и сам Пээтер Гульден, в Государственном совете. В Священном писании, правда, сказано, что возжелайте прежде царствия небесного, а потом уж и права, тогда тебе воздастся и все прочее, но раз в здешнем земном царствии у власти мужи другой партии, то не получишь из
банка долгосрочных ссуд даже того, что по праву тебе следует, хоть это в интересах и государства, и народа.
Погода сменилась на оттепель. Все ленивее танец вьюги, вой ветра сменился легким, мягким шумом, только Безумный мыс все еще гудит своим контрабасом на далеких рифах в свободном ото льда море.
В первый день рождества пастор Пауль Лайд сидел в санях Пээтера Гульдена, во второй же день он сел в дровни приемного отца и поехал в Нээме.
В сравнении с бедностью, знакомой по студенческим годам в заречных наемных каморках Тарту, приземистый дом Нээме среди береговых валунов кажется теплым, уютным гнездышком, но это простое жилище не сравнить с усадьбой Тапурла. Глазированные кирпичи камина Тапурлы привезены из Голландии, мебель в зале — из Германии, обеденный стол и красивые стулья из карельской березы — финские. На Нээме же все, кроме стенных часов с гирями,— местное, своих мастеров и мастериц, будь то плита из красных кирпичей, ткацкие станки в углу или связанные из тряпок цветные коврики на белом дощатом полу. Даже тараканы, которых пытались шпарить кипятком и травить ядовитыми травами, те же самые, что и в других семьях на Весилоо. Прошлой осенью их не было видно целых два месяца — Лида выловила их по одному из щелей печи, но ведь люди ходят из дома в дом, а прусак — он умеет спрятаться в складках одежды, и теперь не сердись, Пауль, если эта скотина заберется на стол.
Пастора Лайда трогает этот простой, дружеский прием в семействе Нээме, однако он не может забыть, что он слышал, видел и ел вчера на хуторе Тапурла. Все это стоит у него перед глазами. И всякий раз, когда он видит Лиду, образ Тони встает между ним и Лидой и заслоняет от него Лиду.
Но он не дает воли своим мыслям, не выказывает их, и вместе с Лидой и Оскаром идет в сумерках посмотреть брошенный дом Мяннйку. Домишко словно вдавили в землю. С тех пор как мать заболела проказой, Пауль Лайд сторонился этого старого, но когда-то любимого домика под соломенной крышей. Когда приезжал летом на каникулы из университета в Весилоо, жил больше в Нээме, чем на Мяннйку. Не было ни времени, ни желания и у обитателей Нээме особенно заботиться о доме. Но они прилежно работали на полях участка, косили сено на лугах. Скотина Мяннйку стояла в хлеву Нээме, и не надо было заботиться о постройках брошенного хуторка. Только соломенные
кровли подправлял, перестилал Лаэс, клал новые жерди на конек крыши.
Дверь дома на замке, и взятый в Нээме ключ оказывается неподходящим и не отпирает замок. Воров вроде на Весилоо не замечено, да и нечего здесь украсть, но все же лучше, когда все закрыто и содержится в порядке.
Пауль Лайд, так и не войдя в дом, заглядывает в маленькие, низкие оконца. Комната кажется темной, и вначале ничего не видно, кроме лица, тускло отраженного в стекле. Потом глаза привыкают, и он различает запыленную, всю в паутине плиту, старый обеденный стол и шкаф. Кровать матери вместе с соломенным матрацем и постельным бельем была давно сожжена. Постель Яана пуста, а его, Пауля, перенесена в Нээме.
Дверь между передней и задней комнатой открыта. В передней, вспоминает он, вон там,— местечко, где они все втроем — мать, Яан и Пауль — плакали, получив известие о смерти отца. Доски пола отрухлявели, и с того времени, когда они были здесь втроем, остался в живых только один Пауль, да и тот заглядывает в дом лишь через окно.
...Не случись с матерью страшного несчастья, дверь дома Мяннику была бы открыта и сейчас, в доме было бы тепло и брат Яан был бы вместе с матерью. Яан был бы капитан, а Пауль — пастор! Но едва ли тогда получился бы из него, Пауля, пастор... Или все же... И если все-таки получился бы, мама удивилась бы еще сильнее, чем когда они пришли с рыбалки домой и принесли ей деньги за проданные перекупщикам с острова Муху угри.
