— Не гони беса. С такой жопой в клетку они тебе нескоро понадобятся.
— Ты разрушила мне половую жизнь, Ершова. За это мне положена компенсация в виде… — Задумалась, и почесала ноющий синяк. Потом посмотрела на Юльку: — Ну? Помогай!
Ершова сморщилась, и махнула рукой:
— Хуй с тобой, выцыганила… Забирай серую кофту, попрошайка…
— Договорились! — Тут же забываю про зелёное пятно под старым пледом. — Наливай!
— А закусить? — Привередничает Юлька.
— А в магазин? — В тон ей отвечаю.
— Почему я?! — Ловит мой взгляд.
— Пятно. — Сурово напоминаю, и пальцем в диван тычу. — Зелёное пятно. Пиздуй в магазин, и ты прощена. Ну, и конечно, серая кофточка…
— Барыга.
— Да, я такая.
— Тогда на посошок, с курятинкой, а?
— Наливай.
Дзынь-дзынь.
Буль-буль.
Курятинка.
— Курятинки, кстати, тоже купи, две пачки! — Кричу Юльке вслед.
— Обойдёшься! — Доносится из коридора. — Жопу лечи!
В прихожей хлопает дверь.
Вздыхаю, и начинаю собирать с пола рассыпанные лекарства, шепча себе под нос:
— Одна неделя. Всего одна неделя. Одна неделя — и всё. И три месяца отдыхай. Может, даже, и четыре. Зато у тебя теперь есть куча гандонов, мыло и порошок. Так везёт раз в жизни — и то, не каждому. А жопа… Жопа — эта хуйня, это пройдёт. И пятно не такое уж большое. Зато цвет красивый. Насыщенный. Бохатый. Одна неделя, Лида. Семь дней всего. Пятно вообще можно попробовать «Ванишем» отпидорить. Я в рекламе видела — можно. А жопа в клетку — это креативно. Очень креативно. И уже почти не болит. Лид, одна неделька…
В прихожей хлопнула входная дверь.
— А вот и курятинка!
Ещё целая неделя, бля…
Кошка сдохла, хвост облез…
24-01-2008
Как это всегда бывает, что-то иногда вспоминается совершенно случайно. Ну, вот идёшь ты по улице, и вдруг понимаешь, что на тебя кто-то ссыт. Откуда-то с балкона. Ссыт. Сука вот такая. И вдруг ты вспоминаешь, как в далёком девяносто первом ты вот точно так же обоссал с балкона своего участкового, и на память о том важном дне у тебя остался на память шрам на жопе, и сексуальная дырка между передними зубами.
И вместо того, чтобы поднять голову, и заорать, мол, вычотам, охуели что ли совсем, пидоры, да я вот щас ка-а-ак поднимусь на ваш восемнаццатый этаж, да ка-а-ак оторву вам ваши ссакли — ты вытираешь ебло, и думаешь о том, что время идёт по спирали, что всё возвращается к тебе бумерангом, или ваще ничего не думаешь, потому что в далёком девяносто первом тебе сделали трепанацию черепа, и думать тебе теперь уже нечем.
К чему я это? А к тому, что…
Иду по улице. Снег лежит. Морозно. Заебись. До дома моего метров двадцать осталось, не больше. И тут я натыкаюсь на похоронную процессию, состоящую из пятерых детишек лет десяти, одного нетрезвого дядечки с лопатой, и коробки с дохлой кошкой.
Процессия торжественно несла на вытянутых руках коробку из-под DVD, и надпись на ней гласила «Это гроб с любимым Барсиком».
Не знаю, куда они там этот гроб несли, но в голове у меня быстро отмоталась киноплёнка памяти. На четыре года назад.
* * *
Солнечным зимним днём, в один из тех дней, когда Москву накрыли сорокаградусные морозы, у меня умерла кошка. Любимая кошка, между прочим. Ахуительная кошка. И она вдруг умерла. Ну, конечно, не «вдруг», а отравилась какой-то химией, но это не суть важно. Факт налицо: у меня дома под шкафом лежит труп Масяни, муж на работе, сын на каникулах у бабушки, а я дома одна, и покойников боюсь. Пусть даже и кошачьих. А ещё, само собой, я в ужасном горе. Звоню мужу на работу, и завываю в трубку:
— Дима! Масянечка моя, кошечка моя…
— Что она?!
