В том плане, что я тоже поймала себя на том, что кидаюсь на Борьку с воплями: "Бэн! Лобызни сестричку, каналья!"
И, конечно же, Боря отвечал: "Бэн! Ебать ты дурная тётка… Ну, хуй с тобой, лобызну тебя, тысяча чертей!"
Це была предыстория.
Теперь, собственно, сюжет.
— И вот что делать, а? Делать-то что? — истерически причитала моя маман, пропалив папино отсутствие, и прочтя записку, накарябанную папиной твёрдой рукой, несущую в себе следующую смысловую нагрузку: "Я уехал в Купавну, идите нахуй, я буду скучать"
Мне было тогда семнадцать, я была юна, черноволоса, аристократически бледна и способна на авантюры.
Поэтому, не сказав никому ни слова, уехала возвращать отца в лоно семьи.
Мне хотелось вернуться домой, держа батю под мышкой, небрежно кинуть его к маминым ногам, и сказать: "От меня ещё ни один мужик далеко не уходил!". И по-босяцки сплюнуть.
Дельная такая фантазия.
Приезжаю я в Купавну.
Зима. Холодно. Темно. Адреса не знаю. Помню всё только визуально.
Но микрорайон на то и микрорайон, что там все друг друга знали.
Через пять минут звоню в дверь, стоя на лестничной площадке пятого этажа.
Открывает мне хмурый Боря, и вопрошает сурово:
— У нас сегодня слёт юных и не очень юных родственников? Мама Ваша, смею надеяться, нихуя не припрёцца?
— Нет. — в тон ему, сурово отвечаю я, и требую: — Впусти, жопа замёрзла.
Сидя на тёплой кухне, допрашиваю брата:
— Батя у вас?
— Батя у нас.
Уже хорошо. Следующий вопрос:
— Батя в мочу?
— Батя в три мочи. Вместе с матушкой моей.
Угу. Ясно.
А теперь — самый главный вопрос:
— Песню про маленького тюленя пели?
И — искренне надеюсь, что нет. Нет, нет и ещё раз нет.
Борины веки устало прикрылись, и ответ я уже знала заранее:
— Пели, Бэн… Пели. Крепись.
Песня про тюленя это тоже отличительная черта Бэнов-старших.
С детства помню, что степень алкогольного опьянения близнецов градируется следующим образом:
Степень первая: все кругом Бэны, одни Бэны, и за это стОит выпить.
Ступень вторая: по мнению тёти, моя мама — старое говно, а по мнению бати — старое говно — её супруг. Дальше следует лёгкая потасовка.
Степень третья: дуэт бати и тёти исполняет народную песню "Маленький тюлень", после чего можно звонить наркологу, диктовать тому адрес, и готовить бабки на вывод родственной четы из запоя.
Песня маленького тюленя была уже исполнена, а это означало, что сегодня я батю домой не верну.
Что оставалось делать?
А ничего.
Оставалось идти в местный Дом Культуры, и звонить оттуда в Москву, дабы покаяться в своём побеге. Как оказалось, в бессмысленном побеге.
И ложиться спать.
Потому что поздно уже, потому что денег на нарколога нету, и потому что всё равно делать больше нечего.
Позвонили, вернулись, сидим на кухне.
Скрипнула старая дверь. На кухню, покачиваясь, вплыло тело моей тёти.
Боря поморщился, и даже не обернулся.
А я вежливо поздоровалась:
— Добрый вечер, Галина Борисовна.
Тело пристально на меня посмотрело, а потом ответило:
— Здравствуйте, барышня. Вы кто?
Понятно. Тюлень был спет не единожды. Ах, Боря… Ах, паскуда…
Я метнула на брата взгляд.
Брат повернулся к телу, и, жуя хвост воблы, сказал:
— С добрым утром, матушка. Посмотри, какую я девку домой притащил. Чернява, жопаста, мордата… Она будет летом нам помогать картошку окучивать, и жрёт мало.
