Что бог ни делает, все к лучшему, как повторяла мать, когда получала весть от отца, каждый раз вставляя это в любой разговор. Лодка скользит легко, весело, и веселее становится на душе у ребят, а мать еще долго утирает глаза краешком платка, прежде чем уходит домой. А там, в пустом доме, упадет она на колени, молясь о том, чтобы сыновья были разумны, чтобы ей самой бог дал здоровья и силы долго работать и заботиться о двоих сынах своих. И пока она молится, в глазах ее появляется блеск — признак уверенности и воли; этого братья всегда боялись.
Ощутив опору в молитве, мать дает с собой сыновьям узлы с припасами на зиму. Небось это не какая-нибудь господская еда, но разве мужчина окрепнет от сластей?
И когда лед уже выдерживает человека и можно проехать на остров в санях, мать каждую субботу привозит парней домой — топит для них баню.
На Харе они квартируют у звонаря Прийта и его сожительницы, рябой Маали. Маали и Прийт не сочетались браком перед алтарем, как того требует ремесло звонаря, не спешат и теперь: законный муж Маали, городской гробовщик, из упрямства не дает ей развода. Да и сам Прийт не без грехов, но какой-то заработок и доброе отношение пастора вынуждают его дергать веревки колоколов.
Летом оба брата снова дома.
Яан, окончивший весной шесть классов, хотел попасть юнгой на какой-нибудь корабль Гульдена, но его сочли слишком молодым, несмотря на рост и мускулы. Но зато сейчас споро идет работа на их хуторке, так что и этим летом братьям хватит времени на рыбную ловлю. Они заработают в море деньги на костюм для конфирмации Яану, Паулю на ботинки, матери на ткань для блузки и шелковый праздничный платок. Да разве можно так сразу и пустить в оборот все кроны.
Это и было тем последним прекрасным летом, последним годом, когда мать жила еще дома.
До прибытия автобуса осталось сорок пять минут.
Ему уже не о чем было думать, все лучшие воспоминания были просеяны памятью. Но в конце концов ему дол
жно хватить смелости взглянуть прямо в глаза тому, что угрожает вот-вот прийти.
Еще зимой, на рождество, мать жаловалась на то, что кое-где на ногах она перестала ощущать боль, и просила сыновей в бане попарить ей ноги веником. Сыновья, конечно, сделали, как просила мать, и не заметили ничего особенного.
Старуха Лыука, которую мать позвала подлечить себя, считала, что это, должно быть, нервная ломота, ревматизм, когда икры немеют. Поближе к весне, то ли от врачеваний Лыуки, то ли сама собой, немота уменьшилась, и, работая на поле и на дворе, шагая за плугом, мать не сетовала уже на больные ноги.
В разгар сенокоса на ногах матери выступили странные пятна; эти места опять онемели и припухли. Два вечера мать смазывала ноги мазью, сваренной старухой Лыукой, но все больше и больше одолевала ее забота, и однажды утром, в самую страдную пору сенокоса, она оставила сыновей на лугу, подоила коров и поплыла в лодке через залив, в Хару, к врачу.
Врач долго осматривал ее, но ничего определенного не сказал, написал письмо и велел отвезти его заведующему колонией прокаженных в Ватку.
Услышав от врача такое распоряжение и держа письмо в руках, мать увидела все в черном свете. Она ни о чем не спросила, она не хотела еще раз слышать из уст этого врача название страшной болезни и попыталась поскорее выбраться из его дома. Чуть ли не бегом мать поторопилась в Ватку, куда было от Хары добрых два часа ходьбы.
Она была как в угаре, вначале не могла ни о чем думать, лишь пыталась сохранить искорку надежды, что теплилась в душе: может, все-таки это другая болезнь...
Выйдя на лесную дорогу, где никого не было видно, она упала на колени, потупила взор и стала молиться богу, дабы он отвел от нее и от ее детей чашу испытаний. Она в то же время разглядывала свои пятна и, вонзив в них ногти, почувствовала слабую боль. И снова ожила в ней робкая искорка надежды. Ведь в самом деле никто в роду Михкеля и в ее собственном никогда не болел этой страшной болезнью, и она не знает ни одного человека, от которого могла бы заразиться.
Добравшись до Ватку, она направилась прямо в дом врача — она знает эту колонию, ходила сюда раньше, чтобы продать немножко сливочного масла.
Рослый, с дружелюбным взглядом, заведующий колонией уже знал от своего коллеги по телефону, что придет женщина из Весилоо, и, ничего не спросив, взял письмо. Вместе с фельдшером Мягаром они осматривают пятна на ногах матери, испытывают иглой их чувствительность, разглядывают другие пятна на теле, на лице — у старого фельдшера опыт нескольких десятков лет. Наконец врач чуть слышно говорит на непонятном для больной языке: «лепр а».
