На минуту мне стало стыдно, а потом это прошло. Вот уж радость какая, блять. Васёк. Кургузов. Нравлюсь я ему. Не иначе, тётя Таня моей маме в уши поссала. Надо ж ей своих упырей пристроить в Москве. С тётей Таней мы разошлись во мнениях лет пять назад, когда в ответ на её реплику: „Ты неправильно воспитываешь своего сына, это тебе говорю я — мать четверых детей“, я ответила: „Мать четверых алкашей, дура ты ебанутая“. После чего тётя Таня стала изрыгать на меня всяческие проклятия, параллельно ставя мне в пример своих дочерей, одна из которых в этот момент пила шестнадцатую рюмку водки. Мне эти проклятия не понравились, и я побила мамину пионерскую подругу двумя крышками от кастрюль. Тётя Таня, помнится, опечалилась, пожелала мне скорейшей гибели от венерических болезней, получила от меня в ответ увесистый поджопник, и с тех пор мы с ней больше не виделись. Равно как и с членами её семьи. Воспоминания накатили на меня волной, я вдруг остро пожалела своего папу. Ведь папа мой ни в чём не виноват. А теперь ему предстоит минимум две недели (на меньший срок семейство Кургузовых никогда не приезжало) жить среди шести алкоголиков. Даже для папы это было многовато. Папа у меня один, и я, как его дочь, обязана позаботиться о сохранении его душевного равновесия.
В общем, я для себя решила, что папу надо непременно забрать к себе, и с этими благими намерениями снова заснула.
Проснулась я около трёх часов дня, нарядилась-накрасилась, и вся такая фильдеперсовая пошла выручать из беды отца.
Дверь родителькой квартиры открыл мне сам папа. Ибо он был единственным из всех, находящихся в данный момент в его доме, кто был способен услышать дверной звонок, и открыть дверь.
— Приехали? — Шёпотом спросила я папу.
Папа обречённо кивнул.
— Чо мать? — Уточнила я.
— Поллитра валерьянки. Спит.
— А уроды? — Я оценивала обстановку.
— Жрут спирт.
— Одевайся. — Я потянула папу за рукав.
— Не могу. — Папа твёрдо оторвал мою руку от его рукава. — Хату выставят. А мать на органы сдадут.
— Я войду.
Папа отступил. Он сам меня воспитывал, и знал каждое моё действие наперёд. Препятствовать мне сейчас было опасно.
В родном доме пахло носками, валерьянкой, алкоголем и зелёным луком. Прекрасный букет.
На папином диване лежал незнакомый мужик, развратно шевеля жёлтыми пятками, выглядывающими из разноцветных дырявых носков, и лениво щёлкал пультом от телевизора. В маминой комнате стояли клетчатые баулы, из которых торчали серые валенки и два лошадиных копыта. На кресле, накрытая газетой „Могилёвские новости“, на которой проступали жирные пятна, безмятежно спала моя мама, источая сильный запах валерьянки. В бывшей моей комнате, разложив на кровати лук, буханку хлеба и три солёных помидора, возлегали тётя Таня со своими карапузами, и жрали хань из хрустальных фужеров, подаренных мне мамой на мою свадьбу.
В глазах у меня потемнело, и от переизбытка чувств я стала заваливаться на папу. Крепкое отцовское плечо не дало мне упасть на пол, а папин голос сзади подытожил:
— Три недели.
Голосом Никиты Джигурды я сказала только два слова:
— Хуй. Одевайся.
Папа не рискнул со мной спорить, и исчез. А я вошла в комнату.
— Приехали? — Риторически поинтересовалась я, выкидывая в окно лук и помидоры.
— Ы. — Ответил Васёк. Или Витёк. Хуй их разберёшь — они на одно ебало.
— Приезжайте к нам ещё. — Вежливо продолжила я, аккуратно извлекая из рук тёти Тани фужер с надписью „Совет да любовь“. — Лет через семьдесят. Раньше не надо. Я ещё буду крепка и сильна. И вырву всем вам ноги.
