Он сам встал, умылся, оделся, вложил мне в руку ключи от квартиры, и сказал: "Ну что, идти можешь?" Я кивнула головой, и мы пошли…
Помню, прихожу я в группу, и командую: "Раздевайся!" Сын жалобно отвечает: "Мам… Может, не надо?" Мама в недоумении: "Почему не надо? Мама требует!! Раздевайся! И быстрее. Мама устала.."
Сын снова жалобно поясняет: "Мам… Я б разделся… Только это НЕ МОЯ ГРУППА!!! ЭТО ЯСЛИ!!!!!!!" Мама хмурит лоб, и шевелит бровями: "Раздевайся! Мама лучше знает!"
Сын вздохнул, и покорно начал раздеваться… Мама прислонилась плечом к шкафчику, и тут же возмутилась: "А почему у вас такие маленькие шкафчики стали?! Я ж неделю назад сдала бабки на новые!! И их привезли! Точно помню! Куда дели новые шкафчики?!" Раздевшийся сын грустно вздохнул: "А никуда они не делись. Так и стоят в группе. В МОЕЙ группе! А это ЯСЛИ!!! А моя группа вообще в другом крыле и на втором этаже!!" Мимо меня пробежали 2 гнома в 50 см. ростом, и до меня смутно стало доходить, что, возможно, сын не врёт… Признавать свою неправоту очень не хотелось, поэтому я сказала: "Я знаю, что это ясли! Я просто хотела проверить, сможешь ли ты сам найти свою группу.." Тухлая отмазка. Дешёвая. И даже сын её не оценил: "Ага. Я в свою группу сам хожу с четырёх лет. Забыла что ли? Иди домой, я сам дойду.."
Мне стало стыдно. Ужасно стыдно. И я ушла. И на работу в тот день не пошла. А вечером купила сыну большую машину на радиоуправлении
Короче, это был первый и последний раз, когда мой ребёнок видел меня в непотребном виде. Да и пить я с тех пор почти прекратила. Равно, как и шляться по дискотекам…
И до последнего времени я пребывала в уверенности, что сын ничего уже не помнит. До сегодняшнего дня пребывала.
Иллюзии рухнули сегодня вечером, когда сын спросил, где и с кем я провела выходной, потому как он мне звонил, а я брала трубку, и кровожадно кричала в неё: "Сынок! Мамочка сейчас занята! Но она тебя любит, и завтра придёт домой!".
Я этого совершенно не помнила, а потому смутилась и даже покраснела. И, повернувшись к отпрыску спиной, максимально непринуждённо ответила, что провела свой законный выходной день в гостях у своей бывшей учительницы и её семьи. Тогда чадо хихикнуло, и задало ужасный вопрос: " Ты там нажралась, как в тот раз, когда в ясли меня отвела?"
Я полчаса после этого грустно сидела на кухне, и занималась самобичеванием, пока не подошёл сын, и не поинтересовался: "Ты обиделась что ли? Перестань… Ты молодец! Лерка (Лерка, к слову, дочь Машки), например, рассказывала, как её мама ей в мешок со сменкой с утра наблевала… А ты только группу перепутала… С кем не бывает?"
Финиш. Слов больше нет. СТЫДНО!!!!!
А Машке — мой респект. Ибо, наблевать в мешок со сменкой — это уже искусство.
Немножко о любви
12-12-2007
Лет, эдак, пиццот назад, когда я была молода, красива, и жадно верила в любоффь, совершенно непонятным образом занесло меня летом в какую-то кладбищенскую подворотню. Ну, может, и не совсем в кладбищенскую, и не совсем в подворотню, однако именно там состоялось судьбоносное знакомство.
Моё и какого-то пассажыра с Орехово-Зуево.
Я шла по тёмной улице с бутылкой пива, и прикидывала: где б тут можно беспалева поссать, а пассажир с Орехово-Зуево уже прикинул всё до меня, и ссал.
Нежно так. Романтично. Под сиреневый куст. Гурман, бля.
