Найдут нас и за морем.
— Убежим подальше, в Америку. Живи как хочешь, под чужим именем, никто тебя не найдет.
— По-воровски? Там тоже люди...
— Ну, если ты людей боишься, тогда убежим в Африку к обезьянам. Они от тебя не заразятся, если ты у себя...
Но даже Яан, каким бы он ни считал себя смелым и здоровым, не закончил фразу. Он знает, что болезнь может таиться в теле незаметно пятнадцать лет. А потом...
Какое-то время братья не произносят ни слова, сидят друг против друга по обе стороны стола и смотрят в некрашеный пол жилой половины Мяннику. Пол вымыт и выскоблен добела, почти как при жизни матери, а то и еще чище: ведь говорят, что в грязи заводятся всякие болезни. Пауль думает, что вряд ли Яан до конца всерьез взвесил эту мысль о переезде за море, но старший брат рассердился на младшего за его резкое возражение.
— Что здесь будет?— угрюмо спрашивает наконец Яан.— Уж давай сразу уйдем в Ватку...
Пауль пугается:
— Неужели ты, Яан, перестал бояться бога, что так говоришь!
— Милость божья — то, что тебе пастор с кафедры возвещает, а страх перед проказой — это то, что люди, с тобою рядом, дают тебе почувствовать. Что на тебя больше влияет?.. У матери бог все время был на языке...
С Яаном, должно быть, что-то случилось, думает Пауль. Он, правда, стал разговорчивее, но Пауль теперь меньше понимает его. Яан бреется, и на теле кое-где, на груди у него, как у обезьяны, густые волосы.
— Скажи, Пауль,— уже спокойнее говорит Яан,— ты, правда, моложе меня, но подумай сам, на что мы можем надеяться здесь, на Весилоо?
— Я хочу пойти учиться в гимназию...
— В городе? Не за морем, а все ж подальше от Весилоо... В городе людей больше, путаницы тоже... Думаешь, что страх людей не увяжется за тобою следом, что там не будут знать? Тони из Тапурлы уже в городе, торговец Мет- са, слыхать, тоже туда перебрался. Ты думаешь, они будут молчать?! Хотя бы для того, чтобы показать, какие они «хорошие» и «заботливые», предупредят о тебе других...
— А ты сам хотел стать врачом. Без города не обойдешься, придется гимназию окончить, пока поступишь в Тартуский университет.
— И у тебя есть желание учиться на врача?— уже мягче спрашивает Яан.
— Я хотел бы стать учителем. В университет все равно не поступишь, а должность учителя тоже... достойная.
— Учителем? Хочешь с чужими детьми хороводиться?
— Хочу, чтобы они не обижали друг друга, не презирали...
— Вон как! Защищая от обид чужих детей, защищать самого себя!..
На теле у Яана стали густо расти волосы, голос сломался, и парень басил и бросался грубыми словами. С ним уже не поговоришь по-братски, как прошлым летом. Всюду он видит корысть и зло.
— А что плохого, если я стану защищать обиженных детей и себя тоже. Ведь я и тебя бы тоже...
— Чудак! — усмехается Яан.— Ты что, хочешь усадить меня за парту, а сам будешь...
Пауль сперва и не знает, чем ответить на эту странную выходку брата. Но потом ответ вдруг приходит, и такой, что самому чудно:
— Тебя — нет, но если, например, у тебя будут дети...
— Из тебя, может, и выйдет учитель. Ты и сейчас уже такой уверенный, как все учителя. Но скажи сперва, с кем я нарожаю этих детей, с которыми ты будешь хоровод водить в школе?! Будь я девчонка, нагуляла бы их с каким-нибудь пьяным матросом или добытчиком спирта. А меня ни одна разумная девица не пустит к себе на чердак.
Горько слушать старшего брата Паулю. Слова эти, конечно, правда, но есть в них и зазнайство конфирманта, как будто Яан, несмотря на свои речи, не с одной уже переспал.
— Через пятнадцать лет будет вроде ясно, что болезни в нас никакой нет. Тебе тогда будет тридцать один. Иные холостяки в сорок лет женятся.
— Ты все о жене да детях... Через пятнадцать лет... Весь век свой будешь ждать врачей и сносить обиды...
— Если учителем стану, какие еще обиды будут?
— Школьный учитель — велико ли у него жалованье? Другое дело, если сумел бы сколотить большие деньги, все бы уважали. От мелочной продажи масла и ловли рыбы на перемет не разбогатеешь. Совсем другое дело, если у тебя моторная лодка и два шведских боттенгарна; но для этого надо выложить на стойку двести тысяч центов.
Яан задумывается. Он прикидывал и раньше, как собрать деньги для покупки боттенгарнов и моторки — в долг никто ему не даст. Договориться с Паулем и дядюшкой Нээме и продать землю Мяннику вместе с постройками, животинами и прочим скарбом... Но тогда у них не будет и такого дома, и вообще крыши над головой — Пауль не поедет за море. Мальчишка хочет учиться...