На этом моё спокойствие, вызванное шоком, благополучно закончилось, и я заорала:
— Я вырву всем вам ваши ебучие сраные ноги, вырву вместе с вонючими носками, которыми вы, бляди, навоняли на всю мою квартиру! Я вколочу вам в глотки ваши валенки и копыта, а жопы вам навтыкаю останки вашего папы, которого я прям щас отправлюсь рвать на куски зубами! Я сложу вас в ваши баулы, а мой папа принесёт мне с работы пятьдесят кило цемента. Мой папа строитель, он умеет красть цемент со стройки так, чтобы его не поймали, и он украдёт его. Для меня. И поможет мне сделать в тазу раствор. Который я напихаю вам во все отверстия, и ещё останется литров сорок, чтобы полностью наполнить ваши ебучие авоськи, в которых будете лежать вы! После этого мы с моим папой — а он крепкий мужик, он на стройке работает — допинаем ваши авоськи до Яузы, и кинем вас в реку. С обрыва. И похуй, что там нет никакого обрыва — я клянусь, он там появится. Если. Вы. Через минуту. Не съебётесь. Отсюда. НАХУЙ!!!!
На этом месте у меня временно закончился словарный запас, и я услышала как хлопнула входная дверь. Оглянувшись назад, я увидела открытый папин рот, и сделала вывод, что из квартиры съебался вовсе не он. Поняли это и жители Белоруссии.
— У нас билеты на семнадцатое число… — Проблеяла то ли Оля, то ли Лена — тоже хуй поймёшь, они на одну синюю рожу, но тут же увидела как покраснело моё лицо, и исправилась: — Но мы можем их поменять.
Я сделала шаг в сторону, освобождая дверной проём, и тихо сказала:
— Пошли нахуй!
Ещё никогда я не видела, чтобы нахуй шли так слаженно, в ногу, и так быстро.
Через три минуты входная дверь хлопнула ещё один раз, и в квартире остались я, мама, папа, и запах носков.
Я повернулась к отцу:
— Я вот только одного не пойму: ты чо, не мужик, что ли?
Папа испуганно сделал шаг назад, и упёрся спиной в шкаф. Дочь он воспитывал сам лично, поэтому знал, что сейчас будет.
— Какого хуя, спрашивается, я должна приходить к вам, выгонять этих упырей, спасать свой богемский хрусталь, и надрывать свой прекрасный голос?!
Папа закрыл глаза.
— Какого хуя это делаю я?! Ты! — Мой палец упёрся в папину грудь. — Ты меня учил стоять за себя, учил не позволять садиться себе на шею, учил… Да ты меня дохуя чему учил! Так почему я должна бросать свои дела, и бежать к вам, чтобы выставить из вашей хаты шестерых мудаков?!
Папа открыл глаза, и буднично ответил:
— Потому и учил. Чтоб пришла, и постояла. Водку будешь?
Я посмотрела на папу, и выдохнула:
— Давай.
— Матери-то чо скажем? — Папа полез в холодильник, и достал оттуда бутылку водки. — Рюмки на кухне. Сполосни.
— А ничо не скажем. — Я зашла на кухню, и достала из шкафчика две рюмки. — Щас выпьем, и ко мне пойдём. Колбаски порежь.
— Не, я к тебе не пойду. — Папа принял от меня рюмку, и приподнял её: — За тебя.
— Ага. — Рюмки со звоном соприкоснулись. — Точно не пойдёшь?
Папа сунул в рот кружок колбасы, и машинально вытер бороду:
— Точно не пойду. Кому-то надо телефоны попрятать. Мать скоро проснётся. Ты же хочешь провести этот вечер спокойно?
— Спасибо, пап. — Я посмотрела на бутылку, завинтила обратно пробку, и убрала водку обратно в холодильник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151