— А-а-а-а-а-а-а-а! — Закричала я, услышав на том конце провода Юлькино «Аллё». - Чтоб тебе инвалиды в метро место уступали! Чтоб тебе всю жизнь на своём хлебокомбинате работать! Чтоб ты жила на одно пособие матери-одиночки!
— Ты не купила шампунь? — Спокойно спросила Юлька.
— Я купила всё, включая крем для копыт!
— И чо орёшь? — Ершова откровенно не понимала ширшины моего горя. — Волосы не выросли что ли?
— Выросли! Но не там!
— Подумаешь, — Ершова фыркнула. — Мотня «а-ля семидесятые» снова входит в моду.
— Да не на пизде выросло! — Я потихоньку справлялась со своими эмоциями. — У меня всё ебло заволосатилось! У меня усы! У меня борода! У меня вот такущие пучки из носа торчат!
— Эх нихуя себе! — Восхитилась Юлька. — Это тебе теперь даже красится не надо. Утром встала, по еблу расчёсочкой провела, усики подкрутила — и вперёд!
— Я тебе блять подкручу усики, карлик с алопецией! Я тебе по еблу проведу расчёсочкой, зоофилка! Я тебя кремом для копыт забью насмерть, булошница!
Я заплакала.
— Не реви. — Ершова виновато запыхтела. — Это у тебя побочный эффект. Это не навсегда. Ты просто передознулась. Сколько капель шампуня на литр воды ты разводила?
— Чего? — Я перестала плакать. — Какие капли на что?
— Я спрашиваю, как ты разводила этот шампунь?
Внутри меня что-то заклокотало:
— Разводила?! Разводила шампунь водой? А ты, скотина, мне хоть что-нибудь про воду говорила?
— А что, нет? — Прикинулась валенком Юлька. — Ой, как неудобно получилось.
— Неудобно тебе скоро будет на доске с колёсиками ездить, руками от асфальта отталкиваясь, как побирушка в метро. Я ж тебя пополам перекушу.
— Виновата. Виновата, каюсь. — Ершовой явно было стыдно. Что меня успокоило. Стало быть, она не мстит мне за рассказы в Интернете. — Ты только ничего не сбривай. И на улицу не выходи пока. А если выйдешь — не рассказывай никому, что это я тебе шампунь присоветовала. Я к тебе завтра приеду, привезу крем.
— Для копыт?! — Я взвыла.
— От волос на пизде. Но для твоего лица тоже сойдёт. Вы обе всё равно на старую помидорку похожи.
… Через неделю, когда с моей головы отвалилась последняя болячка, а с лица сошли страшные красные пятна, оставшиеся после эпиляции кремом для пизды, мой телефон пропел «Подруга подкину проблему, сука!», и я подняла трубку:
— Чего тебе?
— Ничего. — Обиделась Ершова. — Звоню узнать как там твоё лицо поживает.
— Вашими молитвами.
— Всё так хуёво? — Ершова поняла меня правильно.
— Было хуже.
— Ну тогда и не прибедняйся. — Ершова дала понять, что тема закрыта, и продолжила: — Как у тебя с зубами?
— Все двадцать восемь пока на месте.
— А какого они у тебя цвета?
— А какого они у меня цвета, если я курю по пачке «Русского Стиля» в день, и выпиваю по пять чашек кофе?!
— Фубля. И как ты с этим собираешься бороться?
— Ершова…
— Что Ершова? Ты не ори, ты только послушай. Есть у меня на работе одна баба. Зовут её Чёрный Клык. На самом деле, я ниибу как её зовут. Чёрный Клык и Чёрный Клык. Все зубы чёрные у неё были. И тут она приходит из отпуска — и мы всей конторой охуели: она лыбицца, и ажно глаза слепит от белизны! В общем, нам надо немедленно купить…
Я положила трубку, и выключила телефон.
Торжество справедливости
27-04-2010
На часах был полдень. Мы с Ершовой сидели и пили. Она чай, а я коньяк. Спизженный по случаю из папиной заначки под шкафом.