— Она… — хлюпаю носом, и с рыданиями выдавливаю, — Умерла! Насовсем! И лежит под шкафом! Я щас тоже умру! Сделай что-нибудь!
Муж оценил размеры катастрофы, и быстро бросил:
— Через час буду. Кошку не трогай, в комнату не заходи. Думай, что сыну скажешь. Всё.
Точно. А чо я сыну скажу? Двадцать девятое декабря если что. Подарок, блять, на Новый Год. Ребёнку семь лет всего, и он непременно травмируется психически, если я прям так вот сходу ляпну, что у нас кошка откинулась.
Ну, конечно, я долго думала. И решила, что ничего я сама ему говорить не буду, а переложу эту мерзкую миссию на своего папу. Папа у меня аццкий психолог, он что-нибудь придумает. Обязательно. Звоню папе:
— Пап… — И рыдаю в трубку, — Пап, у меня Мася умерла…
— Лидок, — ответил папа, — это пиздец. Чо Андрюшке скажем?
— А я вот нихуя не знаю, папка… — рыдаю ещё пуще, — я, вот, хотела, чтобы ты чонить такое придумал.
— Да ты ёбу далась, доча. Знаешь, гонцов, приносящих хуёвые новости у нас не любят. А иногда и пиздят. Ногами. Так что давай уж сама. Да, и ещё: очень соболезную.
Вот, блин, засада. Ладно. Щас экспромтом чонить выдумаю.
— Зови, — говорю, — Андрюшку. Щас я ему скажу. Наверное. Зови, папа.
Пердёж какой-то в трубке, помехи-шорохи, а потом — голос детский:
— Аллё!
— Аллё, сыночек… — Пытаюсь держать нейтральный тон. Чтоб сразу не выкупил, что я ему щас ужасную новость сообщу, — Сынок, у меня это… Две новости есть. Ага. Одна плохая, а другая хорошая. С какой начинать?
— С плохой.
Уффф… Собираюсь с духом, и быстро говорю:
— Дюш, ты только сильно не переживай… В общем, Масяня сегодня умерла… Она отравилась, и умерла. Но честное слово — даже не мучилась. Только лизнула ту хуйн… Тьфу, исскуственный снег с ёлки — так сразу и умерла.
В трубке на том конце тишина. Я испугалась.
— Дюш, ты меня слышишь?
В ответ до меня донеслись сдавленные рыдания. Слышит, значит. Ну, реакция предсказуемая в принципе. И вдруг рыдания резко оборвались, и сын с надеждой в голосе переспросил:
— Слушай, а какая Мася умерла? Наша кошечка, или Машка?
Машка — это моя младшая сестра. В быту — Мася.
— Что ты, — отвечаю, — Машка жива-здорова, я про кошечку…
Рыдания в трубке возобновились:
— А-а-а-а! Моя кошечка!!!
Вот у детей логика…
И я быстро добавляю:
— Но сегодня я куплю тебе новую кошечку, живую. Такую же как Мася, только котёночка. Это хорошая новость?
— Нет!!!!!
И гудки в трубке. Так и знала…
В общем, я положила телефон, справедливо рассудив, что свою миссию я выполнила, что сына щас коллективно утешат бабка с дедом и Машка, а мне надо ещё полчаса сидеть возле Масяниного коченеющего трупа, и ждать с работы мужа.
Но уже через десять минут мне позвонили в дверь. Открываю. Стоит мой папа. С сапёрной лопаткой. И говорит мне очень скорбно и торжественно:
— Я пришёл рыть могилу. Где ты хочешь похоронить кота?
— Кошку.
— Похуй. Где?
— Похуй. Там.
И пальцем куда-то в окно показываю.
Папа положил мне на плечо руку, сказал «Мужайся», и ушёл вместе с лопаткой.
И пришёл через десять минут. С лопаткой.
— Хуй тебе, а не могила, — говорит, и сосульки с бороды сбивает, — земля промёрзла метра на два в глубину. Положи её в коробку, да отнеси на помойку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151