— Э, да черт побери, иди поступай в гимназию... Красивую фуражку наденешь и вообще. Как-нибудь наскребем денег... Есть снасть, коровы тоже. Впроголодь, но продержишься в городе. Поговорим и с папашей Нээме, послушаем, что думает Лаэс.
В глазах Пауля закипает радость, они — в слезах.
— Ты, Яан, все-таки хороший брат. Не знаю, отпустила бы меня в город мама, если была бы жива здоровая. А вот ты разрешаешь.
— Если бы мать была здорова, ты и не захотел бы поступать в гимназию. Мы бы оба уже плавали на кораблях, поступили бы в мореходное и вскоре держали бы в руке капитанские дипломы. Что стоит этот школьный учитель рядом с моряком! Ну ладно, у тебя есть охота, а охота, как говорится, пуще неволи.
Но соседи, семья Нээме, возражают против намерений Пауля. Дядя Лаэс говорит:
— Зачем ты, бедняк, лезешь в гимназию?! Это школа для бар. Для таких, как Тони из Тапурлы и сыновья торговца Метса.
— Они хотят учиться в университете. А Пауль хотел бы стать школьным учителем. Богатые платят за обучение крупные деньги, а те, кто хочет быть учителем, ничего не платят. Так нам объяснили в последнем классе, когда мы окончили харускую школу. Так и Паулю говорили,— смело защищает перед соседями Яан своего брата, хотя дома и подсмеивался над его планами.
— Ежели за школу и не платить, а книги, одежда, обувь, квартира? Ведь город — это вам не Весилоо и не Хара, там все по струнке. Будет у тебя фуражка форменная на голове, значит, и одежонка, и обувка должны быть под стать ей.
— Мать была бережлива... Мешок прошлогодней ржи и сейчас еще в амбаре, да и в этот год что-нибудь получим с поля. Восемь сосков в хлеве, да что-нибудь на перемет клюнет. Летом и сам парень в хозяйстве поможет...
— Других соблазнять ты силен, надолго ли хватит у тебя куражу. Конфирмацию прошел, скоро тебе можно будет и жену брать, втрескаешься в какую-нибудь деву и не сможешь помогать брату.
— Кто в меня втрескается, в ту я не влюблюсь. А на какой-нибудь блуднице, хромой или нищей, что меня в грех введет, я не женюсь.
— Ежели ты добровольно берешь на свои плечи эту ношу... содержать брата-школяра... Много ль тебе от него помощи будет — только летом, месяца три. Мы ничем помочь не сумеем, хорошо еще, ежели своих детей сможем определить и содержать здесь, в начальной школе, в Харе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Убежим подальше, в Америку. Живи как хочешь, под чужим именем, никто тебя не найдет.
— По-воровски? Там тоже люди...
— Ну, если ты людей боишься, тогда убежим в Африку к обезьянам. Они от тебя не заразятся, если ты у себя...
Но даже Яан, каким бы он ни считал себя смелым и здоровым, не закончил фразу. Он знает, что болезнь может таиться в теле незаметно пятнадцать лет. А потом...
Какое-то время братья не произносят ни слова, сидят друг против друга по обе стороны стола и смотрят в некрашеный пол жилой половины Мяннику. Пол вымыт и выскоблен добела, почти как при жизни матери, а то и еще чище: ведь говорят, что в грязи заводятся всякие болезни. Пауль думает, что вряд ли Яан до конца всерьез взвесил эту мысль о переезде за море, но старший брат рассердился на младшего за его резкое возражение.
— Что здесь будет?— угрюмо спрашивает наконец Яан.— Уж давай сразу уйдем в Ватку...
Пауль пугается:
— Неужели ты, Яан, перестал бояться бога, что так говоришь!
— Милость божья — то, что тебе пастор с кафедры возвещает, а страх перед проказой — это то, что люди, с тобою рядом, дают тебе почувствовать. Что на тебя больше влияет?.. У матери бог все время был на языке...
С Яаном, должно быть, что-то случилось, думает Пауль. Он, правда, стал разговорчивее, но Пауль теперь меньше понимает его. Яан бреется, и на теле кое-где, на груди у него, как у обезьяны, густые волосы.
— Скажи, Пауль,— уже спокойнее говорит Яан,— ты, правда, моложе меня, но подумай сам, на что мы можем надеяться здесь, на Весилоо?
— Я хочу пойти учиться в гимназию...
— В городе? Не за морем, а все ж подальше от Весилоо... В городе людей больше, путаницы тоже... Думаешь, что страх людей не увяжется за тобою следом, что там не будут знать? Тони из Тапурлы уже в городе, торговец Мет- са, слыхать, тоже туда перебрался. Ты думаешь, они будут молчать?! Хотя бы для того, чтобы показать, какие они «хорошие» и «заботливые», предупредят о тебе других...
— А ты сам хотел стать врачом. Без города не обойдешься, придется гимназию окончить, пока поступишь в Тартуский университет.
— И у тебя есть желание учиться на врача?— уже мягче спрашивает Яан.
— Я хотел бы стать учителем. В университет все равно не поступишь, а должность учителя тоже... достойная.