И как бы они приехали сейчас в воскресенье в пасторат: женщина между двумя братьями, один капитан, другой пастор. Дойдя до церковного двора, пастор через боковой притвор прошел бы в алтарь, мать и Яан остались бы поговорить с людьми. Все подходят, чтобы услышать приветствие матери пастора. А Яан говорит с Гульденом из Тапурлы как равный с равным, как капитан с капитаном. Здесь же и Тони, но Тони появляется с пастором... Тони с пастором, как и вчера...
Лида — сегодня, здесь — оперлась о скособочившийся угол амбара. На голове у Лиды белый шерстяной платок, из-за которого она как будто подглядывает за ним, Паулем.
Пастор немножко жалеет Лиду. Ему хочется сказать Лиде что-нибудь утешительное, что-то веселое и шутливое, что вызвало бы улыбку на ее печальном нежном лице. Но ничто не приходит ему на ум, такому находчивому и красноречивому на кафедре. В студенческие годы, когда он в каникулы бывал на Весилоо и, не жалея сил, выполнял обычную работу поморов, их с Лидой влекло друг к другу, но это влечение не пошло дальше поцелуя. Не потому, что Лида не разрешила бы ему прикоснуться к ней, обласкать ее. Слишком робок был Пауль, сын умершей от проказы Лээны из Мяннйку, он и сам ведь мог захворать. Он боялся связать судьбу девушки со своей. Лида — это не пятидесятилетняя хозяйка квартиры в Тарту, не вдова, у которой жизнь уже позади — ей еще жить и жить. Лида хорошая, у нее ловкие, работящие руки, она смогла бы выбрать себе жениха среди парней Весилоо. Но она не выбрала, она ждала его, Пауля.
Но теперь Пауль не тот, каким был еще года два назад,— бедный, робкий студент богословия. Теперь, когда период скрытого развития проказы прошел, теперь, когда он здоров, теперь, когда он, пастор городка Хары, прошлым вечером ехал в санях бок о бок с Тони из Тапурлы, погоняя горячую лошадь, в Весилоо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
А то, что на кораблях Гульдена заработок команды меньше, чем на судах иных компаний, надо приписать в первую очередь тому, что суда Гульдена устарели, что предложение рабочей силы намного превышает спрос и что приходится вести конкурентную борьбу с прочими судоходными компаниями. Да и должен ведь хозяин получать какой-то барыш, чтобы ремонтировать старые корабли и покупать новые. Ведь это выгодно и команде.
Вот и этой весной Гульден намерен купить новый пароход. Парусники уже не выдерживают острой конкуренции на фрахтовом рынке. Только денег на покупку парохода мало, и состоятельных акционеров вроде не наберешь. Другое дело, если удастся взять из Государственного банка заем под небольшие проценты. А для этого надо было бы укрепить позиции христианской партии, к которой принадлежит и сам Пээтер Гульден, в Государственном совете. В Священном писании, правда, сказано, что возжелайте прежде царствия небесного, а потом уж и права, тогда тебе воздастся и все прочее, но раз в здешнем земном царствии у власти мужи другой партии, то не получишь из
банка долгосрочных ссуд даже того, что по праву тебе следует, хоть это в интересах и государства, и народа.
Погода сменилась на оттепель. Все ленивее танец вьюги, вой ветра сменился легким, мягким шумом, только Безумный мыс все еще гудит своим контрабасом на далеких рифах в свободном ото льда море.
В первый день рождества пастор Пауль Лайд сидел в санях Пээтера Гульдена, во второй же день он сел в дровни приемного отца и поехал в Нээме.
В сравнении с бедностью, знакомой по студенческим годам в заречных наемных каморках Тарту, приземистый дом Нээме среди береговых валунов кажется теплым, уютным гнездышком, но это простое жилище не сравнить с усадьбой Тапурла. Глазированные кирпичи камина Тапурлы привезены из Голландии, мебель в зале — из Германии, обеденный стол и красивые стулья из карельской березы — финские. На Нээме же все, кроме стенных часов с гирями,— местное, своих мастеров и мастериц, будь то плита из красных кирпичей, ткацкие станки в углу или связанные из тряпок цветные коврики на белом дощатом полу. Даже тараканы, которых пытались шпарить кипятком и травить ядовитыми травами, те же самые, что и в других семьях на Весилоо. Прошлой осенью их не было видно целых два месяца — Лида выловила их по одному из щелей печи, но ведь люди ходят из дома в дом, а прусак — он умеет спрятаться в складках одежды, и теперь не сердись, Пауль, если эта скотина заберется на стол.