Я тыркнулась в сирень, деловито расстёгивая штаны, а подмосковный йуноша вежливо оттуда ряфкнул:
— Иди нахуй, афца ебучая! Нашла где срать, сука.
От неожиданности я уронила пивную бутылку себе на ногу, и трусливо ссыкнула в штаны.
Так мы с Серёжей и познакомились. И прониклись друг к другу симпатией ниибической. Хотя я, например, считала, что это любофь. Она самая. Возвышенная и ахуенная.
Он приезжал ко мне на велосипеде, и тренькал в звонок, а я выскакивала из дверей, на ходу обливая себя духами «Майский ландыш», и садилась на велосипедную раму.
Меня везли сексировать.
Сексирование обычно происходило у Серёжы дома, под вечные вопли некастрированного кота Кузи, и под модную тогда в Орехово-Зуево песню «Ну гдежэ ты студент, игрушку новую нашол?» Получалось очень ритмично. На втором куплете Серёжа обычно кончал, а третий мы с ним допевали хором: «Гуляй, студент, гуляй, а девочку маю не трож!»
(Щас как вспоминаю — слёзы градом. Ебать, я старая уже…)
Как и положено дваццатидвухлетнему йунцу, месяц назад вернувшемуся из армии, Серёжа был редкостно сексуально озабочен. То, что я до знакомства с ним считала аццкой еблей — Серёжа считал пионерским петтингом. Я медленно, но верно теряла по пиццот граммов живого веса в сутки. Дойдя до отметки в сорок пять кэгэ, при моём ахуенно гренадерском росте в метр шестьдесят восемь, я поняла, что ещё немного — и я сдохну.
Просто вот однажды не выдержу — и мерско сдохну. А Серёжа-пидр этого наверняка ещё два часа не заметит. Поэтому хоронить меня будут в мешке для мусора, ночью, на задворках скотофермы.
Поначалу я, конечно, напропалую песдела, что у меня болит голова, жопа, ухо, зуп, живот и спинной моск — но отмазки Серёжей как-то не воспринимались. А я ж верила, что это любофь, а я ж за Серёжей как за декабристом, бля, а я ж умно рассудила, што «вы не даёте — мы других ебём» — и стоически дожидалась второго куплета про студента, а потом худела.
Без лоха и жызнь плоха. Народная мудрость.
Вечерело. Где-то вдалеке кто-то пел красивую старинную песню: «Эй, бабища, блевани!», у кого-то лаяла собака, получившая под сраку дружеский поджопник от любящего хозяина, а я распечатывала третий флакон духов «Майский ландыш», и, задрав футболку, с болью в душе рассматривала свои рёбрышки. Заменившие мне сиськи.
«Ты скоро сдохнешь» — тихо констатировал мой внутренний голос.
«Сдохну, хуле…» — пришлось согласицца с ним мне. А что делать? Результат-то налицо, как говорицца.
Дзынь-дзынь!
На улице затренькал настоебенивший мне за это лето велосипедный звонок, и я со вздохом налила себе за шкирку «Майского ландыша», погладила свои рёбра, и вышла навстречу своему тренажору «Америка Стар»
— Гыгыгыыыыыыыыыыы — отчего-то зажрал мой лаверс, завидя мои пичальные глаза, а я тихо спросила:
— И хуле ты ржош, быдло?
Тренажор ещё раз похуячил в свой звонок, и ответил:
— А чо ты такая страшная? И ноги у тя восьмёркой?
Сказать что я оскорбилась — это ничо не сказать.
В одну секунду у меня надулась груть, как у снегиря (до сих пор не понимаю, откуда она вдрук там взялась и надулась), и я завопила, перекрывая лай отпизженного Бобика:
— Ты не ахуел ли, Сирожа?! Мои ноги ещё два месяца назат вызывали приступы неконтролируемых поллюцый у футфетишыстоф, а своей жопой я гордилась с тринаццати лет!!! И теперь у меня нет жопы! И нихуя нет! Одни рёбра и два соска! А почему? А потому что ты, хуйло озабоченное, заебал меня шопесдец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151
Помню, прихожу я в группу, и командую: "Раздевайся!" Сын жалобно отвечает: "Мам… Может, не надо?" Мама в недоумении: "Почему не надо? Мама требует!! Раздевайся! И быстрее. Мама устала.."