«Лепра... значит, не...» — снова мелькает у матери, как бы стоящей перед пропастью, искорка надежды.
— И лепру можно одолеть, если с самого начала...
— Значит, это не... проказа?
Врач молчит, старый фельдшер смотрит в сторону.
И мать догадывается, что ее лишь пытаются утешить иностранным словом, и в этот миг Лээна из Мяннику осознает величину беды, в которую попала она и ее дети.
— Господи! У меня же дети!.. Я одинокая, вдова, и у меня дети!
И она стоит посреди кабинета врача, невысокая, коренастая поморка, жесткие от ежедневного труда руки вытянуты, как рычаги, глаза неподвижны, одутловатое лицо в слезах.
Беспомощно следит за каждым ее движением врач, приехавший в Ватку всего два месяца назад и еще не привыкший видеть такое отчаяние. Он пытается утешить женщину, пытается убедить ее, что болезнь в начальной стадии и излечима. Но сам он знает: медицина все еще бессильна перед этим заболеванием. Лишь в единичных случаях больной поправляется и его выпускают за ворота лепрозория, домой. Чудеса возможны, но их нельзя отнести за счет углекислого снега профессора Пальдрокка и препаратов золота, которыми лечат здесь, в Ватку, прокаженных. Их действие на больных временное и внешнее. Они скорее для «косметики» больного, как сказал старый практик фельдшер Мягар о лекарствах знаменитого профессора. Но это вовсе не значит, что в будущем, у)же в ближайшем будущем не будет найдено исцеляющее /лекарство. В этом убежден он, молодой врач, и он хочет способствовать тому и даже сам открыть лекарство. Но сейчас он пытается утешить женщину словами, в которые не верит сам, пытается убедить ее, что она исцелится. Он обещает даже отпустить ее ненадолго домой, чтобы она устроила свои дела.
Мать уже не слышит его слов, а тем более не догадывается, о чем думает доктор Хирве. Она знает лишь одно — она прокаженная, двое ее сыновей теперь дети прокаженной. Хотя болезнь не прицепилась к ним, хотя их не везут в Ватку, их все равно со страхом будет обходить любой человек. И она знает, слышала это еще в детстве от родителей, училась тому и в школе, и на конфирмации, читала в Библии — только Иисус, сын божий, способен воскресить умершего, как воскресил дочь Иаира, и исцелить прокаженного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Ощутив опору в молитве, мать дает с собой сыновьям узлы с припасами на зиму. Небось это не какая-нибудь господская еда, но разве мужчина окрепнет от сластей?
И когда лед уже выдерживает человека и можно проехать на остров в санях, мать каждую субботу привозит парней домой — топит для них баню.
На Харе они квартируют у звонаря Прийта и его сожительницы, рябой Маали. Маали и Прийт не сочетались браком перед алтарем, как того требует ремесло звонаря, не спешат и теперь: законный муж Маали, городской гробовщик, из упрямства не дает ей развода. Да и сам Прийт не без грехов, но какой-то заработок и доброе отношение пастора вынуждают его дергать веревки колоколов.
Летом оба брата снова дома.
Яан, окончивший весной шесть классов, хотел попасть юнгой на какой-нибудь корабль Гульдена, но его сочли слишком молодым, несмотря на рост и мускулы. Но зато сейчас споро идет работа на их хуторке, так что и этим летом братьям хватит времени на рыбную ловлю. Они заработают в море деньги на костюм для конфирмации Яану, Паулю на ботинки, матери на ткань для блузки и шелковый праздничный платок. Да разве можно так сразу и пустить в оборот все кроны.
Это и было тем последним прекрасным летом, последним годом, когда мать жила еще дома.
До прибытия автобуса осталось сорок пять минут.
Ему уже не о чем было думать, все лучшие воспоминания были просеяны памятью. Но в конце концов ему дол
жно хватить смелости взглянуть прямо в глаза тому, что угрожает вот-вот прийти.
Еще зимой, на рождество, мать жаловалась на то, что кое-где на ногах она перестала ощущать боль, и просила сыновей в бане попарить ей ноги веником. Сыновья, конечно, сделали, как просила мать, и не заметили ничего особенного.
Старуха Лыука, которую мать позвала подлечить себя, считала, что это, должно быть, нервная ломота, ревматизм, когда икры немеют. Поближе к весне, то ли от врачеваний Лыуки, то ли сама собой, немота уменьшилась, и, работая на поле и на дворе, шагая за плугом, мать не сетовала уже на больные ноги.