Ярость благородная во мне закипела, но ответить брату я ничего не успела. Ибо тело приблизилось ко мне, подышало на меня спиртом, и изрекло:
— Не нравится она мне, сынок. Морда у неё нехорошая. Проститутка, наверное. Не пущу её к своей картошке!
Брат, обсасывая воблястую голову, пожал плечами:
— Ну и проститутка. Ну и что с того? Зато не дармоедка. Семья наша с голоду никогда не помрёт.
Тётино тело обошло меня вокруг, как новогоднюю ёлку, и продолжило допрос:
— А как Вас величать, барышня?
Я, широко улыбаясь, и демонстрируя нашу фамильную ямочку на правой щеке, честно призналась:
— Лидой величают меня, хозяйка. И Вы меня так зовите, мне приятно будет.
Тело нахмурилось, на челе её отразились какие-то попытки активировать мозг, но вот чело разгладилось, и тело пробурчало:
— Лида… У меня племянницу так зовут. Только она покрасившее тебя будет. Потому что вся в меня!
Ебать… Вот так живёшь-живёшь, и даже не подозреваешь, что твоей красотой тётя Галя из Купавны гордицца!
Тут Боря подавился воблой, и заржал неприлично.
И тело смутилось.
И тело ущипнуло меня за щёку.
И тело затряслось, и слёзы потекли по лицу тела.
И вскричало тело:
— Лидка-а-а-а-а!! ты ли это, племянница моя? Прости, прости ты тётку свою недостойную! Мартышка к старости слаба глазами стала, да ещё очки где-то потерялись… Прости!
Боря, добивая шестую бутылку пива, подсказал телу:
— Маман, ваше пенсне я третьего дня видал в хлебнице старой, что на балконе стоит. Подите, обретите пропажу свою. Кстати, можете и не возвращаться.
Тело тёти возмущённо затряслось, и воззвало к сыновьему почтению:
— Борис, не потребно в ваши юные годы с матушкой в подобном тоне общацца! Дерзок ты стал, как я погляжу…
Сын, нимало не печалясь, отвечал родительскому телу:
— Как вы глядите — это мы уже видели. И остроту Вашего зрения никто под сомнение не ставит. А всё ж, подите, маман, на балкон, и БЛЯ, ОСТАНЬТЕСЬ ТАМ! А ТО В ВЫТРЕЗВИТЕЛЬ СДАМ НАХУЙ!
Тело родительницы вновь оросилось обильными слезами, и оно послушно ушло на балкон.
— Суров… — вынесла я вердикт.
— Нахуй с пляжа. — туманно ответил брат. И добавил: — Пошли сегодня на проводы к моему другану? Напьёмся мирно, про тюленя споём…
Какая смешная шутка.
Но делать всё равно было нечего.
И пошли мы с Борей на проводы.
В армию уходил Борин кореш Матвей.
На груди Матвея рыдала и клялась в вечной любви девушка Бори.
Бывшая, как я поняла.
Потому что Боря в её сторону не смотрел, а всё больше на вотку налегал.
А я наслаждалась произведённым эффектом от своего появления в компании нетрезвых, очень нетрезвых юных отроков.
Ещё бы: моя юность, чернявость радикальная, улыбка приятственная и жопа в джинсах стрейчевых не могла оставить юнцов равнодушными.
Брат косо смотрел в мою сторону, вкушал вотку, и не одобрял моих восторгов.
Я танец зажигательный исполнила, я Вову с пятого дома лобызнула, я вотки покушала с братом, я с Матвеевским унитазом пошепталась, и, о, горе мне, я спела песню про маленького тюленя.
А капелла.
Душераздирающе.
И в тишине оглушительной раздался звон стакана, с силой поставленного на залитую вином скатерть, и голос брата прогремел:
— А ну-ка, быстро пошла спать, собака страшная!
И потрусила я спать.
Но не дотрусила.
В тёмной прихожей я ткнулась головой в чьё-то туловище, и огрызнулась:
— Хуле стоим? Не видим, что дама едет? Пшёл отсюда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151