На часах был полдень. А пить мы с Ершовой начали тоже в двенадцать. Только ночи. И последние три часа пили мы молча.
— Экий пидорас. — Я решила нарушить тишину, ибо чувствовала, что за минувшие сто восемьдесят минут мы с Юлькой расплодили батальон конной милиции.
— Экий, действительно. — Подтвердила Ершова, и похлопала себя по животу: — Слушай, я уже четыре литра чая выдула, а ты всё ещё к консенсусу не пришла.
— Не пойду я к твоему консенсусу. — Я машинально пригубила свой стакан, потому что коньяк в общем-то кончился ещё в шесть утра, второй бутылки не было, а чаю не хотелось. — Грех это, Ершова.
— Грех, Лида, это жену больную бросать. С дитём малым! — Повысила голос Юлька, а я спросила:
— Почему больную?
— Да потому что только больная на голову баба, когда её муж бросает, двенадцать часов подряд ебёт мне мозг на тему «Как вернуть эту паскудину?», а советов моих слушать не желает! — Закричала Ершова, и схватила меня за шкирку: — Собирайся, брошенка. Это твой единственный шанс.
Вовка бросил меня месяц назад, и возвращаться упорно не желал. Собственно, лично мне он не особо-то был и нужен. Разве что зарплаты его жалко было, и пиписьки вот такущей. А больше в Вовке ничего хорошего и не было. Но ребёнок по нему скучал, а сыну я никогда ни в чём не отказывала. На уговоры и лесть Вовка не поддавался, а в ответ на моё телефонное обещание не давать ему видеть ребёнка — предсказуемо приехал и дал мне в глаз.
Все возможные варианты были испробованы, и кроме фингала никакого результата не принесли. И тогда на помощь пришла Ершова. Если, конечно, можно назвать помощью Юлькино желание отвести меня к бабке-цыганке, которая поплюёт-пошепчет, и Вовка вернётся обратно в ячейку общества. Вместе с зарплатой и пиписькой. Мне такая помощь не нравилась, но с Ершовой спорить бесполезно.
— Страшно чота мне, Ершова. — Поёжилась я, стоя у облезлой двери с обгрызенной дермантиновой обивкой, за которой проживала Юлькина бабка-кудесница. — И денег жалко. Ой, жалко…
— Страшно уродиться дурой. — Весомо ответила Ершова. — Страшно идти в КВД после твоего дня рождения. Страшно десять лет жить с сильно пьющим мужем-молдаваном. А бабка это хуйня. И деньги плачу я. Хуле ты их жалеешь?
По всем пунктам Ершова была права, поэтому я вздохнула, и нажала на кнопку дверного звонка.
В приоткрывшей щели появился один пышный чапаевский ус, и приветливо нам махнул. Расценив этот жест как приглашение войти, мы с Ершовой, собственно, и вошли.
Обладатель чапаевского уса повернулся к нам спиной, и посеменил по коридору, как болотный огонь. Мы шли за ним, и с каждым шагом мне всё больше хотелось развернуться и убежать обратно. Хуй бы с ней, с зарплатой Вовкиной. И хуй бы с пиписькой. Внутри меня поднималась и бурлила волна паники. Хотя, возможно, это бурлила медвежья болезнь.
— Сюда. — Сказал своё первое слово человек с усом, и толкнул какую-то дверь.
— Сюда. — Шёпотом повторила Юлька, и тайком перекрестилась.
Моя паника забурлила так громко, что это услышала Ершова, и прошипела мне в ухо:
— Я тебя к святому человеку привела, к благодетелю, а ты, простигосподи, обосрамшись. Ёбаный стыд!
Я покраснела, и усилием воли попыталась подавить бурление паники.
Не вышло.
В помещении, куда нас завёл человек с усом, было темно и страшно. И подозрительно воняло.
— Ты что творишь-то, сволочь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151