В разгар сенокоса на ногах матери выступили странные пятна; эти места опять онемели и припухли. Два вечера мать смазывала ноги мазью, сваренной старухой Лыукой, но все больше и больше одолевала ее забота, и однажды утром, в самую страдную пору сенокоса, она оставила сыновей на лугу, подоила коров и поплыла в лодке через залив, в Хару, к врачу.
Врач долго осматривал ее, но ничего определенного не сказал, написал письмо и велел отвезти его заведующему колонией прокаженных в Ватку.
Услышав от врача такое распоряжение и держа письмо в руках, мать увидела все в черном свете. Она ни о чем не спросила, она не хотела еще раз слышать из уст этого врача название страшной болезни и попыталась поскорее выбраться из его дома. Чуть ли не бегом мать поторопилась в Ватку, куда было от Хары добрых два часа ходьбы.
Она была как в угаре, вначале не могла ни о чем думать, лишь пыталась сохранить искорку надежды, что теплилась в душе: может, все-таки это другая болезнь...
Выйдя на лесную дорогу, где никого не было видно, она упала на колени, потупила взор и стала молиться богу, дабы он отвел от нее и от ее детей чашу испытаний. Она в то же время разглядывала свои пятна и, вонзив в них ногти, почувствовала слабую боль. И снова ожила в ней робкая искорка надежды. Ведь в самом деле никто в роду Михкеля и в ее собственном никогда не болел этой страшной болезнью, и она не знает ни одного человека, от которого могла бы заразиться.
Добравшись до Ватку, она направилась прямо в дом врача — она знает эту колонию, ходила сюда раньше, чтобы продать немножко сливочного масла.
Рослый, с дружелюбным взглядом, заведующий колонией уже знал от своего коллеги по телефону, что придет женщина из Весилоо, и, ничего не спросив, взял письмо. Вместе с фельдшером Мягаром они осматривают пятна на ногах матери, испытывают иглой их чувствительность, разглядывают другие пятна на теле, на лице — у старого фельдшера опыт нескольких десятков лет. Наконец врач чуть слышно говорит на непонятном для больной языке: «лепр а».
«Лепра... значит, не...» — снова мелькает у матери, как бы стоящей перед пропастью, искорка надежды.
— И лепру можно одолеть, если с самого начала...
— Значит, это не... проказа?
Врач молчит, старый фельдшер смотрит в сторону.
И мать догадывается, что ее лишь пытаются утешить иностранным словом, и в этот миг Лээна из Мяннику осознает величину беды, в которую попала она и ее дети.
— Господи! У меня же дети!.. Я одинокая, вдова, и у меня дети!
И она стоит посреди кабинета врача, невысокая, коренастая поморка, жесткие от ежедневного труда руки вытянуты, как рычаги, глаза неподвижны, одутловатое лицо в слезах.
Беспомощно следит за каждым ее движением врач, приехавший в Ватку всего два месяца назад и еще не привыкший видеть такое отчаяние. Он пытается утешить женщину, пытается убедить ее, что болезнь в начальной стадии и излечима. Но сам он знает: медицина все еще бессильна перед этим заболеванием. Лишь в единичных случаях больной поправляется и его выпускают за ворота лепрозория, домой. Чудеса возможны, но их нельзя отнести за счет углекислого снега профессора Пальдрокка и препаратов золота, которыми лечат здесь, в Ватку, прокаженных. Их действие на больных временное и внешнее. Они скорее для «косметики» больного, как сказал старый практик фельдшер Мягар о лекарствах знаменитого профессора. Но это вовсе не значит, что в будущем, у)же в ближайшем будущем не будет найдено исцеляющее /лекарство. В этом убежден он, молодой врач, и он хочет способствовать тому и даже сам открыть лекарство. Но сейчас он пытается утешить женщину словами, в которые не верит сам, пытается убедить ее, что она исцелится. Он обещает даже отпустить ее ненадолго домой, чтобы она устроила свои дела.
Мать уже не слышит его слов, а тем более не догадывается, о чем думает доктор Хирве. Она знает лишь одно — она прокаженная, двое ее сыновей теперь дети прокаженной. Хотя болезнь не прицепилась к ним, хотя их не везут в Ватку, их все равно со страхом будет обходить любой человек. И она знает, слышала это еще в детстве от родителей, училась тому и в школе, и на конфирмации, читала в Библии — только Иисус, сын божий, способен воскресить умершего, как воскресил дочь Иаира, и исцелить прокаженного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34