Пастора Лайда трогает этот простой, дружеский прием в семействе Нээме, однако он не может забыть, что он слышал, видел и ел вчера на хуторе Тапурла. Все это стоит у него перед глазами. И всякий раз, когда он видит Лиду, образ Тони встает между ним и Лидой и заслоняет от него Лиду.
Но он не дает воли своим мыслям, не выказывает их, и вместе с Лидой и Оскаром идет в сумерках посмотреть брошенный дом Мяннйку. Домишко словно вдавили в землю. С тех пор как мать заболела проказой, Пауль Лайд сторонился этого старого, но когда-то любимого домика под соломенной крышей. Когда приезжал летом на каникулы из университета в Весилоо, жил больше в Нээме, чем на Мяннйку. Не было ни времени, ни желания и у обитателей Нээме особенно заботиться о доме. Но они прилежно работали на полях участка, косили сено на лугах. Скотина Мяннйку стояла в хлеву Нээме, и не надо было заботиться о постройках брошенного хуторка. Только соломенные
кровли подправлял, перестилал Лаэс, клал новые жерди на конек крыши.
Дверь дома на замке, и взятый в Нээме ключ оказывается неподходящим и не отпирает замок. Воров вроде на Весилоо не замечено, да и нечего здесь украсть, но все же лучше, когда все закрыто и содержится в порядке.
Пауль Лайд, так и не войдя в дом, заглядывает в маленькие, низкие оконца. Комната кажется темной, и вначале ничего не видно, кроме лица, тускло отраженного в стекле. Потом глаза привыкают, и он различает запыленную, всю в паутине плиту, старый обеденный стол и шкаф. Кровать матери вместе с соломенным матрацем и постельным бельем была давно сожжена. Постель Яана пуста, а его, Пауля, перенесена в Нээме.
Дверь между передней и задней комнатой открыта. В передней, вспоминает он, вон там,— местечко, где они все втроем — мать, Яан и Пауль — плакали, получив известие о смерти отца. Доски пола отрухлявели, и с того времени, когда они были здесь втроем, остался в живых только один Пауль, да и тот заглядывает в дом лишь через окно.
...Не случись с матерью страшного несчастья, дверь дома Мяннику была бы открыта и сейчас, в доме было бы тепло и брат Яан был бы вместе с матерью. Яан был бы капитан, а Пауль — пастор! Но едва ли тогда получился бы из него, Пауля, пастор... Или все же... И если все-таки получился бы, мама удивилась бы еще сильнее, чем когда они пришли с рыбалки домой и принесли ей деньги за проданные перекупщикам с острова Муху угри.
И как бы они приехали сейчас в воскресенье в пасторат: женщина между двумя братьями, один капитан, другой пастор. Дойдя до церковного двора, пастор через боковой притвор прошел бы в алтарь, мать и Яан остались бы поговорить с людьми. Все подходят, чтобы услышать приветствие матери пастора. А Яан говорит с Гульденом из Тапурлы как равный с равным, как капитан с капитаном. Здесь же и Тони, но Тони появляется с пастором... Тони с пастором, как и вчера...
Лида — сегодня, здесь — оперлась о скособочившийся угол амбара. На голове у Лиды белый шерстяной платок, из-за которого она как будто подглядывает за ним, Паулем.
Пастор немножко жалеет Лиду. Ему хочется сказать Лиде что-нибудь утешительное, что-то веселое и шутливое, что вызвало бы улыбку на ее печальном нежном лице. Но ничто не приходит ему на ум, такому находчивому и красноречивому на кафедре. В студенческие годы, когда он в каникулы бывал на Весилоо и, не жалея сил, выполнял обычную работу поморов, их с Лидой влекло друг к другу, но это влечение не пошло дальше поцелуя. Не потому, что Лида не разрешила бы ему прикоснуться к ней, обласкать ее. Слишком робок был Пауль, сын умершей от проказы Лээны из Мяннйку, он и сам ведь мог захворать. Он боялся связать судьбу девушки со своей. Лида — это не пятидесятилетняя хозяйка квартиры в Тарту, не вдова, у которой жизнь уже позади — ей еще жить и жить. Лида хорошая, у нее ловкие, работящие руки, она смогла бы выбрать себе жениха среди парней Весилоо. Но она не выбрала, она ждала его, Пауля.
Но теперь Пауль не тот, каким был еще года два назад,— бедный, робкий студент богословия. Теперь, когда период скрытого развития проказы прошел, теперь, когда он здоров, теперь, когда он, пастор городка Хары, прошлым вечером ехал в санях бок о бок с Тони из Тапурлы, погоняя горячую лошадь, в Весилоо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34