Сын снова жалобно поясняет: "Мам… Я б разделся… Только это НЕ МОЯ ГРУППА!!! ЭТО ЯСЛИ!!!!!!!" Мама хмурит лоб, и шевелит бровями: "Раздевайся! Мама лучше знает!"
Сын вздохнул, и покорно начал раздеваться… Мама прислонилась плечом к шкафчику, и тут же возмутилась: "А почему у вас такие маленькие шкафчики стали?! Я ж неделю назад сдала бабки на новые!! И их привезли! Точно помню! Куда дели новые шкафчики?!" Раздевшийся сын грустно вздохнул: "А никуда они не делись. Так и стоят в группе. В МОЕЙ группе! А это ЯСЛИ!!! А моя группа вообще в другом крыле и на втором этаже!!" Мимо меня пробежали 2 гнома в 50 см. ростом, и до меня смутно стало доходить, что, возможно, сын не врёт… Признавать свою неправоту очень не хотелось, поэтому я сказала: "Я знаю, что это ясли! Я просто хотела проверить, сможешь ли ты сам найти свою группу.." Тухлая отмазка. Дешёвая. И даже сын её не оценил: "Ага. Я в свою группу сам хожу с четырёх лет. Забыла что ли? Иди домой, я сам дойду.."
Мне стало стыдно. Ужасно стыдно. И я ушла. И на работу в тот день не пошла. А вечером купила сыну большую машину на радиоуправлении
Короче, это был первый и последний раз, когда мой ребёнок видел меня в непотребном виде. Да и пить я с тех пор почти прекратила. Равно, как и шляться по дискотекам…
И до последнего времени я пребывала в уверенности, что сын ничего уже не помнит. До сегодняшнего дня пребывала.
Иллюзии рухнули сегодня вечером, когда сын спросил, где и с кем я провела выходной, потому как он мне звонил, а я брала трубку, и кровожадно кричала в неё: "Сынок! Мамочка сейчас занята! Но она тебя любит, и завтра придёт домой!".
Я этого совершенно не помнила, а потому смутилась и даже покраснела. И, повернувшись к отпрыску спиной, максимально непринуждённо ответила, что провела свой законный выходной день в гостях у своей бывшей учительницы и её семьи. Тогда чадо хихикнуло, и задало ужасный вопрос: " Ты там нажралась, как в тот раз, когда в ясли меня отвела?"
Я полчаса после этого грустно сидела на кухне, и занималась самобичеванием, пока не подошёл сын, и не поинтересовался: "Ты обиделась что ли? Перестань… Ты молодец! Лерка (Лерка, к слову, дочь Машки), например, рассказывала, как её мама ей в мешок со сменкой с утра наблевала… А ты только группу перепутала… С кем не бывает?"
Финиш. Слов больше нет. СТЫДНО!!!!!
А Машке — мой респект. Ибо, наблевать в мешок со сменкой — это уже искусство.
Немножко о любви
12-12-2007
Лет, эдак, пиццот назад, когда я была молода, красива, и жадно верила в любоффь, совершенно непонятным образом занесло меня летом в какую-то кладбищенскую подворотню. Ну, может, и не совсем в кладбищенскую, и не совсем в подворотню, однако именно там состоялось судьбоносное знакомство.
Моё и какого-то пассажыра с Орехово-Зуево.
Я шла по тёмной улице с бутылкой пива, и прикидывала: где б тут можно беспалева поссать, а пассажир с Орехово-Зуево уже прикинул всё до меня, и ссал.
Нежно так. Романтично. Под сиреневый куст. Гурман, бля.