— Учителем? Хочешь с чужими детьми хороводиться?
— Хочу, чтобы они не обижали друг друга, не презирали...
— Вон как! Защищая от обид чужих детей, защищать самого себя!..
На теле у Яана стали густо расти волосы, голос сломался, и парень басил и бросался грубыми словами. С ним уже не поговоришь по-братски, как прошлым летом. Всюду он видит корысть и зло.
— А что плохого, если я стану защищать обиженных детей и себя тоже. Ведь я и тебя бы тоже...
— Чудак! — усмехается Яан.— Ты что, хочешь усадить меня за парту, а сам будешь...
Пауль сперва и не знает, чем ответить на эту странную выходку брата. Но потом ответ вдруг приходит, и такой, что самому чудно:
— Тебя — нет, но если, например, у тебя будут дети...
— Из тебя, может, и выйдет учитель. Ты и сейчас уже такой уверенный, как все учителя. Но скажи сперва, с кем я нарожаю этих детей, с которыми ты будешь хоровод водить в школе?! Будь я девчонка, нагуляла бы их с каким-нибудь пьяным матросом или добытчиком спирта. А меня ни одна разумная девица не пустит к себе на чердак.
Горько слушать старшего брата Паулю. Слова эти, конечно, правда, но есть в них и зазнайство конфирманта, как будто Яан, несмотря на свои речи, не с одной уже переспал.
— Через пятнадцать лет будет вроде ясно, что болезни в нас никакой нет. Тебе тогда будет тридцать один. Иные холостяки в сорок лет женятся.
— Ты все о жене да детях... Через пятнадцать лет... Весь век свой будешь ждать врачей и сносить обиды...
— Если учителем стану, какие еще обиды будут?
— Школьный учитель — велико ли у него жалованье? Другое дело, если сумел бы сколотить большие деньги, все бы уважали. От мелочной продажи масла и ловли рыбы на перемет не разбогатеешь. Совсем другое дело, если у тебя моторная лодка и два шведских боттенгарна; но для этого надо выложить на стойку двести тысяч центов.
Яан задумывается. Он прикидывал и раньше, как собрать деньги для покупки боттенгарнов и моторки — в долг никто ему не даст. Договориться с Паулем и дядюшкой Нээме и продать землю Мяннику вместе с постройками, животинами и прочим скарбом... Но тогда у них не будет и такого дома, и вообще крыши над головой — Пауль не поедет за море. Мальчишка хочет учиться...
— Э, да черт побери, иди поступай в гимназию... Красивую фуражку наденешь и вообще. Как-нибудь наскребем денег... Есть снасть, коровы тоже. Впроголодь, но продержишься в городе. Поговорим и с папашей Нээме, послушаем, что думает Лаэс.
В глазах Пауля закипает радость, они — в слезах.
— Ты, Яан, все-таки хороший брат. Не знаю, отпустила бы меня в город мама, если была бы жива здоровая. А вот ты разрешаешь.
— Если бы мать была здорова, ты и не захотел бы поступать в гимназию. Мы бы оба уже плавали на кораблях, поступили бы в мореходное и вскоре держали бы в руке капитанские дипломы. Что стоит этот школьный учитель рядом с моряком! Ну ладно, у тебя есть охота, а охота, как говорится, пуще неволи.
Но соседи, семья Нээме, возражают против намерений Пауля. Дядя Лаэс говорит:
— Зачем ты, бедняк, лезешь в гимназию?! Это школа для бар. Для таких, как Тони из Тапурлы и сыновья торговца Метса.
— Они хотят учиться в университете. А Пауль хотел бы стать школьным учителем. Богатые платят за обучение крупные деньги, а те, кто хочет быть учителем, ничего не платят. Так нам объяснили в последнем классе, когда мы окончили харускую школу. Так и Паулю говорили,— смело защищает перед соседями Яан своего брата, хотя дома и подсмеивался над его планами.
— Ежели за школу и не платить, а книги, одежда, обувь, квартира? Ведь город — это вам не Весилоо и не Хара, там все по струнке. Будет у тебя фуражка форменная на голове, значит, и одежонка, и обувка должны быть под стать ей.
— Мать была бережлива... Мешок прошлогодней ржи и сейчас еще в амбаре, да и в этот год что-нибудь получим с поля. Восемь сосков в хлеве, да что-нибудь на перемет клюнет. Летом и сам парень в хозяйстве поможет...
— Других соблазнять ты силен, надолго ли хватит у тебя куражу. Конфирмацию прошел, скоро тебе можно будет и жену брать, втрескаешься в какую-нибудь деву и не сможешь помогать брату.
— Кто в меня втрескается, в ту я не влюблюсь. А на какой-нибудь блуднице, хромой или нищей, что меня в грех введет, я не женюсь.
— Ежели ты добровольно берешь на свои плечи эту ношу... содержать брата-школяра... Много ль тебе от него помощи будет — только летом, месяца три. Мы ничем помочь не сумеем, хорошо еще, ежели своих детей сможем определить и содержать здесь, в начальной школе, в Харе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34