Я тыркнулась в сирень, деловито расстёгивая штаны, а подмосковный йуноша вежливо оттуда ряфкнул:
— Иди нахуй, афца ебучая! Нашла где срать, сука.
От неожиданности я уронила пивную бутылку себе на ногу, и трусливо ссыкнула в штаны.
Так мы с Серёжей и познакомились. И прониклись друг к другу симпатией ниибической. Хотя я, например, считала, что это любофь. Она самая. Возвышенная и ахуенная.
Он приезжал ко мне на велосипеде, и тренькал в звонок, а я выскакивала из дверей, на ходу обливая себя духами «Майский ландыш», и садилась на велосипедную раму.
Меня везли сексировать.
Сексирование обычно происходило у Серёжы дома, под вечные вопли некастрированного кота Кузи, и под модную тогда в Орехово-Зуево песню «Ну гдежэ ты студент, игрушку новую нашол?» Получалось очень ритмично. На втором куплете Серёжа обычно кончал, а третий мы с ним допевали хором: «Гуляй, студент, гуляй, а девочку маю не трож!»
(Щас как вспоминаю — слёзы градом. Ебать, я старая уже…)
Как и положено дваццатидвухлетнему йунцу, месяц назад вернувшемуся из армии, Серёжа был редкостно сексуально озабочен. То, что я до знакомства с ним считала аццкой еблей — Серёжа считал пионерским петтингом. Я медленно, но верно теряла по пиццот граммов живого веса в сутки. Дойдя до отметки в сорок пять кэгэ, при моём ахуенно гренадерском росте в метр шестьдесят восемь, я поняла, что ещё немного — и я сдохну.
Просто вот однажды не выдержу — и мерско сдохну. А Серёжа-пидр этого наверняка ещё два часа не заметит. Поэтому хоронить меня будут в мешке для мусора, ночью, на задворках скотофермы.
Поначалу я, конечно, напропалую песдела, что у меня болит голова, жопа, ухо, зуп, живот и спинной моск — но отмазки Серёжей как-то не воспринимались. А я ж верила, что это любофь, а я ж за Серёжей как за декабристом, бля, а я ж умно рассудила, што «вы не даёте — мы других ебём» — и стоически дожидалась второго куплета про студента, а потом худела.
Без лоха и жызнь плоха. Народная мудрость.
Вечерело. Где-то вдалеке кто-то пел красивую старинную песню: «Эй, бабища, блевани!», у кого-то лаяла собака, получившая под сраку дружеский поджопник от любящего хозяина, а я распечатывала третий флакон духов «Майский ландыш», и, задрав футболку, с болью в душе рассматривала свои рёбрышки. Заменившие мне сиськи.
«Ты скоро сдохнешь» — тихо констатировал мой внутренний голос.
«Сдохну, хуле…» — пришлось согласицца с ним мне. А что делать? Результат-то налицо, как говорицца.
Дзынь-дзынь!
На улице затренькал настоебенивший мне за это лето велосипедный звонок, и я со вздохом налила себе за шкирку «Майского ландыша», погладила свои рёбра, и вышла навстречу своему тренажору «Америка Стар»
— Гыгыгыыыыыыыыыыы — отчего-то зажрал мой лаверс, завидя мои пичальные глаза, а я тихо спросила:
— И хуле ты ржош, быдло?
Тренажор ещё раз похуячил в свой звонок, и ответил:
— А чо ты такая страшная? И ноги у тя восьмёркой?
Сказать что я оскорбилась — это ничо не сказать.
В одну секунду у меня надулась груть, как у снегиря (до сих пор не понимаю, откуда она вдрук там взялась и надулась), и я завопила, перекрывая лай отпизженного Бобика:
— Ты не ахуел ли, Сирожа?! Мои ноги ещё два месяца назат вызывали приступы неконтролируемых поллюцый у футфетишыстоф, а своей жопой я гордилась с тринаццати лет!!! И теперь у меня нет жопы! И нихуя нет! Одни рёбра и два соска! А почему? А потому что ты, хуйло озабоченное, заебал меня шопесдец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151